XIX. Bajo la niebla de Londres

XIX. ПОД ТУМАНОМ ЛОНДОНА

Учительница английского языка… Имя Рафаэля сверкает на Пикадилли… Еще один покоренный город.

Каждый день рано утром, ведь в Лондоне для работы рассветает очень рано, Рафаэль садился в машину и ехал к своей учительнице английского языка. Когда мисс О, Конелл, учительница английского языка, предложила Рафаэлю, что, если он хочет, она может приезжать в отель, тот отказался, потому что ему, возможно, будет лень вставать, а брать уроки английского языка, лежа в постели, ему не хотелось.

Дом мисс О'Конелл похож на все английские дома: двухэтажный, окруженный маленьким садом, с множеством домашних растений на окнах.

"Good morning", - говорил Рафаэль. "Good morning",- отвечала мисс О'Конелл. И Рафаэль начинал петь. Это были довольно любопытные уроки. В первый же день Рафаэль привез мисс О'Конелл все свои песни, которые он должен был петь на английском языке. Потом он привез магнитофон. Ставилась пленка, и Рафаэль записывал свой голос. С самого начала мисс О'Конелл взбиралась на стул, как настоящий дирижер, и начинала исправлять певца. "Нет, нет,- снова и снова говорила она. - Это слово произносится неправильно… А, ну-ка, еще раз… Нет, нет и нет!

Рафаэль повторял песню до тех пор, пока мисс О'Конелл не говорила ему, что теперь она звучит неплохо. Мисс О'Конелл очень красивая, изящная и энергичная женщина. Она сказала мне (а она несколько раз была в "The talk of the town", что именно она исправила произношение Лиле Кедровой для ее фильма "Грек Зорба", и та вместе с этим фильмом увезла премию "Оскар").

О Рафаэле она говорила, что у него великолепный слух, большие способности к английскому, хорошее произношение,… но иногда он не слушается ее и все делает по-своему.

Рафаэль же мне признался, что однажды утром он раз тридцать повторил "Акапулько" на английском языке и дошел до того, что перестал понимать, что говорит.

Потом началась отработка гласных, но без пения. Рафаэль неисчислимое количество раз повторял одно слово, … потом другое, потом третье. Когда он возвращался в отель, единственное, что ему хотелось, - это броситься на пол в своей комнате, включить проигрыватель и послушать какую-нибудь песню на испанском. Он сходил с ума от этих занятий с мисс О'Конелл.

* * * * *

Рафаэль был один, он не хотел видеть никого, кто не говорил по-английски. В эти дни в Лондон для того, чтобы присутствовать на дебюте в "The talk of the town", приехал Мишель Боннет, большой друг Рафаэля, а сейчас директор ЭМИ в Милане. Рафаэль запретил ему говорить на испанском, который он знает очень хорошо, и на французском, его родном языке.

Они вместе прогуливались по Лондону, и Рафаэль открыл "Lord Yohn", магазинчик на Карнеби-стрит, где сейчас он покупает почти всю свою одежду. Мне хотелось бы, что бы вы увидели, как Рафаэль покупает одежду! Он входит в магазин, говорит "Good morning" и спускается в подвал, где лежат лучшие вещи.

Он снова говорит "Good morning" и почти влезает в огромные шкафы. Вытаскивает один костюм, меряет его и говорит: "Я хочу этот и этот, всех цветов…" И продолжает примерку: вытаскивает одну рубашку. "Я хочу такую белую…, и черную…, голубую, серую". Перед шарфами: "Положите мне каждого цвета".

Потом платит и уходит. А затем даритсвоим друзьям, своим знакомым вещи, которые девал один раз… Или совсем не носил.

Ему нравилось возвращаться на Пикадилли. А оттуда подойти к "The talk of the town", который находится в двух шагах оттуда и где уже висели афиши с фотографиями, объявляющие о предстоящем дебюте. Ему нравилось пересечь тротуар и долго стоять, рассматривая фасад театра. Тогда там выступала Дасти Спригфилд, которая полностью посвятила ему свое шоу, и Рафаэль несколько раз смотрел его, одновременно изучая размер сцены, великолепные прожекторы,которые были в зале, публику… Он тщательно изучил все и почувствовал некоторое опасение. Дасти пела все на английском, а он хотел спеть на английском всего пять песен, две на французском, а все остальные - на испанском. Рафаэль пристально рассматривал публику и видел, что не было ни одного человека, похожего на испанца. Никого. Даже служащего. Он видел индийцев, японцев, шведов, американцев, … и, конечно, англичан. Людей всевозможный национальностей и всех рас, но никого с "лицом" испанца! Никого!

Никто не успел и оглянуться, как надвинулись события.

Наступил канун дебюта, и Рафаэль, впервые вступив на эту огромную сцену, все еще не мог привыкнуть к мысли, что на следующий вечер ему предстоит выступать там. Оркестр приветствовал его с уважением, которое чувствуют к настоящему артисту, и его собственное трио, Маргрет, Маурин и Джил, приветствовали его с нежностью и восхищением. Они еще раньше сопровождали его по всей Америке, но сейчас задача была сложней: предстояло выступать перед английской публикой, и не больше, не меньше, как в "The talk of the town", где сражались Джуди Гарланд, Синатра, Том Джонс…, все "звезды" мира песни.

Мануэль Алехандро встал перед оркестром, зазвучало "Акапулько", и Рафаэль начал петь на английском под блуждающим светом прожекторов, которые еще только устанавливали.

* * * * *

Он спал плохо. Шел сильный дождь, и это его успокоило, потому что дождь всегда сопровождает все его самые важные события. Ночью он несколько раз вставал и ставил на магнитофон песни, записанные на английском языке. Ему казалось, что он забыл все слова. Они казались ему далекими, странными. Казалось, их невозможно удержать в памяти.

Он выключил магнитофон. Как в тот, другой вечер, накануне выступления в театре Оперетты, он подошел к окну и раздвинул шторы. На улице стояла ужасная погода: туман, холод и дождь. 

Он с трудом различал Гайд-Парк, находившийся на другом конце улицы. Изредка мощные фары машин прорывали туман светом. На улицах никого не было. Издалека послышался бой часов. Тишина была такой напряженной, что было слышно, как разбиваются капли дождя, падая на тротуар.

Он ушел в глубь комнаты, выключил свет и сел за свой рабочий столик, где грудой лежали пластинки, листы бумаги, магнитофонные ленты, почтовые открытки, тысяча других вещей… Мысленно он хотел вернуться назад, но это стоило ему многих усилий. Ему хотелось раздвоиться, побежать на улицу Карло Маурро, очутиться в том вечере накануне выступления в театре Оперетты.

Тогда все было печальным, угнетающим, неуверенным, сейчас все было проще, уверенней, определенней… Но страх сжимал ему горло. Он находился в Лондоне, на этой сцене выступали лучшие певцы мира… И он думал о том, что осталось всего несколько часов до того, как он займет их место.

Рафаэль подвел итог своей жизни. Он был совсем молод, он победил после трудной, но короткой борьбы, он стремился добиться успеха, он стоял у подножья лестницы, которая приведет его очень высоко, к самым звездам.

Но среди всей этой борьбы, успеха, честолюбия, славы, денег… он был одинок. Он сам с собою, но один. Может быть, этой ночью он хотел вспомнить что-нибудь волнующее, сентиментальное… и находил только эхо оваций, криков. Он хотел думать об одном единственном человеке…, а видел только залы театров, полные аплодирующей публики…, и аэропорты, полные поклонниц.

Вдруг он подумал, что, может быть, борьба, "его" борьба была бесплодной, ненужной… Что эта борьба и этот триумф приведут его к одиночеству, которое с каждым разом все будет глубже. Но было уже поздно идти назад. Он стоял перед судьбой, перед своей судьбой, которую он сам себе выдумал, которую отвоевал собственными силами, и он уже не мог сойти с пути.

Он снова подошел к окну. Продолжал идти дождь. Снаружи Лондон с миллионами жителей казался зверем, сидящим в засаде. Зверем, готовым проглотить испанского артиста по имени Рафаэль… Или превратить его в кумира. В еще одного кумира, который этой ночью был одинок, ужасно одинок…, один с туманом, дождем…, Гайд-парком…, один с самим собой.

* * * * *

Рафаэль должен начать свое выступление в "The talk of the town" в одиннадцать часов вечера, но уже в девять мы были в артистической. Комната была узкой, длинной и очень неудобной. Рядом находилась ванная комната, и несколько ступеней вели в салон. Нас ожидал служащий: "Good evening, Mr. Raphael" (Добрый вечер, мистер Рафаэль). Он поклонился нам и показал большой бар, где стояло несколько бутылок виски, шампанского и … огромный кубок со льдом. Рафаэль закрылся в артистической и сел перед зеркалом. Снова зеркало, яркий свет, белые стены и шкаф в глубине комнаты. Его костюм уже был готов. Он ограничился только тем, что открыл черную сумку и вытащил из нее маленькую коробочку. Внутри были запонки, щетка и расческа. Он рассеянно положил все это на столик, потом вытащил из сумки кое-что еще: фигурка Иисуса Мединаселли, - поставил ее на излюбленное место. Внимательно посмотрел на нее и ничего не сказал. Диалог между ними уже давно закончился. Они вместе объездили артистические стольких театров! Они оба уже привыкли к ослепительному сиянию лампочек… Они оба привыкли к нервному ожиданию.

* * * * *

Было половина одиннадцатого вечера. Когда по радио в артистической Рафаэля прозвучал голос, который говорил: "Twenty five minutes, Mr. Raphael" (25 минут, мистер Рафаэль), казалось, он ничего не слышит. Но его руки слегка задрожали. В дверь постучали: это были Маргрет, Джил и Маурин, которые пришли пожелать ему удачи. А потом - Мануэль Алехандро, а за ним - владелец зала, затем - четыре, пять, шесть друзей. Снова прозвучало: "Twenty minutes, Mr. Raphael" (20 минут, мистер Рафаэль). Он встал, подошел к шкафу, снял с вешалки черный костюм, белую рубашку и стал вставлять запонки. Затем он подошел за галстуком. "Fifty minutes, Mr. Raphael" (15 минут, мистер Рафаэль). Казалось, это был голос объявляющий смертный приговор.

Рафаэль начал медленно одеваться. Как всегда, он чувствовал себя плохо: бледный, расстроенный, в нервном возбуждении, с ощущением, что он забыл все и потерял голос. Он попросил немного воды, завязал галстук и в последний раз посмотрелся в зеркало.

"Five minutes, Mr. Raphael" (5 минут, мистер Рафаэль). Кто-то протянул ему пальто и огромный шарф. Рафаэль спустился по лестнице. Уже кончились танцы и прожекторы освещали сцену. Он прошел вдоль занавеса, и оркестр стоя, подняв руки со скрещенными пальцами, пожелал ему удачи. - "The talk of the town" имеет честь представить самого великого певца Испании… Имя которого Рафаэль!

Зазвучали овации. Включился ослепительный прожектор. Рафаэль перекрестился. И снова он вышел на арену, поставив все на свою карту. Овации усилились. Он наклонился почти до полу, а потом улыбнулся. Его голос, его мощный и сказочный голос зазвучал в зале, достигая верхних этажей, самых дальних столиков, где нашла себе место мисс О'Кенелл, которая потрясенно улыбалась, видя, слушая, как ее ученик брал верхнее до… И на английском!

Когда он вернулся в артистическую, он снова был прежним Рафаэлем. Он улыбался, он хотел выпить со всеми, но едва смочил губы. Он никогда не пьет крепкое вино.

Разговор шел на испанском, английском и французском. Говорили о том, какая песня имела больший успех, не нужно ли было изменить что-нибудь на следующий вечер.

Вдруг воспользовавшись минуткой тишины, Рафаэль сказал: "Но, все-таки, кое-что не совсем хорошо". Всеобщее удивление. Не обращаясь ни к кому, он пояснил: "За две недели, которые я буду выступать здесь, я не могу завоевать всю лондонскую публику. Мне надо было бы выступать дольше: месяц, шесть недель…" - "Это невозможно. На следующий день после того, как ты закончишь выступать здесь, у тебя дебют в Чили. Мы даже не знаем, как успеть вовремя" - "Да, да, но две недели - это слишком мало…. Очень мало… Мне надо больше…"

Естественно, желания Рафаэля исполнились. Две недели в конце 1968 года превратились в шесть недель в 1969 году. Завоевание публики шло полным ходом. В следующий раз он спел больше песен на английском языке, и прямо в зале был записан диск "Raphael in The talk of the town", который скоро выйдет в продажу на рынках стран английского языка, выступил в одной программе с Томом Джонсом, где с юмором, таким характерным для англичан, возник диалог перед камерами:

- Том Джонс: Почему тебя зовут просто Рафаэль?
- Рафаэль: "Так я начал свою карьеру и так меня знают…"
- А какая у тебя фамилия?
- Ах, это неважно, она не очень красивая….
- Ну, какая же, скажи, пожалуйста.
- Нет, нет, нет….
- Ну, хорошо, скажи мне одному.

Рафаэль подошел к Тому Джонсу и что-то шепнул ему на ухо.

Том повернулся к камере и сказал: "Хампердинг, Хампердинг…. Действительно, у тебя редкая фамилия…"

В конечном счете, Рафаэль завоевал Лондон. Отзывы в газетах были такими великолепными, что лучше бы воспроизвести их, потому что в противном случае они покажутся выдумкой.

Предложений на 1970 и 1971 годы будет столько, что Рафаэль не сможет их принять…, кроме двух выступлений в "Палладиуме" и одной телепрограммы. Итак, Лондон был побежден…

Мы вышли из "The talk of the town". Все еще шел дождь. Группа поклонниц протягивала тетрадки в ожидании автографа. Когда Рафаэль выходил, швейцар щелкнул перед ним каблуками. Мы поехали в "Лондондерри", его отель, и там устроили что-то, вроде ужина, из кока-колы и сосисок. Было уже три часа ночи. Повсюду царило оживление. Казалось, что Рафаэль совсем не устал и думает, думает… Словно про себя сказал: "Конечно, мне нужно несколько недель. И в Испании мне нужно больше дней… Это логично. Я не могу дать только один концерт, нужно два, а еще лучше три, четыре, пять…" Бермудес и Гордильо, не дыша, смотрели на него. "Решено, - сказал Рафаэль- я хочу дать 5 концертов в Мадриде, я один, 30 песен, 50 с лишним оркестрантов, большой хор… Я один и пять дней…" Было бесполезно разубеждать его и говорить, какую усталость приносят пять двухчасовых концертов. Все доводы были бесполезны. Пять концертов, да, пять
дней и один на сцене Дворца Музыки…"

Тишина.

- Послушай, - спросил я его. - Ты не устаешь думать об одном и том же?

- Я ведь живу для этого… Для моей работы, для моих планов…, для исполнения моих желаний. Я посвятил этому свою жизнь и уже не могу. Я УЖЕ НЕ ХОЧУ ничего менять.

Он ушел спать, но это было бесполезно. Спустя час он уже звонил нам, приглашал зайти к нему в комнату. Он негромко завел диск Ширли Бассей, потом вытащил записную книжку, которую хранит в ящике стола, и начал писать. Он исписал несколько листов, и книжечка кончилась. Тогда он протянул ее мне. Он записал все места, где должен был выступать…, но выделил несколько дат: 5,6,7,8 и 9 декабря. На каждой странице наискось было одно только слово, написанное чернилами: "концерты". А на последней страничке были следующие слова: "Не будет ли мало пяти концертов?"

Мы возвращались в одном самолете. Я припоминаю, что он пересаживался в Мадриде на самолет, летящий в Чили или Нью-Йорк. Даты Рафаэля головокружительно меняются. Нет календаря, который выдержал такой темп. В самолете, летящим в Мадрид, Рафаэль заснул. Мы вылетели с двухчасовым ожиданием, и часы ожидания провели в аэропорту, исходив его из конца в конец, фотографируясь в фотоавтомате, покупая табак и журналы. Когда мы прилетели в Мадрид, началась обычная история:

- Рафаэль, Рафаэль, Рафаэль!- кричали его поклонницы.

За стеклянными дверями Барахаса были видны их улыбающиеся лица. Рафаэль поднял руку и тоже улыбнулся. Он снова был на своей земле, в Испании, и чувствовал себя счастливым. Сейчас ему не хватало только одного: завоевания Северной Америки. И он стал подумывать об этом. Бермудес и Гордильо ушли в другой конец аэропорта, в таможню, и Рафаэль следовал за ними, как тень. "Я думаю, что смог бы выступить в Нью-Йорке очень скоро… Мне хотелось бы дать концерт в Медисон Сквер-Гардене. Там огромный зал…, но имея немного удачи…"

Кто-то сказал ему: "Но ведь ты еще не дал своих пяти концертов во Дворце Музыки!" И Рафаэль с угрюмым видом ответил: "Старик, это принадлежит почти к прошлому. Надо жить в другом темпе". Нет такого человека, который бы мог угнаться за темпом Рафаэля. Это бешенный темп. Если бы Рафаэль посвятил себя атлетизму, он давно бы побил все рекорды.

Перевод Галины Соколовой
и Аллы Ищенко
Обновлено 14.03.2013

Дополнительные материалы:

XXVIII. Londres. El Talk of the Town. El Palladium. La muerte de Judy Garland
12. Live at the Talk of the Town - London. 1970
• Raphael. Live at the Talk of the Town (Hispavox – 1970)
Raphael en the Talk of the Town. 1968