IV. Метро. Ла гольфа. Блинчики со сливками. Сестра портного. Театр и выселение
IV. EL METRO. LA GOLFA. LAS TORTITAS CON NATA. LA HERMANA DEL SASTRE. EL TEATRO Y UN DESAHUCIO
Когда я стал немного старше, несмотря на то, что я продолжал жить на окраине, я ходил в театры, расположенные в центре города. Мне довелось увидеть Тину Гаско и Хосе Бодало, Лили Мурати, Марию Фернанда Ладрон де Гевара, Луиса Ортегу и Пилар Лопес с Маноло Караколь и даже посчастливилось посмотреть в центральном театре Мадрида ревю под названием “Искушение”, с Марией де лос Анхелес Сантана, разрешенное только для взрослых ...
Эта фотография сделана в доме Хуана Рамона Хименеса. Я держу руку таким образом, чтобы не ней можно было ставить автографы (уже наступили хорошие времена).
Мне приходилось стоять в длинных очередях, и, даже когда я подходил к билетной кассе, а билеты заканчивались и кассы закрывались, я всегда изыскивал возможность заполучить билет, проникнуть в театр под видом клакера, или каким-то другим способом. Иными словами, я неизменно попадал на каждое представление. И не по одному или два раза. Нет. Я смотрел их по двадцать раз. Я помнил наизусть диалоги всех комедий, которые давались в Мадриде.
Был период, когда я даже знал всех швейцаров главных театров столицы.
Я уходил и возвращался пешком. Помню, как очень серьезно предупреждал дома : "Я вернусь поздно ночью, потому что иду в театр". Конечно, обычно я имел в виду два представления подряд, поскольку, выходя с вечернего спектакля, вновь возвращался на ночной.
Я уже говорил, что проходил в составе клаки, если у меня были каки-то мелкие деньги, а если нет, то просто так, нахально. Вo всяком случае, совершал это путешествие пешком. Всего-то ничего! Небольшой отрезок пути. Час с небольшим, чтобы дойти до театра, и столько же обратно, чтобы добраться в свой район.
Возвращение давалось мне труднее. Еще бы! После двух-то спектаклей …
Помню, что, когда я очень уставал, садился на площади Кеведо на автобус, который выходил в два часа ночи и проезжал Браво Мурильо вверх до Тетуан (улицы Тициана?) . То есть мимо моего дома.
Площадь называли "Ла Гольфа".
В то время я понятия не имел, почему, и не озадачивался, чтобы выяснить это. Много позже я узнал, что это название она получила за то, была полна проституток... Они видели меня, несчастного чертенка с ушами веером, в коротких штанах... бредущего одиноко по улице в этот предрассветный час, и, конечно же, всегда, когда я проходил по площади, эти чудные девочки кричали мне: "Поехали, садись !", и я садился к ним.
А когда автобус подъезжал к моему дому, они говорили мне: «Смотри, вот и твой дом». Я выходил, а они ехали дальше.
В один прекрасный день отца Эстебана перевели из Сан-Антонио в церковь Мединасели. То есть, в самый элегантный район, рядом с отелем Палас.
Это было служебным повышением, приведшим к серьезным проблемамча: в хоре Мединасели не было такого голоса, как мой. Или отец Эстебан не считал возможным его найти. Потому он, - и это мне подтвердили много лет спустя - потерял интерес, а мальчики же не обладали ни теми способностями (как я), ни природным звучанием голоса (полагаю, таким же, как мой).
В то время он имел возможность, я не знаю как, но нам, моему брату Хуанину и мне он оплачивал метро, проезд туда и обратно, от Куатро Каминос до Аточи. Я был ему нужен и он платил за нас. За меня из-за моего голоса, а за моего брата..., потому что моя мать, со свойственной ей мудростью, считала, что я был слишком мал для такой поездки, тогда как Хуанин уже мог ездить один, и она меньше беспокоилась, зная, что я с ним. Для меня уйти и вернуться было все равно, что заблудиться в лабиринте.
Нам приходилось идти до Куатро Каминос и там мы садились на метро.
Метро ... Целую вечность не входил на станцию метро. Тем не менее, проезжая я вижу из машины людей, которые просят милостыню и, как почти во всем мире, те, кто идут мимо, проходят дальше, не обращая внимания.
