Raphael cada día

29.04.2017

Полуночные сказки: Чертых 

Однажды застал я у Саввы Данилыча сочинителя Озерковского. Сей персонаж уже описан мною выше, также как и род его занятий. Посему мне необычайно было интересно узнать, о чём на этот раз пытается пронюхать старый лис. А хитроумный Тимофей Авдеевич завёл за чаем с хозяином мастерской такой разговор:

- А приходилось ли вам, уважаемый Савва Данилыч, что-нибудь слышать о некоем Марксе?

- Это новый мастер, что ли? Из немцев? С Кадашей?

- Да нет, еврей. Доктор философии.

- Что ты, батюшка! Доктор! Да ещё, этой, как её...

- Философии, - подсказал Озерковский.

- Мудрёно... Постой, может заходил когда? Чего-нибудь починить? Да на кой он мне, со своей этой...

- Философией, - снова услужливо подсказал Озерковский. - Писатель. Уже года три-четыре, как проживает в Брюсселе. Со своим другом. Энгельсом...

- А этот что, тоже писатель? Этот уж верно, из немцев?

- Почти, - уклончиво ответил Озерковский, и не было понятно, к чему относилось это «почти»: то ли он считал Энгельса «почти немцем», то ли «почти писателем». - Недавно они книжицу одну презанятную издавать начали. Не читали? Манифест.

- Это что за ещё за манихей такой?

- Манифест, - поправил Озерковский. - Коммунистической партии.

- Да я по-иудейски читать не умею. А коли и умел бы, на что мне этот...

- Манифест, - подсказал Озерковский. - Только пишут они на немецком. Вот и в матушку-Россию кое-чего недавно прислали.

- И кто ж это на басурманском-то языке читать будет?

- Читают, Савва Данилыч, читают. Очень занимательная книжица. Про призрака.

- Про привидения, значит?

- Почти... - улыбнулся Озерковский. - Про то, как весь старый мир разрушить. До основания.

- И зачем же?

- Так ведь народ учёный, рассказывают, как новый построить, лучший.

- Для кого? Для себя?

- Для мастерового люда, говорят, - неосторожно вставил я, не сдержавшись, и тотчас заметил, как холодно и хищно - по-волчьи, блеснули стеклянные глазки Озерковского.

- Ага, учёный, стало быть, народ! - усмехнулся Савва Данилыч. - Вот как! Стало быть, коли ты наукам обучен, так делать ничего и не надобно, как только других учить. А чтоб самому, своими руками что-нибудь сотворить - это, значит, никак невозможно. Это ж натуга всему телу, мозоли, и спину, опять же, ломит. И как же эти умники про мастеровое дело и мастеровых рассуждать могут, коли сами отродясь тяжелее пера гусиного в руках не держали?! А дать бы им молоток, а пуще лопату, косу да грабли, глядишь, и польза была бы большая, и думы бесовские вместе с потом наружу бы и выскочили...

Озерковский хотел было сказать что-то ещё, но Савва Данилыч остановил его рукой:

- Хватит об этих пустословах! Лучше я вам вот что расскажу. Что самоглазно видел.

Савва Данилыч важно отставил свою чашку, прокашлялся в кулак, и начал:

- Говоришь когда человеку: так мол, и так, не делай то-то и то-то, а то хуже будет, тот редко когда послушает. Иногда из вредности, иногда по глупости, а иногда от того, что хочет себя испытать: ведь пока сам шишку не набьёшь, не узнаешь, как это больно. Особенно в лета малые. Упрямство-то, оно в нашем брате и сестре издавна сидит. Как в худом топорище клин: лучше поменять, чем пробовать глубже забить. Вот и Назарке все твердили: «Не чертыхайся!» А он всё поминал рогатого. Вот и дочертыхался.

Как сейчас помню: сидим мы в мастерской, да при сальных свечах инструмент точим. Ох, и смраду от них было! Да и мороки: то поправляй, чтоб не оплыли, то берись за съёмцы - нагар убирать. Мы тогда в мальчишках у одного мастера-мебельщика были. В подмастерьях. Уже всё прибрали, полы выскребли, окна вымыли. Щепки-стружки в мешки смели, да на кухню снесли. Осталось стамески-долота наточить, по ящичкам разложить. А этих стамесок, доложу я вам! На всех мастеров - сотня, не меньше. От вот такусенькой, шириной с куриный коготь, почитай, до целого топора! Уже за полночь, а нам надо ещё кой чего сделать. Так, по мелочи: мастерам сапоги почистить, дров для печи наколоть, да воды натаскать...

Сидим, точим. Уж глаза слипаются, а инструмент никак не кончается. Тут Назарка возьми, да и чертыхнись:

- Чёртово семя! - тут он перестал крутить колесо наждака. - Кабы поймать какого чёрта за хвост, да носом к этому наждаку прижать!

- Зачем же это? - спрашиваю.

- А чтоб он за нас эту работу сделал! Надоело до чёртиков!

- Опять ты рогатого поминаешь! Да ещё ночью!

- Что, никак испугался? - расхохотался Назарка. - А я вот не боюсь! Я бы какого беса, вот выскочи он сейчас из щели в полу, как схватил бы за шейку тонкую, чтоб хрустнуло! Он бы у меня благим матом заголосил. А я бы его не выпустил, пока тот не поклялся бы страшной клятвою, что все мои желания выполнит, вот как!

- Ну и болтун же ты, Назарка! Давай-ка, лучше снова за дело берись. Эвон, сколько ещё надо!

- Тебе надо, так чёрт тебе в помощь, а не я!

И тут кто-то чихнул в мастерской.

- Будь здоров! - говорю я Назарке.

- Сам не чихай! - слышу в ответ.

- А я и не чихаю! Это ведь ты...

- И вовсе не я! Ой...

Переглянулись мы с Назаркой, а тут снова: «Апчхи!» И как-то неуютно нам стало.

- Эй, кто это?! - спросил Назарка громким шёпотом. - Дядя Ефим, ты, что ли? Или принесла кого нелёгкая?

- Вот именно, принесла, - послышался тонкий голосок из тёмного угла мастерской, и оттуда на свет явился маленький человечек, размером чуть больше хозяйкиной кошки. И такой же гибкий. Его большеглазое, румяное, гладко выбритое лицо было подвижно, как ртуть. Гримасы так часто сменяли одна другую, что было совершенно непонятно, как же эта физиономия выглядит на самом деле. Даже нос при этом то удлинялся, то становился короче, то почти вообще исчезал. А рот то расплывался в улыбке до самых ушей, то складывался в трубочку, то изгибался самым замысловатым видом, то замирал на месте тонкой щелью.

На человечке плотно сидел аккуратный, узенький серый костюмчик. На длинных тонких ножках - узкие, лаковые штиблеты. В руках - трость с набалдашником в виде адамовой головы. На макушке - цилиндр. Кудрявая шевелюра выбивалась из-под него, плавно переходя в пышные бакенбарды.

Человечек прошествовал на середину комнаты и с поклоном представился:

- Разрешите отрекомендоваться: Чертых, Иванов сын. С кем имею честь? Так сказать, в чью честную компанию имею счастье попасть?

- Я - Савка, Данилов сын, а это - Назарка, Степанов сын... А вы как всё-таки сюда попали... дяденька? Дверь-то я самолично запирал...

Чертых даже и ухом не повёл:

- Имею удовольствие уточнить: не подмастерья ли вы?

- Они самые и есть! - вдруг радостно воскликнул Назарка. - А вы, не иначе, из наших, из мастеровых будете?

- Можно сказать, что из мастеровых, - не то улыбнулся, не то пригрозил Чертых, мягко отстраняя меня от наждака, и нажал ножкой на педаль, запустив колесо. Оно тотчас резво закрутилось, и уже не останавливалось, и не замедляло бег. А Чертых больше и не прикасался к нему. Взял он в одну руку стамеску, долото, шило и нож, вот так между пальцами - будто фокусник карты - зажал, крутанул - чирк! Одно мгновение - и они заточены! А Чертых сделал пальцами вот так - будто стряхнул с руки лишнее - и тотчас инструмент по мастерской разлетелся! Каждый - в ящик к своему мастеру! Ещё пара мгновений - и вот уже весь остальной инструмент заточен и разложен по местам.

