Raphael cada día

Городок Гриль-де-Кур в сравнении с Парижем выглядел как клоп на королевском балдахине. Но питейных и увеселительных заведений на душу населения в нём было больше, чем во всей Франции. А местный трактир «Румяная пастушка» был самым популярным, и не только потому, что стоял на главной площади города. Трактир прославился своей кухней и самыми чистыми простынями. Любой путник беспрепятственно мог здесь отвести душу после дальней дороги. Если, конечно, в кармане у него водились маленькие металлические кружочки с изображением короля. Одним из постоянных клиентов трактира был виноторговец Жак Мюжлен.

Мюжлен был всегда плохо одет и выбрит, развязен и пьян. Он утверждал, что его родила не мать, а винная бочка. Но, несмотря на свой задиристый внешний вид, Жак вёл себя всегда тихо. Приезжая обычно вечером, он садился в одиночку за столик в углу, раскуривал трубку и наблюдал за происходящим через частокол бутылок со своим любимым «Сен-Магон». К полуночи, выпив всё до капли, он обычно там и засыпал. Слуги его не трогали, и Мюжлен храпел в плетёном кресле до самого утра. С рассветом Жак расплачивался и уезжал либо в свою лавку, либо на винодельню за товаром. К этому распорядку все быстро привыкли.

Но полдень 22 мая в «Румяной пастушке» запомнили надолго. И не только потому, что именно тогда из Бульонского замка прилетела весть о заговоре против короля, и что король едва не был убит. А ещё и потому, что именно тогда Жак Мюжлен в своём дорожном экипаже привёз в трактир таинственную молодую даму, лицо которой было скрыто вуалью. Оставив женщину на некоторое время в обществе ещё одного из спутников, некоего долговязого субъекта невнятной внешности, Мюжлен бодрым шагом подошёл к хозяину трактира, Франсуа Морсиньи. Тот чуть не расхохотался от неожиданности, ведь Мюжлен был абсолютно трезв!

- Что я вижу, старина, уж не надумал ли ты жениться, - хохотнул трактирщик.

- Потише, приятель, - сказал ему преображённый виноторговец, гладко выбритые щёки которого блестели, как зеркала. - Я знаю твою лисью натуру, ты, наверное, думаешь, что я на старости лет совсем свихнулся, но тут совсем другое дело. И оно стоит не одну сотню золотых. Эта дама решила купить твой трактир... Итак, сколько?

- Но это невозможно! - продолжая смеяться, воскликнул Морсиньи. - Ты действительно сошёл с ума!

- Не смейся, дружище! Дело серьёзное. Эта женщина не спрашивает о том, хочешь ли ты продавать свой трактир, или нет. Она просит назвать цену.

- Но кто же она?

- Дама хочет остаться инкогнито. Она - посредник. Я, в свою очередь, выступаю её посредником. Она попросила меня подобрать что-нибудь подходящее в Гриль-де Куре, и обещала за это четверть от стоимости сделки! И твой трактир ей приглянулся сразу! Вон, видишь того долговязого? Это её поверенный. У него уже готовы все бумаги. Надо только вписать несколько цифр, поставить дату, несколько подписей и получить деньги, любые деньги! Соглашайся, Франсуа, такое бывает раз в жизни... Кто знает, что нас ждёт впереди?

- Никогда не думал, что именно ты, самый благополучный и беззаботный из виноторговцев провинции, будешь говорить мне об этом, - обескуражено вздохнул Морсиньи. - Хорошо. Зови сюда этого типа, мне надо задать ему несколько вопросов.

- Отлично, - Мюжлен хлопнул трактирщика по плечу, и обернулся к своим спутникам, которые все это время словно изваяния, сидели неподвижно на скамье у входа. - Господин де Бюссоль, прошу вас, подойдите к нам.

Де Бюссоль, словно журавль, в три шага оказался рядом с трактирщиком и Мюжленом. Он слегка коснулся кончиками пальцев своей шляпы вместо приветствия и произнёс:

- Нн-нус, господин Морсиньи, сколько вы просите?

- Две тысячи пистолей! - глядя прямо в глаза де Бюссолю, победно произнёс трактирщик. Он ожидал, что тот растеряется, услышав такую огромную сумму. Но ни

один мускул не дрогнул на лице поверенного. Более того, это он привёл в замешательство Морсиньи, тихо, но твёрдо сказав:

- Две тысячи луидоров, если вы завтра же уберётесь отсюда.

- Я... Я хочу видеть деньги немедленно, - выдавил из себя Морсиньи, едва справившись с охватившим его волнением.