Я хорошо помню день, когда все стало черным, очень черным, и я решил просить милостыню у входа в метро. Это был момент отчаяния, который я не хотел бы снова пережить в моей жизни. Я не видел другого выхода. Для моего дома, для моей семьи. Мой отец был болен, и я видел, что моя мать, - всегда такая сильная! - подавлена тревогой. Мне было страшно ... Я решил, что альтернативы нет... Я готов был начать просить.
Но я этого не сделал.
Не смог.
И сейчас иногда я сожалею, что не сделал этого, подобное могло бы немного улучшить ситуацию ... Может быть, немного ... хотя и несильно. Но это могло бы обернуться для меня и другой стороной... Об этом тогда никто так и не узнал, однако дела обстояли именно так, как я рассказываю.
Хотя я не думаю ... В силу своего характера не думаю, что мне удалось бы чего-то достичь таким путем ... нет, не думаю. Но лучше не искушать дьявола, так, на всякий случай. Надо быть очень смелым, чтобы просить. Или очень малодушным.
Жаль, что в то время не существовало таких изданий, как «Фонарь» или «Улица», которые служат для того, чтобы бедные люди могли заработать себе на жизнь. Не только способствуют тому, чтобы общественность получала информацию о происходящем, привлекая внимание к наиболее нуждающимся людям, но, что для меня более важно, благодаря им, эти люди могут иметь достойную работу. Не попрошайничают, а работают. И это главное.
Отправляясь с Хуанином путешествовать на метро, я размышлял, прежде всего, об этом. Мы садились в метро на площади Куатро Каминос, и оттуда мы должны были добраться до Аточи. Затем мы шли пешком до Мединасели, чтобы каждый день репетировать, и петь по субботам и воскресеньям.
Я вспоминаю то время с большой нежностью.
Я хотел бы добавить здесь, что нас приглашали - я имею в виду хор школы - петь на различных торжествах важных общественных деятелей. На одном из них во дворце герцогов Мединасели мы пели по случаю первого причастия их дочери Касильды. Во время этого события я лично познакомился с женой тогдашнего главы государства, доньей Кармен Поло де Франко.
Однажды совершенно внезапно, теперь уже не помню почему, отец Эстебан не смог оплачивать наш проезд, и мы вернулись в хор школы церкви Сан-Антонио.
Я решил, что новый директор не любит меня. По сути, он никого не любил. И мы все ушли. Разошлись в разные стороны.
Я перестал ходить в школу, и меня устроили в академию, чтобы я мог учиться в первой половине дня. Она находилась на площади Куатро Каминос. Таким образом, я приблизился к центру ... рассчитывая уйти подальше от своего района.
Потом пришел вызов для поездки на хоровой фестиваль в Австрии. И все снова собрались вместе. Мы порепетировали и поехали в Зальцбург, где в свои девять лет я получил приз за лучший голос в Европе. Хоровая школа была третьей, но я, как солист, стал первым.
Я уже упоминал о моей реакции на предполагаемую сенсацию в австрийских землях.
Я не отдавал себе отчета обо всем этом.
Это не было для меня таким важным, я повторяю, я не думал о пении. Никогда. Я не рисовала этого в своем воображении. Мне гораздо больше нравилось бывать в мастерской портного и разговаривать со всеми на свете.
И, к тому же еще у портного была сестра…
Сестра портного, которая была очень красива - настоящая женщина, как говорят в Андалусии, стала брать меня с собой в кино и театр. Она платила. И меня устраивала возможность ходить за чужой счет. Все было замечательно.
До тех пор, пока у нее не появился жених. Когда я обо этом рассказываю, я чувствую себя достаточно плохо. Нет, не достаточно. Очень. Очень плохо.
Конечно! С появлением жениха я лишился своего теплого местечка. А это было лучшее, что я хотел бы иметь в моей короткой, но интенсивной жизни. Сестра портного брала меня в театр и кино, и, сверх того, приглашала меня на блинчики со сливками. Только те, кто пережил такие годы, находясь «по эту сторону баррикад», смогут понять, что значили для нас эти блинчики со сливками. Это «качество жизни», как говорят сейчас.
Благодаря сестре портного я узнал Латинский театр и театр Комедии и, кроме того, она же оплачивала. Билет в партер. Тридцать пять песет. Хотя это и было трудно, водила меня в театры Кальяо, Авенида, Королевский дворец, дворец Музыки. Годы спустя это будут сцены моих величайших успехов в Мадриде. Но в то время я не думал петь, да и вообще ни о чем подобном. В те дни мне было очень приятно находиться рядом с сестрой портного, которая привлекала меня как взрослая зрелая женщина… Зрелая для меня, конечно.
