XXX. И наступило примирение

XXX. Y LLEGÓ EL ARMISTICO

Находясь в Сантьяго де Чили, также как и во всех тех странах, по которым пронесла меня моя американская гастроль того сезона, я, чтобы иметь возможность выехать из каждой из этих стран, должен был везде платить, в связи с постановлением о лишении меня права выезда. После того, как я вынужден был оплатить все предъявленные мне штрафы служащим, ответственным за выполнение этих злополучных распоряжений; после стольких огорчений и, почувствовав себя до невероятной степени одиноким и усталым от навалившихся проблем; после всего этого, и, как я уже сказал, находясь в Сантьяго де Чили, я принял решение.

Обложка чилийского журнала.

Я сказал себе: «Ну что, приехали, Рафаэль». Я остался без студии звукозаписи и практически без возможности записываться. Я был в отчаянии, без дыхания, медленно, но неумолимо сползая на дно колодца. Всё было очень серьезно. И плохо. Очень плохо. Зная, что я нахожусь на грани своих возможностей, я решил идти ва-банк. Я ударил по дну этой пропасти, которую уже достали мои ноги, и выскочил оттуда, как стрела в поисках воздуха на поверхности. Я отправил Пако Гордильо в Мадрид под первым же предлогом, который мне пришел в голову. Музыкантов послал жариться на солнышке в Рио да Жанейро. И улетел. Но не в Мадрид. В Лондон. Один. Без секретарши, без менеджера, ни представителя, ни музыкантов. Только моя тень и я. Я был убежден, абсолютно убежден в том, что то, что могло бы быть достигнуто, должно было осуществиться лицом к лицу между генеральным директором фирмы Испавокс, Хосе Мануэль Видаль Сапатер, в тот момент моим злейшим врагом, и мною. Хотя, я играл с большим преимуществом для себя. Для меня было очевидным, что Хосе Mануэль питал ко мне большую симпатию и восхищался мною еще больше, чем раньше. Мне оставалось лишь решить, какой приём применить, чтобы достичь своей цели. Шаг за шагом во время встречи.

Я приехал в отель Park Lane, отель всей моей жизни, или как будто бы он был таким, абсолютно один. Было примерно 10 утра. Я не помнил, забронировал ли я себе из Сантьяго номер, тот самый, в котором я всегда останавливался, когда приезжал выступать в Talk of the Town. Тот самый, в котором я закрывался, чтобы заниматься, когда я изучал английский с преподавательницей, жившей в Челси. Тот самый, в котором я пребывал в течение долгих дней, пока записывался на ТВ.

Я решил, что дела не могут больше идти так, как они шли до сих пор, и мне было абсолютно ясно, чего мне нужно было добиться. У меня не было никакого сомнения в том, что я должен был делать. Только я не представлял себе точно, как это сделать, с чего начать. Я осознавал, как важно было коснуться гарантий с самого начала установления проблемы. Не нужно было терять время ни на дискуссии, ни на конфликты. И мне не хотелось слушать ничьи другие мнения кроме тех, что были моими. С другой стороны, я был настолько убежден в том, что я решил сделать и чего я должен был добиться, оставив позади все сомнения разумные и неразумные, что мне не нужно было ни с кем консультироваться. Будь что будет, я должен был всё прокрутить сам. Потому что только себе одному я доверял в тот критический момент. Кроме того, читая эти Воспоминания, Вы уже поняли, когда речь идет о принятии решения в кризисные моменты – если я ошибался, это была моя ошибка. Не имея возможности винить никого, находясь в одиночестве с самим собой, будучи единственным, кто был в курсе дела, я также не давал повода никому другому обмануть себя. Предостаточно отказов, обманов мелких и обманов по-крупному было в теме Испавокс, чтобы не доверять больше никому. Никому! Ненавижу, когда меня обманывают. Я очень правильный, и не выношу, чтобы злоупотребляли моим доверием. Я считаю себя человеком прямым, честным, не виляющим, не лицемерным. Мне не нравится причинять людям вред. Совсем не в моём характере причинять кому-либо зло кстати. Возможно, я могу это сделать, но нечаянно. Поэтому я предпочитаю принимать на себя как собственное всё то, что я делаю.

