XL. Советский Союз

XL. LA UNIÓN SOVIÉTICA

Я прекрасно осознаю, что в то, о чем я собираюсь рассказать далее, трудно поверить людям, не пережившим этого вместе со мной. Но это случилось, и я рассказываю. Уверяю вас, что вполне могу понять ваш скептицизм. Со мною было то же самое. Наверное, не одному из моих более молодых читателей будет трудно понять это, потому что история коренным образом изменилась с середины семидесятых. Сильно изменилась, и гораздо быстрее, чем можно было ожидать.

Я праздную свой день рождения перед четырнадцатью тысячами зрителей после окончания моего концерта во Дворце Спорта в Москве.

Я был очень популярен в Советском Союзе, потому что дублированная на русский язык версия «Пусть говорят» прошла буквально как ураган. Я не преувеличиваю.  Кино сделало меня невероятно популярным. Люди знали наизусть песни, и даже диалоги из моих фильмов. Но я все еще не бывал там. Переговоры о моей первой поездке в Советский Союз длились более трех лет. В те времена не существовало дипломатических отношений с Испанией, и было весьма затруднительно прийти к соглашению с “Gos Concert” (единственный, который являлся официальной организацией, предназначенной исключительно для заключения контрактов с иностранными артистами. Мое пребывание в Лас-Вегасе, мои взаимоотношения с Наталией, – все эти события, столь важные в моей жизни, – произошли в то время, пока тянулась бюрократическая волокита и улаживания формальностей с советской стороной. Я уже успел побывать на самом, как мне тогда казалось, краю света – в Японии. Но с тем японским турне всё решилось настолько эффективно и настолько быстро, что проблемы с поездкой в Россию уже начинали меня раздражать. Но, как бы то ни было, я должен был со своим испанским паспортом выехать в Париж, и там сдать его в посольство, где, в свою очередь, мне выдавалось особое разрешение на въезд в Советский Союз. Разрешение, которое сразу же по окончании гастролей я должен был сдать обратно в Париже для того, чтобы получить назад свой паспорт, в котором, естественно, не было никаких печатей, ни малейшего признака того, что я пересекал «Железный занавес».

Так что, официально, я не бывал в России. Довольно глупо, потому что сообщения во всех средствах массовой информации появлялись постоянно, и меня можно было видеть посреди Красной Площади, перед Кремлем, позирующим на фоне парадных подъездов музеев и театров в Москве, Санкт-Петербурге, Киеве, Минске…

Мы потеряли много времени, но в результате были вознаграждены за столь долгое ожидание. Восторг и преклонение передо мною были неописуемы. Благодаря моим фильмам и моим дискам, я уже был значительной фигурой для этого великого народа, к которому относился со всей нежностью, на какую только способен. В России я пользуюсь громадным уважением. Мое первое прибытие в аэропорт Москвы представляло собою взрыв народного ликования, на тот момент для меня для меня непонятного. Крики «Рафаэль! Рафаэль!» и тысячи букетов. И то же самое – по приезде в гостиницу «Метрополь», вход в которую был разрешен только иностранцам – непреодолимая граница для тех людей, которые ожидали меня и которые толпились под балконами моего люкса в надежде, что я покажусь, перенося непереносимые московские температуры. Или ленинградские. И там, в оперном театре, где я дебютировал несколько нетипичным для себя образом.

Там не было ни криков, ни поклонников. Никто не падал в обморок. А я к этому не привык. Такое поведение публики меня обескуражило. Меня слушали в глубоком молчании и аплодировали лишь когда песня заканчивалась. Ну и, конечно, по окончании концерта – апофеоз. Сейчас они изменились. Так же, как и во всех остальных странах, начинают аплодировать во время песен, которые им нравятся, или когда узнают припев, и осыпают сцену цветами.

То, что я сейчас расскажу, повторяю, может показаться вам безумием, огромным преувеличением. Вам следует исходить из того, что это нечто абсолютно из ряда вон выходящее; то, что происходило со мной в России, не случалось больше ни в одной стране мира. И, думаю, не повторится никогда. Только те, кто переживал это вместе со мною (мои музыканты, Хуана Биарнес, Пако Гордильо), могут всё подтвердить. Не считая, конечно, тех миллионов людей, что были моими поклонниками.

