X. Эти темные ночи
X. AQUELLAS NOCHES OSCURAS
Я хорошо понимаю тех, кто подвержен бессоннице. Когда не испытываешь этого, то любые рассказы на эту тему воспринимаются как просто плохо организованный режим дня. Люди, не страдающие бессонницей, полагают, что сон приходит очень долго, но, в конце концов, конечно, приходит - под утро, когда большинству пора идти на работу.
На хуторе у Арриасу вместе с Пако Гордильо,
моим менеджером и другом в самом начале пути.
Мы сохраняем огромную теплоту и дружбу на протяжении всех этих лет.
Но это не самое страшное. В конечном счете, плохо ли, хорошо ли, с головной болью, тревожным состоянием и усталостью можно прожить день. Гораздо страшнее сознание приближающейся ночи.
Пусть рядом с тобой человек, которого ты любишь, ночью ты остаешься один, один, как на необитаемом острове, потому что этот человек спит. Было бы неестественным будить его, чтобы сообщить, что не можешь спать. Это было бы до такой степени эгоистично, что выглядело бы даже смешным. Помню одну юмореску, в которой жена будит мужа, поскольку не может спать, муж бодрствует вместе с ней, и вскоре жена крепко засыпает, а у него начинается бессонница.
Но все это не слишком весело. Я повторяю, что ты одинок, потому что все остальные реально отдыхают, а ты осознаешь свою обреченность быть не как все. Эта исключительность не доставляет удовольствия, потому что единственное, что действительно желал бы, так это то, чтобы быть как все нормальные люди, которые спят по ночам: быть самым обычным и оказываться во власти сна, как любой другой человек. А ты не можешь. Ты необыкновенное, редкое существо, которое бодрствует, когда остальные отдыхают. И тогда появляются призраки, но не те из сказки, в одеяниях из простыней, а те, что затаились в глубинах нашего мозга, и, как все правильные признаки, появляются только ночью. Если с кем-нибудь болтаешь, они не приходят, для них еще не время. И, если спишь, тоже. Но как только они ощущают, что все остальные погрузились в сон, а ты бодрствуешь, они обступают со всех сторон.
Ночь действует угнетающе. Приходит призрак, который сообщает, что от него нельзя избавиться, отослав его к другим людям, потому что все другие спокойно засыпают, а ты остаешься в одиночестве. Это абсурдное заявление, но призрак высказывается убедительно, он неизменен, постоянно присутствуя и повторяя одно и то же, так что порой ему удается заставить почувствовать уныние, хотя он и не противится логическим и рациональным доводам. Беда лишь в том, что ночью мало что бывает логичным и рациональным.
Другой призрак, не менее опасный, не понимает, что ты делаешь в этом мире, когда ты убеждаешь его, что необходимо продолжать жить, и уговаривает прекратить борьбу, потому что не победишь. Этот призрак не груб, не давит, совсем нет. Он лишь намекает, потом отступает, вновь возвращается, снова намекает, очень мягко, осторожно, даже деликатно, и исчезает, как только даешь ему пощечину. Он не торопится, он знает, что ночь длинная, чересчур длинная…
Еще один, этакий пессимист, крушит любые надежды. Этот доказывает или намерен доказать, что тебе становится все хуже с каждым днем, а улучшений нет. Он недоверчив и, словно прямо в кровь, впрыскивает свое недоверие, как бы размышляя о том, что, возможно, тебя обманывают, лгут, причем все. Как будто это заговор, организованный близкими и врачами, которые не хотят говорить правду, скрывая ее, обольщая диагнозами и опутывая надеждами, совершенно фальшивыми, как и все, что они делают.
Призраки уходят и приходят, исчезают и возвращаются, как сказочные вампиры, испаряясь с рассветом. Это так происходит, потому что при свете дня знаешь, что тебя любят, помогают тебе, не оставят в одиночестве, никогда не обманывают и что бороться надо.
До следующей ночи.
Настает мгновение, когда уже не боишься их в часы бессонницы, боишься их просто ночью, потому что знаешь, что ночь непременно настанет, а с ней явится и бессонница вместе с призраками.
Я думаю, что человек гораздо более сильный и полный здоровья ощущает себя беззащитным в бессонную ночь. А я не был сильным совсем, здоровья не осталось, короче, был просто очень болен. Конечно, призраки это знали, потому что они всегда наготове, когда человек нездоров. Если они здорового человека только огорчают своими уловками и выходками, то больного они давят, пытаясь разрушить всеми средствами. Если бы ночь продолжалась часа на три-четыре дольше, если бы рассвет наступал позже, то призраки могли бы уничтожить страдающих бессонницей.
В моем случае, ко всему прочему, существовало кое-что еще. Это был зуд, ужасный зуд во всем теле, вызванный очень высоким уровнем билирубина и появлявшийся по тому же расписанию, словно в едином сговоре с призраками.
Я слышал о жестоких пытках и думаю, что это можно счесть такой. Зуд по всему телу, который не позволял что-либо делать. Думаю, он и начинался-то, чтобы помешать призракам работать. Когда я не мог больше терпеть, а использовать какие-нибудь медикаменты мне было нельзя, я наполнял ванну горячей водой, ложился в нее и чувствовал некоторое облегчение. Но, конечно, так провести всю ночь было невозможно. Приходилось выходить. И зуд возвращался, болезненно суетливый, как новая пытка.