По возвращении в Лондон.

Я уже был там. Я только что вышел из такси, которое меня привезло из аэропорта. Пока я платил таксисту, подносчик направлялся к двери отеля с моим багажом. Вдруг я почувствовал себя абсолютно уверенным в себе самом. Один, уверенный и с верой в себя. Мне было хорошо так. Я хорошо дышал. Лондон в то утро был таким, каким мне нравится видеть его. Окутанный в серый цвет, не слишком темный и не слишком яркий. В мой серый цвет, расслабляющий серый. С Hyde парк-ом передо мной, с двухэтажными автобусами красного цвета, который кажется серым и серого, который есть красный. Красного уютного цвета. Красного, который находится в согласии с серым и который мне так нравится. Мне нравится он за то спокойствие, которое он в меня вселяет. Не могу объяснить почему.

— Good morning, Mister Raphael.

— Good morning, to you, too.

Служащий отеля, столько раз меня встречавший и столько раз меня провожавший, человек приветливый и приятный. Необыкновенно приятный.

— Сеньор надолго к нам?

— Не знаю точно. Возможно на два дня. Может, на три.

— Где Вы выступаете в этот раз?

— Я приехал не выступать. Это деловая поездка. Скажем … личная.

— Конечно! Поэтому я нигде не видел объявлений о выступлениях сеньора. Но Вы приехали работать. Вы всегда работаете, мистер Рафаэль. Вы прилетели из Испании?

— Нет, я прилетел из Чили.

— Так издалека …

— Ну да, довольно издалека.

— Тот же номер, надеюсь.

— Кажется, я уже забронировал. Если это возможно, Вы уже знаете, что я всегда останавливаюсь …

— Номер забронирован, мистер Рафаэль. Вот Ваш ключ. Счастливого пребывания среди нас.

— Я на это надеюсь! Вы даже не знаете как!

Я очень торопился. Вдруг, я почувствовал, что очень торопился. И, торопясь, я добрался до своего номера. Торопясь, я разобрал чемоданы. И, торопясь, я открыл свой портативный проигрыватель. Проигрыватель, который всегда был со мной. Вернейший товарищ в поездках. Я поставил один диск. Обычно я всегда это делаю, когда попадаю в гостиничный номер. Это мне позволяет чувствовать себя немного, как дома. Как будто этим маленьким проигрывателем я убирал из номера эту холодность, которая присуща отелям, каким бы ни был привычным этот номер в привычном отеле. Это какая-то причуда, как любая другая. Причуда путешественника. Возможно, сам процесс открыть крышку проигрывателя и поставить диск есть что-то такое, что я всегда отношу к моему собственному дому. Не знаю, как будто от этого я чувствую себя уютнее, более защищённым. Как будто всё это не было Лондоном, и даже отель не был отелем, и кто-то из моей семьи мог бы высунуться в любой момент из двери. Музыка всегда мне помогала создавать благоприятную обстановку где бы я ни находился.

Я достал свою записную книжку и нашёл номер телефона кабинета Видаля Сапатер. Прямой телефон, который у меня был с давних времён. Я позвонил оператору и попросил соединить меня. У меня почти не было времени даже подумать. На самом деле, это удивительно, насколько быстро осуществлялась телефонная связь между Лондоном и Мадридом в то время. Я не успел толком продиктовать номер оператору, как уже услышал голос, показавшийся мне вначале незнакомым, который спрашивал:

— Да? Я вас слушаю?

— Привет, Хосе Мануэль. Это я. Рафаэль.