- Вот это да! - раскрыли мы рты с Назаркой.

- А кто ж вы всё-таки такой?! - принялись мы спрашивать наперебой.

- Я тот, о ком вспоминают в трудную минуту, друзья мои. Разрешите мне вас так называть?

- Конечно! Но всё-таки, кто же вы такой? Кто, а? - не переставал наседать Назарка.

- Чертых, Иванов сын, - то ли улыбался, то ли издевался человечек. - Ещё раз повторить? Нет? Вот и славно. Лучше скажите, а что вам ещё сделать предстоит?

- Так дров напилить-наколоть, да воды наносить... - развёл руками Назарка.

- И всё?

- Ещё сапоги мастерам почистить-смазать, - вспомнил я.

- Вот это - стоящее дело! - то ли пошутил, то ли всерьёз воскликнул Чертых. - Но оставим сапоги напоследок: закончим работу в тепле. А сейчас - прошу на двор: показывайте, где у вас дрова, где колодец.

Оделись мы наскоро, и выскочили за Чертыхом на двор.

Было морозно. Снег рубленой капустой хрустел под ногами. Полная луна заливала двор своим светом, колотым стеклом отражаясь в синеватых сугробах. Чёрные сараи и заборы маячили по сторонам, словно тени неведомых чудовищ.

Чертых не подошёл - подкрался на своих тоненьких ножках к козлам, на которых лежало приготовленное для распилки бревно. «Вжих»! - взмахнул тростью Чертых. «Дзенг!» - звякнула в ответ двуручная пила. И тотчас принялась - сама по себе - разделывать бревно. И вот уже выскочил из сарая топор-колун, и давай дятлом долбить чурбаки! А поленья так и отскакивают в стороны, и со двора прямо на кухню маршируют строем, как солдаты. А за ними - ведра с водой от колодца. Чертых и колодезный ворот черпать воду заставил, стукнув по нему своей тростью.

- Не иначе, лукавый, - шепнул я Назарке. - Как бы худо нам не пришлось из-за этих чудес.

- Да ладно тебе! - отмахнулся Назарка. - Гляди, как ловко-то!

- О чём вы шепчетесь, друзья мои? - спросил Чертых, не отвлекаясь от своего занятия.

- Да вот Савка думает, Чертых Иваныч, что вы - нечистый! Вот дурья башка...

- Правильно думает. Нечистый я и есть.

- Это как же?! - Назарка так в сугроб и сел.

- Так ведь сами меня вызвали, - то ли улыбнулся, то ли пригрозил Чертых, приподнимая цилиндр. - Я и явился. Слегка запылился. Оттого и чих напал. Что нечист.

- Ха-ха! Так это вы шутить изволите! Вот я и говорю Савке: не может такого быть, чтобы сам чёрт нам помогал! Смотри, Савка: ведь рогов-то у Чертыха Иваныча нет!

- Рога нынче не в моде, друзья мои, - то ли посетовал, то ли обрадовался Чертых. - Также как и копыта, и хвосты. Нынче в моде трости!

Тут Чертых ловко крутанул трость, и в провалах глазниц её адамовой головы сверкнули алые, злые огоньки.

- Пусть побожится, что не чёрт, иначе я его в дом не пущу, - стоял я на своём.

- Божиться я не стану, - заявил Чертых, - ибо считаю сие делом бесполезным. Неужто вы сами не видите, какая от меня польза? Неужели от беса иль чёрта может быть польза, друзья мои?! Неужто вы думаете, что то, что я делаю, я делаю для себя?! Вы уж извините, Назар Степаныч, но дружок ваш - друг ли вам?! По мне - хуже сущего врага! Вы же видите, что тружусь я ради вас! Ради вашего счастья, ради вашей лучшей жизни! Ох, и какая же у вас удивительная будет жизнь! Если будете меня слушаться. Для вас я стараюсь. И, простите, за вас! Ни вы, ни он ведь и пальцем о палец не ударили. Я со всем один справился. Ибо мне одному известна правда лучшего мироустройства, и никому иному!

- Мы и сами можем всё сделать... - начал было возражать я, но Назарка зашептал мне в ухо.

- Ты что?! Ведь Чертых Иваныч правду говорит! Он за нас всю работу сделал! И ничего не попросил!

- Ещё попросит, - оттолкнул я Назарку, и повернулся к Чертыху. - Значит, божиться вы не желаете, дяденька? Знайте, я вас не звал, и ничего вы от меня не получите, так то! Чур меня! Я вот сам вас сейчас перекрещу!

- Перекрести! Ну, чего же ты медлишь? - то ли улыбался, то ли издевался Чертых.

А я стою, замерев, застыв! И чую, как пронизывает меня холод. От трости, которую приставил Чертых к моей груди. И алые глазницы адамовой головы вновь зло сверкают! И зубки крошечные хищно клацают, норовят вцепиться мне в нос или в щёку. А потом вдруг, вопреки своей воле, задёргал я руками-ногами, да в дом зашагал. Иду, и слова не могу молвить. Вошёл, да так и замер в углу: ну, словно полено какое!

А Назарка хохочет:

- Гляньте, Чертых Иваныч: совсем обомлел мой дружок от ваших чудес!

А Чертых ухмыляется, да заставляет сапоги мастеров «Камаринского» отплясывать. Вместе со щётками да бочонком дёгтя. Пляшут они, щётки к сапогам так и льнут, да так и мажут их густо-густо. И Назарка меж ними вихрем кружится вприсядку, да хохочет, как скаженный. Но вот щедро смазанные сапоги потопали под лавку, а Чертых и говорит:

- Закончил я работу, Назар Степаныч. Всю, как есть. Или чего осталось?

- Нет-нет, всё в точности! Благодарствуем вам, Чертых Иваныч! Может, и завтра заглянете?

- Ну, если пригласите-с.

- Приглашаем, приглашаем! И на Савку зла не держите.

- Ну, если приглашаете, всенепременно загляну-с. Всего хорошего!

Сказал это Чертых, и пропал. Будто пыль на пол осыпалась. И меня тут же отпустило.

- Назарка! Нельзя было этого Чертыха назавтра звать! - стал я убеждать дружка. - Он злой! Он из меня едва душу не вынул! Неужто ты не видел, что чёрт это! Рогатый!

- Ты ж сам видал, никаких у него рогов нету! Ложись спать давай!

Ночь и день пролетели незаметно, в привычных заботах. Но чем становилось темнее, всё беспокойнее было у меня на сердце. Вот и солнце совсем село, вот и мастера начали расходиться. Вот и старший мастер, Ефим Егорыч начал, как обычно отчитывать нас за прошедший день, да давать задания на вечер. Назарка слушал, ухмыляясь, слегка отставив ногу. Мастер погрозил ему пальцем:

- Ты, Назарка, держи ухо востро: с тебя отдельный спрос. Ты сегодня струмент ронял? Ронял. Расторопность в работе не проявил? Не проявил. Так что будет тебе особое задание...

- А я теперь вашего слова не боюсь! Мне теперь всё - раз плюнуть!

- Вот как? Ну-ну... Посмотри-ка мне в глаза! Ни с Чертыхом ли ты дружбу завёл? - нахмурился Ефим Егорыч.

- А хоть бы и с Чертыхом, - покраснев, выпалил Назарка. - Да хоть с самим чёртом, лишь бы жизнь моя босяцкая проще да милей была!

- Эх, парень, - вздохнул Ефим Егорыч, - одумайся, пока не поздно. Пропадёшь!

- А и пропаду, вам-то что?

Ефим Егорыч только рукой махнул.

Настала ночь. Чертых появился так же вдруг, как и в прошлый раз. Из тёмного угла. Я сидел, чинил рубанок, а Назарка на лавке валялся: чудес ждал. Дождался.

- Здрастьте вам, Чертых Иваныч! А мы вас заждались!

- И вам здоровьишка, Назар Степаныч! - Чертых прошёлся по мастерской, осматриваясь. - И вам тоже, молодой человек! - Чертых едва коснулся меня тростью, и я застыл. - Так-так... Заждались, говорите? А что же на сегодня вам задано? Кроме дров да воды, надо полагать, ещё что-то?

- Да много чего! И рубанки-фуганки починить, да пилы наточить, да...

- Постойте, Назар Степаныч! - Чертых жестом остановил Назарку. - Давайте с вами сначала о расчёте договоримся.

- О каком расчёте?!

- Говорил я тебе, Назарка!

- Молчать! - Чертых вновь выбросил, будто шпагу, свою страшную трость в мою сторону, и я онемел. - О полном расчёте, Назар Степаныч. Мы же с вами мастеровые люди, а мастерство ценить надобно. Я работу свою сделал? Сделал. Я вам тихую ночь обеспечил? Обеспечил. А за крепкий сон и крепко платить надо! Так что платите, Назар Степаныч! И за двоих. Или дружок ваш передумал? Даст свою половину?

- А сколько я вам... мы вам должны?

- А нисколько! - то ли издевался, то ли улыбался Чертых. - Я передумал. Мы же всё-таки друзья-приятели. Хотя... - Чертых на миг задумался. - Справедливости ради, следует всё-таки уплатить. От расчёта и дружба наша крепче будет! Но уж и я цену не заломлю. Так что с вас всего один талант, Назар Степаныч, да и только.

- Это как же? Чудно вы как-то говорите, Чертых Иваныч! - развёл руками Назарка. - Вы бы добавили мне разумения: талант - это сколько? У меня вот два пятака есть. Что мастер давал, на чай да пряники. Так не хватит ли?

- Эх, Назарка! Грош цена твоему таланту, - раздался вдруг зычный голос Ефима Егорыча, и он появился в дверях. - Бери, и проваливай, крохобор!

С этими словами Ефим Егорыч бросил под ноги Чертыху грошовую монету.

Задрожал Чертых, побледнел, и с гневом отодвинул от себя грош тростью:

- Талантишко, какой-никакой, а мой! Пусть отдаёт!

- А вот это видал?! - Ефим Егорыч достал из-за спины образок. - На меня твои штучки не действуют, вор! Я - мастер! Так что забирай медяк и проваливай. И не вздумай больше здесь появляться: завтра же священника позову, пусть молебен отслужит. А ну, целуй образ, нечистая сила!

Только вытянул вперёд мастер руку с образком, как Чертых рассыпался в прах, исчез. И я тут же от колдовства избавился. И рассказал нам с Назаркою Ефим Егорыч, что встретили мы страшного беса, который крадёт у людей самое главное их богатство: желание творить настоящее дело мастеровое, добрым людям нужное. И что мы ещё легко отделались. Могли бы в бесовскую неволю угодить. Таких бы дел натворили! На каторге бы только успокоились. И то, едва ли. Да... С тех пор я Чертыха не видал, а вот всех своих подмастерьев о нём предупреждаю. И тебя, вот Дениска, тоже. Есть в тебе талант немалый, поверь мне! Только не зазнавайся.

Тут Савва Данилыч похлопал меня по плечу, и печально вздохнул:

- А Назарка-то так мастером и не стал. Он ведь что учудил: тот грош, что мастер Чертыху под ноги бросил, подобрал. Дурень! Мне ещё хвастал: мол, что добру пропадать! А на следующий день из дому убёг. Слыхал я потом об одном Назарке-разбойнике, про прозвищу Чертых. Говорят, людей мутил, на худое дело подбивал. Во Владимирском остроге сгнил. Может, наш Назарка. А может, и нет. Чертых один знает!

Продолжение следует...

Дмитрий Седых
Опубликовано 29.04.2017

Дополнительные материалы: 

[Вернуться]