Забавно, что все мои друзья и подруги и в то время, и потом (включая сегодняшний день, хотя и меньше, чем прежде) всегда предпочитали, чтобы я познакомился с их женихами и невестами, прежде чем принять решение. Чтобы понять, дать ли согласие.
Ну, поскольку женщина так красива, с черными роскошными волосами, нежная, великолепная, по крайней мере, я был очарован ею, множество претендентов не могли пройти мимо. Часто она говорила: "Приходи, Фалин, я познакомлю тебя с одним человеком, который мне нравится и просит меня выйти за него".
Речь шла, конечно, о том, чтобы я поделился своим мнением.
Мой первый вопрос всегда был: "Он любит театр?" Если ответ был «нет», меня это не устраивало, и в одних случаях я говорил: "Это нам не интересно", и других: "Это не самое лучшее, и, вдобавок, уже очень лысый, или ты не замечаешь, что он лысый? Такая красавица как ты, заслуживает хорошего человека. По крайней мере, получше ... Тебе так не кажется?"
И с этим претендентом было покончено. Усли смотреть с позиций сеголняшнего дня, то все это было довольно некрасиво.
Ей было, вероятно, на тот момент лет тридцать. Женщина в таком возрасте и не замужем… Ну что вы хотите? Надо было спешить.
И она вышла замуж, Господи! Вышла замуж! Точнее сказать, я выдал её замуж. Так что моя совесть была спокойна.
Замуж, и это очень хорошо! Если бы я не отказался от этого жирного куска, не было бы такого финала… Но, как только я увидел человека с хорошим положением, то, как я тогда сказал ... я пожертвовал, отказываясь от теплого местечка, которое у меня было возле сестры портного, и дал согласие на того сеньора.
Это говорит о моем великодушии и отсутствии эгоизма. Чтобы отказаться от того, от чего я отказался в таком возрасте, надо иметь золотое сердце.
Хотя нехорошо об этом говорить.
Но какое теплое местечко я потерял навсегда!
То, что у меня украл этот счастливый жених, поступая известным образом, не только положило конец моей компании с сестрой портного, которая была очень приятна. Он украл у меня больше! Он украл тридцать пять песет, которые стоил билет, и около тридцати, - я думаю, помните - блинчики со сливками! Ну когда еще будет подходящий случай и возможность полдничать блинчиками со сливками! В театр и в кино я мог снова пробираться тайком, или в качестве клакера, или уговорить кого-то провести меня... но где бы я мог найти человека, такого же хорошего, как сестра портного, который пригласит меня на блинчики со сливками? Для кого-то это может показаться не важным, но для меня в то время это было трагедией.
Естественно, перед тем, как принести жертву, мне надо было убедиться, что предложение этого человека полезно для моей подруги. Так что я присутствовал, когда он делал его. Ох уж, как я тогда был счастлив!
(Сейчас уже я позволяю себе быть более равнодушным и не допускаю, насколько это возможно, подставлять плечо, если к тому же меня покидают, заливающегося слезами).
Она просила меня, как только представится случай, взглянуть на него еще раз. Чувствуя себя очень важным, я спускался в прихожую и присутствовал в течение всей беседы. Он объяснялся, очень официально, она слушала, все время искоса поглядывая на меня, чтобы видеть выражение моего лица. Потому что я был посредником... и судьей.
Я не знаю, как я не заработал шлепка от некоторых претендентов. Особенно от тех, кто не сдал экзамен.
Когда он ушел, мы с ней поднялись в квартиру портного или поехали в его мастерскую, я не помню, но я был очень неразговорчив. Я знал, что на этот раз мне придется дать ей мое благословение. Интуитивно я понял, что это был последний трамвай, и что если бы мы его пропустили, моей подруге, сестре портного, оставалось бы, как она говорила тогда, облачиться в монашеские одежды.
Конечно, я все это предполагал. И был прав. Единственное, что я помню со всей отчетливостью, что она была также очень молчалива, как будто ожидала приговора, бедняжка! До тех пор, пока не услышала от меня: "Это будет хорошо", и не воспрянула духом...
И действительно, они поженились.