Я уходил в студию. Моя студия находится в цокольном этаже и всегда была моим местом работы, моим убежищем. На стенах висят афиши кинофильмов, старые фотографии на стенах, коллекции золотых и платиновых дисков, хороший музыкальный центр, рояль находятся чуть ниже, там, где я принимаю гостей. В те ночи отчаяния я шел наверх, в ванную, окунался в воду и, выходя, видел ужасное лицо, которое смотрело на меня из зеркала, и спускался в студию. Я не большой знаток быков, думаю, я шел к себе в студию с тем упорством, с которым животное ищет защиты у дверей хлева. Бывали ночи, когда я был вынужден по четыре-пять раз отправляться в ванну, с горячей, очень горячей водой. Но даже это средство прекращало действовать, так что я одевал халат и спускался в студию.
Один любопытный факт: я не слушаю своих дисков. Не скажу, что это навязчивая идея или даже правило. Просто не слушаю и все. Полагаю, что и писатели не читают своих романов. Я или пою, или должен это делать, или записываю диск. Но дело в том, что, когда я записываю, лучшим оказывается первый вариант. А записываю повторно на всякий случай, но, как правило, первый вариант – именно тот, который и будет представлен на диске. Еще раз слушаю во время монтажа и больше уже никогда не возвращаюсь к записанному, если только не собираюсь это исполнять перед зрителями.
Но тогда я изменил своей привычке и по ночам стал слушать свои песни. И тогда, хотя меня никогда не оставляла до конца надежда в самые тягостные времена, это стало своего рода прощанием, смотром или генеральной репетицией с полным светом и гримерной. Я закрывался в студии и включал музыку очень громко, оглушительно громко. Не думаю, что наверху было так уж слышно, но стены, полагаю, дрожали до фундамента. Я был тем, потерявшим рассудок, кто выходил из ванны и спускался в студию, чтобы поставить диск, как будто на несколько километров в окрестностях должны были слышать их, а потом, выключив звук, снова отправлялся в ванну.
Те ночи…
Дни были иными. Зуд исчезал часов в восемь утра, как будто следуя некому расписанию, и я внешне приходил в норму. С зудом исчезал тот сумасшедший, чокнутый субъект, который выходил из ванны, чтобы поставить собственные песни на всю мощь, словно прощаясь с ними.
Днем же, вплоть до вечера, я становился нормальным человеком, который, если и болен, то нормально. Мои дети уходили около девяти, как бы оставляя мне время на частную жизнь, и их уход служил каким-то условным сигналом, чтобы зуд начался снова.
Я понял, что мне действительно плохо, очень плохо и я совершенно беззащитен, когда стал звать свою мать. Моя бедная мама умерла уже давно, а я звал ее этими длинными, темными ночами, потому что понятия не имел, где искать помощь, чтобы прекратить этот ужасный зуд по всему телу и выйти из депрессии.
Я всегда приходил в норму очень быстро. Один укол и вперед, на сцену! А на следующий день – в другой город или даже страну. В этот же раз все было иначе, потому что, когда возраст уже приличный, когда под шестьдесят, а человек зовет мать, это означает, что положение на самом деле отчаянное.
Те ночи…
Я хочу описать и многие хорошие вещи, потому что цель моего откровенного рассказа заключается в том, чтобы вселить оптимизм в тех, кто живет в ожидании чуда, все меньше веря, что оно непременно придет. Просто я не могу опустить те длинные темные ночи, когда казалось, что рассвет не наступит никогда и я останусь без этого лекарства, один Господь знает, как долго.
Думаю, что мой категорический отказ, отказ почти машинальный, спонтанный, когда мне впервые предложили написать книгу, проистекал из ужаса, что будет необходимо вспоминать эти темные ночи, ночи, лишенные покоя, умиротворения и отдыха.
Будучи ребенком, я как-то слышал от взрослого человека, что “Господь всегда посылает нам страдания по силам”, и воспринял это, должно быть, как привычный штамп или банальное выражение. Когда молод и здоров, с большим скепсисом относишься к утверждениям, что самым главным является здоровье, да и еще кое к чему, решительно полагая, что во всех этих вещах нет и толики важности, которой их наделяют. Теперь же я понимаю, в те длинные, темные ночи я по-настоящему осознал самую тяжелую сторону нашего бытия, когда стоишь у черты и остается лишь отчаяние как последняя вспышка чувств потерпевшего крушение. Раньше я даже и предположить не мог, что способен вынести такое.
А, если быть совершенно точным, те ночи явились основой, или стимулом, чтобы я превратился в дисциплинированного и строго придерживающего всех врачебных рекомендаций, единственной целью которых было желание вылечить меня. Это как история с человеком, жившим в роскоши и однажды попавшим в нищету и вновь вырвавшимся, когда он дает слово, что никогда больше там не окажется и все свои силы и средства употребит, чтобы этого избежать. Вот так и я все свои сила направляю на то, чтобы сохранить здоровье во всех отношениях, чтобы не быть небрежным по отношению к нему и не расслабляться, понимая, какой великий дар я обрел.
Мне это удается, потому что я исполнен радости, совершенной и всеобъемлющей, и желание жить сегодня у меня много острее, чем когда-либо ранее. Но если однажды моя воля, решительность и здравый смысл вдруг покинут меня, будет достаточно вспомнить любые пятнадцать минут из тех ночей всего один раз, чтобы растаяли искушения, чтобы разум возобладал и я снова стал исполненным намерения быть человеком, достойным того великого подарка, который я получил, когда мне провели пересадку.
Перевод Natalia A.
(Арутюновой Натальи)
Опубликовано 28.03.2010
Новая редакция 19.09.2015