Истории бесчисленны и подчас невероятны. И «со сдвигом по фазе». Не забывайте, что в те годы Советский Союз был для Испании «запретной зоной». Иным миром. И в том мире, где, как сказала мне министр культуры, «неприемлем культ индивидуализма», мои фотографии продавались у входа в метро… И у дверей гостиницы или театра ко мне подходили люди – городские или сельские жители – и говорили: «Я сменил имя моему ребенку. Теперь его зовут Рафаэль», – и присылали мне тысячи писем, и рассказывали, что «раньше наша жизнь была такой пустой, но теперь мы научились молиться и верить в Бога…» Письма на почти безупречном кастильском, потому что «я его выучил, чтобы понимать твои песни». И ждали у входа в театр, чтобы сказать мне, что нынче вечером я ошибся, вместо “barca” («лодка») спел “bote” («шлюпка») в песне «Акварели реки»...

Да будет известно, что я об этом рассказываю, потому что не могу не рассказывать, потому что так всё и было. Так и есть. Когда я приехал в Москву, через несколько дней после моего сказочного пребывания в Ленинграде, то обнаружил под балконами моего люкса в Метрополе целую толпу с цветами в руках. Метрополь находится на огромной площади, напротив Большого Театра, неподалеку от Красной Площади.

Люди, заполонившие площадь, смотрели на мои балконы. А я не понимал толком, что происходит. В это время ко мне зашел Хавьер Флета, приехавший в Советский Союз, чтобы заключить контракт с одним русским цирком для Прайс де Мадрид. Он обнял меня и сказал:

- С днем рождения, дружище!

Я удивился:

- А ты-то откуда знаешь?

Хавьер расхохотался в ответ:

- А откуда знают все те, которые там, на улице? И заварил же ты кашу!

Я был так растроган, как нечасто случалось со мною в жизни.

А позже мне нужно было пересечь площадь, чтобы посмотреть в Большом Театре выступление детской балетной школы. Я попросил пройтись пешком. Меня сопровождали сотрудники службы безопасности. Это было незабываемое переживание. Вся эта толпа организованно расступалась, давая мне дорогу, бросая цветы и повторяя “spasiva”. Что-то неописуемое и невероятное.

Как невероятно и то, что мне пришлось задувать свечи на огромном именинном торте прямо посреди Красной Площади, в окружении всех моих музыкантов. А на следующий день во Дворце Спорта я пел перед тысячами зрителей и задувал свечи на другом торте.

Я на коленях перед публикой в Санкт-Петербурге в день моего возвращения в Россию в 1997 году.

Однако вне сферы чисто артистической стали возникать повседневные проблемы, которые мне досаждали, и весьма. Проблемы с питанием, например.

Я ел очень мало. Русская кухня была для меня непривычна, так что питался я в основном помидорами, редиской и крутыми яйцами. А этого было недостаточно для восстановления сил. Мы уже почти отчаялись, когда у моего менеджера возникла идея, которая должна была стать моим спасением. «Эр Франс» выполняла регулярные рейсы Париж – Москва, и Пако раздобыл еду с этих самолетов.

Вот так я не умер с голоду. Правда, стоило уехать из Москвы, как «легкая жизнь» для меня закончилась. Пришлось мне снова вернуться к моим помидорам, редиске и вареным яйцам.

Моей коллекции историй обо всем, происходившем во время первых поездок в Россию, хватило бы на еще одну полноценную книгу. (Не говоря уж о том, что можно было бы добавить об этой последней поездке. Когда тут всё вверх дном).

Ко времени моей второй поездки в Советский Союз, я уже был женат, и моя жена приехала вместе со мной. На этот раз я решил как следует подготовиться, для чего набил чемодан банками консервов (спаржей, косидо, фрикадельками и еще этой восхитительной «Приморской» фабадой, которую я никогда не забуду). Но упустил из виду одну важную деталь – советскую бюрократию. Чемодан задержали на таможне.

Я пел в Москве, Баку, Тбилиси… А чемодан мне всё не отдавали. В Ташкенте, в гостинице, я позвонил своему переводчику и сказал: «Слушай, Олег, если мои продукты сегодня не прибудут, я петь отказываюсь. Я слишком слаб, чтобы петь еще один день не евши. Если вы не привозите чемодан – я не пою». Но чемодан не приехал.