Установилась тишина, которая мне, по крайней мере, показалась более долгой, чем нужно.

— Да? Да? Хосе Мануэль? Ты меня слышишь?

— Да, конечно. Но вот это сюрприз! Я мог бы ожидать кого угодно, только не тебя. Где ты находишься?

— В Лондоне. Я только что прилетел из Чили. Я всю ночь летел оттуда, чтобы поговорить с тобой. Чтобы мы встретились.

На этот раз не было ни секунды сомнения. Ни десятой доли секунды тишины.

— Хорошо. Где и когда?

— Здесь. Сегодня же.

Теперь пауза продлилась несколько секунд. Немного. Но она мне показалась длинной по сравнению с предыдущей.

Какой ужас! Дай мне хоть посмотреть, какие рейсы имеются на это время, чтобы лететь туда. Подожди минуту. Мало, очень мало времени потратил Хосе Мануэль на получение информации. Если бы я не знал, что это было абсолютно невозможно, я бы поклялся, что он ждал моего звонка, нашего свидания, и заранее подобрал рейс Мадрид — Лондон наиболее подходящий его графику.

— Raphael?

— Да, Хосе Мануэль.

— Смотри, я выезжаю из Мадрида в четыре … Таким образом, если не будет ни задержек, ни чего-то непредвиденного, я смогу быть там уже в семь. Тебе подходит? Где мы увидимся?

— В Park Lane Hotel, напротив Гайд-парка.

— Я знаю это место. По мне — великолепно. Мог бы ты сам забронировать мне номер? Таким образом, я сэкономлю время на оформлении.

— Конечно, Хосе Мануэль. Я уже это сделал.

Я даже не помню, сказали ли мы друг другу «пока». Помню только, что когда я это заметил, трубка моего телефона была уже повешена. И я стоял спиной к окнам, которые выходили на парк. Я повернулся и пошёл к одному из них. День стоял, на самом деле, великолепно серый. Когда приедет Хосе Мануэль, уже стемнеет, и цвет света не будет иметь никакого значения. Мы сядем в кресла лицом к окнам, выходящим на Hyde Park. Только парк уже не будет виден. Это хорошо. Усевшись там, напротив нас будет виден лишь свет, исходящий от уличных фонарей и от угла навеса над отелем, который будет уже освещён. Возможно, будет туман. Если он будет очень густым, то не будет видно даже уличного освещения. Тот лондонский туман являлся частью декорации. Не возможно представить себе Лондон без тумана. Я глубоко вздохнул. Я знал, что все было в моих руках и что скоро можно будет проверить, чему меня научила жизнь в течение стольких моментов кризиса и неуверенности. Или решительности. И всегда в одиночестве. В тот вечер, начиная приблизительно с семи часов, я должен был проверить, чего стоили и какой след оставили во мне эти многочисленные встречи, состоявшиеся и не состоявшиеся, эти поездки, эти радости вместе с огорчениями. Рентабельность прожитой жизни!

Пако Гордильо и Пако Бермудес в Мадриде. Мои музыканты счастливые, как мне казалось, в Рио. А я тут один сижу напротив окон с парком в глубине. Время мне казалось вечным. Я посмотрел на себя в зеркало. Я был худым. Даже слишком худым. Я решил надеть черный свитер и брюки того же цвета. Я подумал: «Как странно. Я в чёрном». Я невольно улыбнулся про себя наивности этой мысли или, возможно, потому что, не смотря на ситуацию, я был спокоен, уверен, владел собой. Я вернулся в салон. Сел. Я не переставал думать о том, что мне предстоит. Хотя, как я уже сказал, я был спокоен. Темнело. Я включил свет. Высунулся из окна, и через некоторое время увидел Хосе Мауэля, выходящего из такси. Момент настал, и, как и раньше, я чувствую себя расслабленным, спокойным. Решение было давно уже принято, и, чему суждено быть, произойдёт. Неизбежно. Назад дороги нет, я этого и не хочу. Возможно, я испытывал некоторое нетерпение, чтобы всё закончилось как можно раньше. В свой срок, но как можно раньше. Я отталкиваю это нетерпение без особых проблем. Всё будет хорошо. У меня в этом нет ни малейшего сомнения. Спокойствие, ну, спокойствие. Контролируемые реакции, уверенные движения, Твердые жесты с естественной твёрдостью сильных духом. Поэтому я, не торопясь, подхожу к телевизору и включаю его. На экране Brenda Lee поет в своей манере. Я направляюсь к двери номера и открываю её. Всегда по моему собственному сценарию, я ее оставляю немного приоткрытой. Достаточно для того, чтобы это было видно с внешней стороны. Я снова усаживаюсь напротив Brenda Lee.