Когда мне было лет тринадцать или четырнадцать, я решил их навестить. Я не знаю, почему. Но я это сделал. Уверен, что это было один из тех внезапных порывов, который положил конец сомнениями.
Дом, в котором они жили, был очень хорошим. Очень милым и симпатичным. Уютная квартира в современном здании, которое находилось в одном из новых районов Мадрида того времени.
Я вспоминаю наше прощание, которым закончился мой визит. Мне сказали что-то вроде "увидимся, когда ты будешь проходить мимо в следующий раз… потому что мы мечтали, что ты приедешь нас навестить", и спускаясь вниз, я остановился на мгновение, и окинул взглядом подъезд, который был очень хорошим, и с лифтом!
Позже, размышляя обо всем, - сейчас это вызывает у меня улыбку - я, очень довольный, сказал себе: "Это было правильно!"
Готов поклясться, что произнес эти слова в полный голос. И что повторял их на разные лады, счастливый тем, что сделал для них. Я не сказал тогда, как спустя годы говорил, чувствуя подобное удовлетворение от того, что я добился самостоятельно: «Это моя работа». Не сказал этого, потому что у меня не было манеры так говорить в том возрасте. Но я уверен, что я так чувствовал.
И я больше не вернулся, чтобы их повидать.
Представление о счастье, которое я связываю со своим детством, разрушилось очень жестоким способом, когда однажды нас выгнали из квартиры на улице Каролинас.
Квартира была не наша. Она принадлежала тете моего отца. Когда вся моя семья переехала из Линареса в Мадрид, тетя приняла нас, и мы жили вместе с ней. Я помню, что она всегда была одна. Не знаю, была ли она вдова или незамужняя, я никого об этом не спрашивал. Эта женщина, - я не могу вспомнить ее лицо рядом с моей матерью, моим отцом, моими старшими братьями Пако и Хуанинином, среди первых людей, которые были у меня перед глазами. У меня нет никаких сомнений в том, что, в моих более ранних воспоминаниях эта женщина присутствует. Ну не могу описать, какой она была. Как будто ее и не было. Но она была. Я не знаю, как это точнее выразить.
Хотя она жила с нами, или, лучше сказать, мы с ней, мне кажется, она никогда не была частью нашей семьи…, но это был ее дом, я в этом уверен. Я клянусь, что эта женщина жила в другом мире. И, причем, одна. Даже более, чем одна. Всю жизнь с ней ... и без нее. Мы называли "тетя". Не знаю степени родства между ней и мной, была она мне двоюродная, троюродная – что я знал! Ни тогда не знал, ни сейчас.
Когда она умерла, нас выгнали из этого дома, к большому огорчению моей матери и большому моему сожалению. Более чем сожалению, я бы сказал, страданию. Страданию для моей матери. Мое сердце разрывалось при виде разрушения.
Потому что нас не только выставили на улицу, нет. Нас выгнали жестоким способом, выкинув наши матрасы на лестницу.
Юридически мы не имели права на эту квартиру, я знаю это, но закон, к сожалению, не всегда справедлив. И мне кажется, что меньше всего по отношению к беднякам.
Матрасы на лестнице.
Моя душа рвалась на части от того, что моей матери приходилось умолять, упрашивать адвоката, когда мы оказались выброшенными на улицу. К тому же еще обстоятельства, при которых происходило выселение, мне тогда представлялись – и до сих пор представляются – наихудшими. Хуже некуда. Это происходило в тот момент, когда моего отца не было дома. В то время, когда мой отец гнул спину на работе.
Истинно то, что выселение было логичным завершением длинного процесса.
Конечно, потому, что с самого начала мои родители отказывались действовать до последнего. Но настал момент - день Х, месяц Х. Затем последовала просьба об отсрочке… но, к несчастью, пришел день и час, когда наши вещи оказались выброшенными на улицу.
И я был единственным мужчиной в доме в момент выселения, организованного на глазах у соседей. Некоторые даже усмехались, как будто это их развлекало, я хорошо это помню. Никто не протянул руку. Наверное, они не могли. По крайней мере, я предпочитаю так думать.
По правде, мне больно рассказывать об этом. Вновь переживать эти тяжелые часы с моей матерью, доведенной до отчаяния, но не до слез, потому что моя мать не плакала, ни много, ни мало, несмотря на отчаяние. И я тогда тоже был в отчаянии, страдая потому, что не мог ей помочь.