Я попросил, чтобы вызвали врача. Я прекрасно знал, что могу петь, но знал также, что когда специалист меня осмотрит, он скажет, что я этого делать не в состоянии. Горло у меня абсолютно нетипичное (низко расположенная трахея, несмыкание голосовых связок ) и почти всегда очень красное – причем как раз, когда я лучше всего пою. Но об этом знаю я. А с клинической точки зрения это совершенно ненормально. Этакое симптоматически «непрезентабельное» горло.

Три или четыре врача пришли меня осмотреть. Все они, вместе с моими импресарио, явились ко мне в номер. И диагноз был таков, что я не смогу петь ни в этот день, ни в последующие. Концерты отменили. Импресарио и переводчик были в ужасе.

Олег сказал мне:

- Так значит, Ленинград тоже отменяется?

Я его успокоил:

- Ты позаботься о том, чтобы чемодан с моей едой ждал меня там, а я буду петь как флейта все семнадцать концертов.

Когда мы приехали в Ленинград, знаменитый чемодан ждал меня в отеле «Европа». Я выиграл сражение.

Моим переводчикам в разные годы (Сирожа, Олег, Саша…) я обычно дарил портативные проигрыватели, которые привозил из Испании, или свою одежду. Чем приводил их в восторг, поскольку в те времена были вещи, которых они там не могли купить.

В Ленинграде, в ожидании отхода поезда на Москву, Олег спросил меня: «Сколько у тебя осталось денег в рублях?» Я почти ничего не потратил, поскольку здесь считали своим долгом всё мне дарить. Так что у меня оставалось еще порядочно. Наверняка я сделал удивленное лицо, потому что Олег поспешно воскликнул: «Я не для себя спрашиваю! Это для Анатоля».

Анатоль был пожилым человеком, отвечавшим за багаж и инструменты всей нашей группы. Он заботился о том, чтобы все было в порядке: о машинах, которые отвозили нас в гостиницы и в театр, о гримерных и прочем…

Олег продолжал: «С того момента, как твой поезд отправится в Москву, Анатоля отправят на пенсию. Это была его последняя работа. Она закончена. С теми деньгами, что у тебя остались в рублях, и которых ты не собираешься ни потратить, ни обменять, ты бы обеспечил его до конца жизни».

Я так и сделал. Никогда не забуду Анатоля, с глазами, полными слез, стоящего на перроне, обнимая сумку с моим «подарком». Больше я его никогда не видел.

Не так давно я снова побывал в России. Всё было совершенно иначе, и в то же время, прекрасно. Если в первый раз по вине бюрократии и политических режимов, ныне уже ставших историей, я потратил три года на то, чтобы добиться разрешения на въезд, то на этот раз были девятнадцать лет, прошедших между последним визитом в страну, называвшуюся СССР, и этим – несколько месяцев тому назад – в страну под названием Россия.

Все очень переменилось, но я вновь встретился с тою же любовью, что и в первые мои поездки. Свидетелями тому были все корреспонденты испанских средств массовой информации, аккредитованные там. На этот раз меня сопровождал мой сын Хакобо, снимавший фильм о моем пребывании в России.

Признаюсь, я боялся не встретить ни того успеха моих прежних поездок, ни той публики. Но я понял, что мы забываем гораздо быстрее, чем нас забывают. Сегодня в России к моей тогдашней публике присоединилось новое поколение – их дети. Вчерашние юноши сегодня сами стали родителями. Всё изменилось там – но только не люди. Сейчас всё заполонили «Макдоналдсы», «Бюргер Кинги», реклама «Марльборо» на английском, сверкающие плакаты Синди Кроуфорд… Но мне больше нравилась прежняя Россия. Всё изменилось слишком стремительно, и деньги оказались распределены крайне несправедливо. «Новые русские», абсолютное меньшинство, которое разъезжает в шикарных лимузинах и живет как нельзя лучше, – это единственные, кто может устоять под натиском новых цен. Однако обычный «пеший» русский вынужден тратить целую месячную зарплату, чтобы купить один билет в театр. Таково свидетельство тамошней публики.

Я вернулся в Россию. Какая потрясающая встреча. Словно время и не проходило.

Перевод М.Константиновой
Опубликовано 17.01.2011