Не смотря на приоткрытую дверь, я слышу стук. Голосом более громким, чем у Brenda Lee, осторожно, стараясь, чтобы мой тон был нейтральным, серым, как сам Лондон всего лишь несколько часов назад, я говорю:

— Проходи, проходи, вперед. Я видел, как ты выходил из такси.

Через зеркало я вижу, как Хосе Мануэль входит. Он кажется немного странным. Я даю ему сделать пару шагов, и в этот самый момент я встаю, выключаю телевизор и иду ему навстречу. Он подходит, протягивая мне руку, но я, следуя моей привычке, подхожу к нему и целую его два раза.

— Как поездка?

— Хорошо, хорошо. Нормально, спасибо.

— Хочешь чего-нибудь выпить?

— В данный момент нет. Возможно, позже, спасибо.

Я предлагаю ему сесть, и мы располагаемся там, напротив окон, через которые не просвечивается ничего, кроме света луны или отражения одной из уличных ламп и неоновый отблеск навеса гостиницы. Это как, если бы Гайд-парк унесли и заменили бы его чем-то темным, без контуров. Первый раз я обращаю внимание на такую явную ерунду. Тем лучше. Это означает, что я ещё более спокоен, чем предполагал.

Хосе Мануэль откашливается и делает первый шаг:

— Итак, я перед тобой.

— Да, я уже вижу.

— Как показатель моей доброй воли, я сел на первый же самолет до Лондона, и вот я здесь. Теперь ты должен объяснить мне причину этой встречи.

— Что ж, смотри. Я хочу, мне необходимо, чтобы это все уладилось. В таком виде эта ситуация не может продолжаться ни одного дня больше.

— Я вижу, что ты в добром духе и в лучшем настроении, но я снова задаю тебе вопрос: чего ты хочешь от меня?

— Единственное, чего я хочу – это покончить одним росчерком пера со всеми этими судебными делами. Я хочу, чтобы ты вернулся в Мадрид, достал эту мастер – ленту которую я тебе сейчас отдам с диском «Digan lo que digan», которая и явилась причиной всего этого раздора, и чтобы ты его пустил в продажу с хорошей рекламой и отозвал бы все эти висящие надо мной постановления, лишающие меня права выезда. И чтобы ты написал во всех газетах, объявляя день, когда я вернусь в Мадрид после моих гастролей по Америке, и оказал бы мне хороший прием от Испавокса. Чтобы все вернулось бы к нормальной жизни, чтобы не было больше ни разоблачений, ни судов. Я чувствую ужасную усталость от всего этого, Хосе Мануэль. То, что я пытаюсь донести до тебя, это, если мы будем продолжать в том же духе до конца, если мы доведём это до куда оно может дойти, нам всё это будет стоить много миллионов обоим. Однако я хочу, чтобы было абсолютно ясно, что каким бы усталым я себя не чувствовал, если хочешь довести эту историю до ее последних последствий, если хочешь, чтобы мы продолжали, по мне — будим продолжать.

— Нет, Рафаэль. Так же как и ты, я думаю, что мы не должны так продолжать.

— Тогда?

— Хорошо. Ты просишь от меня какие-то вещи? Теперь мой вопрос: что ты мне предлагаешь взамен?

— Ничего.

Лицо Хосе Мануэля остается неизменным. Он пребывает несколько секунд в паузе, кажущейся мне очень долгой, чтобы привести свои мысли в порядок. И между раздражением и сарказмом он восклицает?

— Как?

— То, что слышал. Ничего. Ничего. Если только ты сделаешь то, чего я от тебя прошу — отзовёшь все дела и иски, выпустишь диск, о котором я тебе сказал и сделаешь всё остальное, о чем я тебя попросил, я, закончив мои концерты и выполнив все обязательства перед Америкой, проверив то, как всё это вы выполняете, заговорю с тобой о новом контракте, когда вернусь в Испанию. Это мое слово. Только это. И это уже, ты это знаешь, много.

— Но, Рафаэль, ты отдаёшь себе отчёт в том, что, если я приму твое предложение, я увезу из Лондона много обязательств в обмен на одно твое слово заговорить о новом контракте в случае, если его условия тебя устроят? Это через чур, тебе не кажется?

— Вот так, Хосе Мануэль. Таково положение вещей. Или это, или ничего.

Может показаться, что я сыграл слишком сильно, так оно и было, но это был единственный способ победить. То, чего я требовал и предлагал — был единственно возможный выход из ситуации, в которой ни одна из сторон ничего не выгадывала. Это меня полностью устраивало. С другой стороны, я всегда думал, что Хосе Мануэль был умным человеком. Я доверял его уму и здравомыслию. Испавокс – это было его детище как доказательство этому. Лично я был убеждён в том, что когда его не будет, эта фирма пойдет вниз, и, с моей стороны, это не было слишком смелой мыслью.

После некоторого молчания, которое, без сомнения, имело два разных измерения: его и мое, Хосе Мануэль протянул мне свою правую руку и сказал очень твёрдо:

— Хорошо, Рафаэль. Я доверяю тебе и твоему слову.

— Я, пожав его протянутую мне руку, сказал:

— Думаю, что это есть правильный путь. Путь взаимного доверия.

Затем, словно сбросив с себя тяжелый и надоевший груз (ух, мы всё же сделали это!), мы заговорили о множестве разных вещей. Об одном, о другом, о всякой ерунде. Закончили тем, что пошли в кино. Надо же, куда! Я даже помню название фильма, который мы посмотрели: ТЕОРЕМА.

С того дня я стал испытывать большую симпатию и привязанность к этому человеку, который до того момента только и делал, что повсюду возбуждал против меня судебные иски. Это да, он защищал свою собственную фирму, что было его обязанностью. Так же как и я защищал свою. Он думал, что право было на его стороне. Я твёрдо верил в то, что если я и ошибся в чём-то, то это было следствием моей возможной поспешности и того, что я послушал моего тогдашнего адвоката, но при этом я всегда старался не ранить никого и никому не навредить. По правде говоря, возможно, мне был дан плохой совет, но я имел мужество и честность это признать и противостоять этому. Тот человек и я (потому что я хотел, во что бы то ни стало покончить с этой неприятной историей), мы встретились на нейтральной территории, мы оказались способными прийти к соглашению, основанному на священном понятии данного слова. Слово, данное мной и данное мне, стоит больше, чем тысячи подписанных контрактов. И Хосе Мануэль это понял.

Когда на следующий день он возвращался в Мадрид, а я отправлялся в Америку, чтобы возобновить мои гастроли, мы простились с абсолютной уверенностью в том, что мы оба сумеем дойти до конца, чтобы выполнить то, о чём мы договорились. Полагаю, что никогда больше у меня не было такой твёрдой уверенности в слове, данном друг другу двумя честными людьми. Этого было не нужно.

Перевод Валерия Крутоуза
Обновлено 11.06.2013