Де Бюссоль усмехнулся:

- Мне вывернуть карманы? Да, я ношу с собой такую мелочь! Слушайте серьёзно. Поставив вот здесь и вот здесь свои подписи, вы и ваш приятель господин Мюжлен сможете предъявить эту бумагу в Париже, в банке Мошне и Навара, где вам тотчас выплатят требуемую сумму. Это так же верно, как то, что я стою перед вами.

- Увы, я человек старых взглядов и привык доверять звонкому кошельку, нежели бумаге, пусть и с печатью. Так что извольте предъявить деньги, а не это, с позволения сказать... М-да. Иначе наш разговор серьёзным не будет.

- Если я понял правильно, - нахмурился де Бюссоль, - как только вам заплатят деньги, вы тотчас уберётесь отсюда?

- Совершенно верно, месье.

Де Бюссоль вопросительно оглянулся на свою спутницу, которая за всё это время не издала ни звука, недвижно сидя на скамье. Женщина едва заметно кивнула.

- Вот и отлично! - воскликнул де Бюссоль. - Вы получите деньги завтра утром, и тотчас освободите трактир. И вы, и все ваши слуги. Мы наймём новых. Значит, договорились?

Морсиньи бросил на Мюжлена взор, ищущий поддержки. Тот пожал плечами: мол, чего тут раздумывать, дружище, когда такие деньги сами плывут в руки!

- Хорошо, - трактирщик рубанул рукой воздух. - Договорились. Если вы привезёте деньги, я согласен на ваши условия. Но пусть нашу сделку засвидетельствует аббат монастыря Сен-Новаль!

- Да хоть сам Папа, если будет проезжать мимо, - хохотнул де Бюссоль. - Итак, до завтра!

С этими словами де Бюссоль откланялся, попросив Мюжлена подвезти его с дамой до монастыря Сен-Новаль. Когда троица удалилась, застывшего у стойки трактирщика обступили слуги с тревожными расспросами. Но Морсиньи ничего не мог им ответить. Только бормотал что-то вроде: «Поживём, увидим... Поживём - увидим...»

Морсиньи не спал всю ночь. Он был один на белом свете. У него не было ни жены, ни детей. Он рано овдовел, и с тех пор жил бобылём. Трактир был его домом и его судьбой. Расставаться с ним Франсуа никогда не думал и не хотел. Но так легко предложенные де Бюссолем деньги - огромные деньги - взволновали трактирщика. Они змеями вползали то под одеяло, холодом тревоги щекоча пятки, то забирались под подушку, шурша чешуёй сомнений. Обвивали голову, нашёптывая в оба уха то сказочные перспективы, которые сулила эта сделка, то наоборот, ужасные последствия, которые она может повлечь за собой.

Морсиньи вдруг захотелось плакать, как в детстве, когда он сидел на школьной скамье, и ему никак не давалась латынь. «Сын мой, если тебя одолевают сомнения, - сказал ему аббат Жабо, к которому Франсуа поспешил обратиться за помощью, - прочти Евангелие от Матфея. А там сказано: "что даром получите, то даром и отдайте". Надеюсь, сын мой, ты не забудешь наш монастырь, когда получишь деньги?»

Морсиньи думал о том, что взять с собой, когда ему придётся «убираться», как выразился этот нахал де Бюссоль. Получалось, что ничего, кроме кошелька и новых сапог. Вот если бы можно было прихватить и трактир! Хотя нет: на такие деньги можно будет либо купить два новых в Гриль-де-Куре, либо один - в Париже! О, Париж! Вдруг Морсиньи показалось, что он понял, что делать. Конечно, в Париж! Бросить всё здесь к дьяволу, и начать новую жизнь в лучшем из городов мира! Успокоенный этой мыслью, Морсиньи заснул лишь под утро, и не сразу понял, что от него хотят, когда старый верный Жюльен стал будить его.

- Хозяин! К вам приехали! - бормотал старик, легонько толкая трактирщика в бок. Жюльен жил в доме Морсиньи давно: он служил ещё его отцу, и был настоящим талисманом «Румяной пастушки». Он был тоже одинок, как и его хозяин, решив посвятить остаток жизни служению в трактире. Он был кем-то вроде мажордома и камердинера. Он держал в голове все расчёты: от прибылей до долгов. Он знал каждый гвоздь, каждый камень ещё вполне крепкого дома, каждый его светлый и тёмный угол от чердака до подвала, каждую ветку любого розового куста, растущего во дворе. От него ничто не могло скрыться. Они уличал всякого, кто хотел обмануть хозяина трактира. Хотя, надо отдать ему должное, не упускал и своей выгоды. Но об этом известно не было никому, кроме самого Жюльена. Он мог погасить любую ссору, уладить любое спорное дело, рано или поздно возникающее между хозяином трактира и постояльцами. Он умел и знал даже больше, чем надо. Но никогда не подавал вида, что это действительно так.