Поэтому она подходила ко мне или моим братьям и говорила так спокойно: "Собирайте каждый свой рюкзак - и до свидания".
Эту «кашу» заварили, воспользовавшись отсутствием моего отца. Они знали, что встретят только одну женщину. Ну, допустим, со мной, но я мало что мог сделать. Так что пришлось организовывать «бегство». Из дома на улице Каролинас мы переехали в Карабанчель. В районе Карабанчель было спокойно. Тюрьма нам, конечно, не грозила.
Мы переехали в дом, где все спали в одной комнате. Мебель –ну, какая там мебель! - немногие вещи, которые мы имели, мы поместили на мебельном складе.
То, что случилось со мной, другого могло бы сломить, но только не меня - я никогда не падал духом – не сдавался ни морально, ни физически. Надо присмотреться и всегда можно выбрать одно из двух, чтобы не пропасть в этой жизни. Так, я сразу же бросался на улицу искать хлеб. Или то, что было необходимо.
Конечно, я это находил.
Иногда находил не то, что искал. Всегда же существует возможность что-то сделать. И всегда встретишь руку друга. Но ты должен предложить это сделать. Не просить милостыню, нет. Ты должен быть в состоянии сказать: "Я могу это сделать. Я готов к тому, чтобы Вы руководили мной. Я буду это делать с Вашей помощью".
Я выходил с единственной мыслью - сделать что-то, чтобы выбраться из безвыходного положения, в котором мы оказались. Оправиться от удара, который настиг внезапно, как наступает все плохое в нашей жизни. Кто-то может подумать, и не без оснований, что выселение может произойти в любое время. Но когда ты так мал, всегда есть надежда, что что-нибудь - Божественное Провидение, чудо - не допустит большего несчастья. Тогда было именно так.
Я знал, что моя мать сильно расстроена, и тоже был очень огорчен. Я говорю "знал", хотя она не могла допустить того, чтобы я узнал об этом (пока не догадался) и чтобы меня не сломило осознание того, что она страдала. Она никогда - почти никогда – не выражала своих переживаний, волнения, страдания. В этом, как и во многом другом, я очень похож на нее.
Вообще я был готов пойти на все, чтобы не видеть ее страдания. Потому что, кроме прочего, моя мать не страдала пассивно. Нет. Она считала, что должна работать. Так она и поступила. Взяв всю ответственность на свои плечи.
И мой отец на три четверти такой же.
Мне тоже не пришлось сидеть, сложа руки, тем более с братом-лилипутом. Ну, не лилипутом, конечно, но все же маленьким. Совсем маленьким.
Я всегда был старшим. И всегда понимал это, когда меня называли взрослым. Это для меня не что иное, как чувство ответственности. Не страх перед жизнью, а способ воспринимать обстоятельства, особенно плохие, как вызов. Как что-то, что необходимо преодолеть.
И прежде всего, слепая вера в себя. Без самоуверенности, без хвастовства, без желания кого-то обидеть. Но с настойчивостью и твердостью.
Иногда я думаю, что это не совсем правильно, что люди, которые меня окружают, старше меня. Это так, но это связано только с возрастом, потому что я всегда был взрослее себя самого.
Казалось бы, чушь.
Хотя и не такая уж, если хорошенько подумать.
Мне нравится находиться среди людей старше меня, это очевидный факт, но это не что-то случайное, а скорее, интуитивное. Я люблю говорить с людьми старше меня ... потому что учусь у них. Встречаясь с этими людьми, я, как правило, не говорю, я слушаю. Хотя то, что они говорят, бывает бессмысленно. Потому что, даже встречаясь с человеком откровенно неумным, я слушаю то, что он намеривается сказать. Не ради человеколюбия, и не из-за хороших манер, а потому, что в то время как он или она плетет вздор, я повторяю себе: "Какую чушь несет этот дядя! Я никогда не буду говорить такие глупости. Чем говорить такие смешные вещи, лучше совсем не говорить".
Я всегда слушаю, чтобы научиться. Научиться не тому, что я должен сказать, а тому, что мне хотят сказать. Слушая, не только учусь что-то говорить, но и вовремя замолчать. Хотя не всегда знаю, как это сделать практически. Иногда молчание может означать победу.
Молчания может быть достаточно, чтобы сказать многие вещи…
Перевод Л.Тимшиной
Опубликовано 17.02.2012