- Хозяин, вставайте! - настойчиво повторил Жюльен, толкнув Морсиньи в бок сильнее обычного. - Иначе они сами вытащат вас из постели!

Морсиньи, наконец, сообразил, что происходит. Как можно быстро одевшись, он спустился вниз. Де Бюссоль нетерпеливо мерил зал журавлиными шагами. В кресле сидел Жак Мюжлен, нервно попыхивая трубкой. Рядом с ним возвышался аббат Жабо, меланхолично перебирая чётки. Таинственной дамы не было. В центре зала стоял кованый сундучок. У входной двери застыли двое дюжих молодцов, надвинув шляпы на глаза: казалось, они спали стоя, как кони. В боковом проёме, ведущем в людскую, то и дело мелькали бледные, обеспокоенные лица слуг.

- Вы заставляете себя ждать, - раздражённо бросил поверенный вместо приветствия; Мюжлен приподнял шляпу, аббат сложил ладони у подбородка, молодцы даже не шевельнулись. - Итак, к делу!

Де Бюссоль подошёл к сундуку и откинул крышку. Золотая молния сразила Морсиньи наповал. Тот схватился за сердце и едва удержался на ногах. Мюжлен застонал, выронив трубку. Глаза де Бюссоля победно сверкнули. Молодцы опять-таки не шелохнулись. Сундук был полон монет, сверкавших в свете утреннего солнца, бившего пыльным лучом через распахнутое окно.

- Можете пересчитать! - провозгласил поверенный. - Здесь ровно две тысячи пистолей. А в этом мешочке - доля месье Мюжлена. Итак, ваше слово, господин трактирщик.

- Я... Я согласен, - выдавил из себя Морсиньи.

- Вот и отлично, вот и отлично! - тотчас затараторил де Бюссоль, протягивая трактирщику перо и бумагу. - Ставьте подпись... Вот так... Прошу вас, месье Мюжлен... Чудесно... Песочка сюда, да побольше... Поздравляю, месье Морсиньи, отныне вы - владелец состояния, которое может сделать счастливым любого! Да и вам, месье Мюжлен, грех жаловаться. Ваше преосвященство, и вы получите мой скромный дар: это вам на нужды монастыря. Прощайте, ваше преосвященство, благодарю вас! Итак, не смею и вас более задерживать, господа счастливчики! - де Бюссоль недвусмысленно указал на дверь.

- Я хотел бы привести в порядок дела, рассчитать слуг и...

- Не стоит! Этим займёмся мы сами. Жан! Клод! Помогите господам погрузить багаж в повозку: они уезжают.

Молодцы тотчас схватили сундучок, и потащили к выходу. Морсиньи обернулся, бросив рассеянный взгляд на Жюльена. Старик со слезами на глазах прошепелявил:

- Прощайте, месье! Я собрал все ваши вещи. Они уже в повозке господина Мюжлена.

- Ты не хочешь поехать со мной в Париж, Жюльен?

- Спасибо, месье, - голос старого слуги задрожал, - я слишком стар, чтобы начинать новую жизнь. Разрешите мне умереть в городе, в котором я родился.

- Возьми себе все деньги, что лежат в бюро, старина.

Жюльен упал на колено, закрыв лицо морщинистыми ладонями. Его острые плечи задрожали от сдерживаемых рыданий.

- А может, всё-таки останешься? - спросил Мюжлен приятеля, правя лошадью. - Открыл бы новый трактир в Гриль-де-Куре…

-Нет, Жак! Это невозможно. Здесь всё мне напоминает о прошлом. А я не хочу жить воспоминаниями. Не хочу!

Приятели доехали до рыночной площади, где Морсиньи нанял экипаж до Парижа. Крепко обнявшись на прощание, они пожелали друг другу удачи, и расстались.

В тот же вечер к «Румяной пастушке» подъехали две кареты без гербов, окружённые вооружёнными всадниками в плащах и масках. Вышедшие из карет люди тоже были укутаны в плащи и скрывали лица под масками. Были они и на двух женщинах, для надёжности прикрытых ещё и вуалями. И лишь один человек, предупредительно сновавший между гостями, не скрывал своей довольной физиономии. Это был новый трактирщик Жюльен Карамболь.

Продолжение следует...

Дмитрий Седов
Москва (Россия)

Дополнительные материалы: