Рафаэль в центре полемики.1975
RAPHAEL EN EL CENTRO DE LA POLEMICA.1975
Мы разговариваем, сидя под великолепными иконами. Снаружи холодный ветер треплет каменные дубы. В серебряных рамках на низком столике стоят король и королева Испании; донья Кармен, владелица Мейрас*, и Франко в парадной форме генералиссимуса: «Нашему великому артисту Рафаэлю Мартосу...»
Мой фильм Наталия не снимала с проката, и я этого тоже не делал; это был Исаси, потому что кое-какие концы вообще с концами не сходились. Его премьера состоится в другой раз, и я ничего не буду вырезать. «Хватит того, что негодяя сделали из меня. Пусть они оставят в покое мою семью и моих детей!»
Рафаэль тихо спускается, неспешно шагая по красному ковру. На нем ни часов, ни кольца. Свитер с черным галстуком и зеленые бархатные брюки. Дети играют наверху. Наталия, разумеется, пишет. Артист только что вернулся из Австралии, где добился громкого успеха. Через несколько дней он уедет в Барселону, потом в Японию, после в Россию и т.д., и т.п.
Я не собирался разговаривать с ним о долгой жизни, посвященной сцене. Я хотел просто побеседовать с этим человеком, на которого в последнее время так яростно нападают все средства массовой информации. Я знаю Рафаэля много лет, и знаю неплохо. Но сегодняшним утром разговор коснется артиста, которому порой отказывали в хлебе-соли, но он, тем не менее, сохранил свою широкую преданную публику, страстную и пылкую. Я хотел, чтобы он сказал мне правду, как - я бы, при всем моем уважении к святыням, выразился - почти как на исповеди. Потому что всего остального у нас в избытке, это лишь дополнение к тому, что всем хорошо известно, может быть потому, что сегодня никого не интересуют личные обстоятельства актера, его окружение и огромная гостиная с пианино под огромными окнами.
ПРИХОДИТСЯ ПРОСИТЬ ПРОЩЕНИЯ
Певец залпом выпивает кофе, который только что принесла служанка. Я включаю своего верного друга, черного доносчика – магнитофон. Вот какими были мои вопросы, и вот какими были его ответы.
- Рафаэль, я считаю, что тебе придется сделать, знаешь, что – научиться просить прощения.
- Вот-вот. Я уже поставил себе задачу вставать каждый день в семь утра, на час раньше обычного, и выходить на улицу с достаточным запасом времени, чтобы попросить прощения у всех, кого я там встречу.
- Это хорошо. Но скажи мне – ты собираешься просишь прощения за твою профессиональную деятельность или за то, что мы могли бы назвать твоей личной, частной жизнью?
- В первую очередь, несомненно, просить прощения за мои профессиональные успехи. Хотя порой нам что-то удается, а порой нет, ты прав, что сейчас как раз тот случай - мне надо просить прощения главным образом за мою частную жизнь... так как, по словам критика из одного испанского города, больше всего его раздражает то, что мы с женой стараемся создать видимость счастья, в которое мы и сами не верим; да-да, имея двоих детей и третьего, который скоро появится, а также четыре года брака за плечами; так вот, я говорю, что я счастлив, потому что я должен сказать так, я и в самом деле счастлив, и вы уж меня простите, а в чем я не виноват – это в том, что вы не счастливы.
Я сказал бы, что Рафаэля-человека (сегодня мы разговариваем не с Рафаэлем-артистом, а с другим Рафаэлем, хотя это один и тот же человек) подстрелили, просто это выстрел не в грудь, а в крыло, но попасть-то в него попали.
- Рафаэль, это служебные неприятности. Потому что ты можешь подумать также, что, например, в телепрограмме, в «Mundo de...» ты ошибался... да?
- Да, понятно, что так. Вполне возможно, что я ошибался, но что происходит – что они не могут договориться. Потому что одни утверждают что да, а другие – что нет. Или же – есть критические заметки в самых главных испанских газетах, где мне говорят, что я творил чудеса и, несмотря на недостатки, все было сделано очень хорошо; что были приглашены самые великие артисты и т. п... а чего сейчас нельзя – это сказать, например, в рецензии: были также и удачные моменты; не стоит и упоминать о них, нет, боже мой! Но если вы говорите о плохом, почему не вспоминаете о хорошем, если оно было! Будто бы оно этого не заслуживает!
- Потому что ясно одно – критические замечания тебя интересует, критика важна для меня, потому что совершенно ясно также, что тебе делают гадости.
- Нет, делать мне гадости – нет. Но критика меня очень волнует. Сто тысяч глаз видят больше, чем два, это естественно. И не забывай, что сейчас меня беспокоят не только печатные рецензии, а другое – критические отзывы на улицах, которые во многих случаях, почти всегда, не совпадают с первыми. Меня интересуют все виды критики, это нормально. Потому что я много раз ошибался, возможно, и в этот раз с телевидением я допустил промах, но не я один, а и продюсер, и приглашенные, все мы, побывавшие на передачах «Mundo de...», сделанных мной передачах, которые в США казались совершенно нормальными; дело в том, что здесь нас, например, поражает, что кто-то летает во время исполнения песни, или что девушка выходит с ресницами как у Мэри Поппинс, в то время как верно то, что в Европе и Америке все это уже вышло из моды, и больше ценится все нормальное, максимально обычное, то есть прямой контакт ведущего шоу с приглашенными гостями передачи, беседа с ними, вопросы о семье... это то, что интересует...
- То есть, ты больше не будешь делать передач на телевидении.
- Почему же нет? Мы сняли пять выпусков и будем продолжать снимать, устраняя по мере возможности ошибки, на которые мне указывало столько людей. Сам увидишь: я постараюсь появляться только в начале и в конце передачи, что, как ты понимаешь, для меня гораздо удобнее, я свалю ответственность на других людей, и тогда вся вина не будет лежать только на мне одном, и мне, по крайней мере, достанутся не все пощечины.
Он сдержан, спокоен, не повышает голоса, я сказал бы, что актер, выделяя определенные слова, подчеркивая другие, делает свои признания, я бы рискнул сказать, «словно человек, читающий хорошо заученный урок».
Иногда он улыбается. Но редко.
- С другой стороны, Рафаэль, я думаю, что дело в том, что в этом случае их объединил голод и желание укусить, потому что даже там, где дело касается фильма и снятия ленты Исаси с проката, ты тоже подвергался самым жестоким нападкам за всю твою профессиональную карьеру. Я думаю, что ты переживаешь критическое время...
- Ну, в следующем месяце мне как артисту исполнится пятнадцать лет. Пролагаю, сейчас для меня настало время получать удары. Примерно каждые пять лет наступает полоса невезения. Вспомни - лет пять назад, за полгода до моей женитьбы, у меня тоже была полоса неприятностей личного характера, о которой я сейчас вспоминаю со смехом, но тогда-то все воспринималось не так, а сейчас, когда я подвожу итоги, мне, пожалуй, снова грозит то же самое; на самом деле я думаю, что им надоело видеть, как я процветаю, процветаю и процветаю, в моей стране и за ее пределами, что им мешать жить мысль о том, что я, к примеру, первый певец не просто испанский, а латинский, уровня всех испаноговорящих стран, что я пробился в сиднейскую Оперу, когда она считалась чем-то запретным и закрытым для любого певца моего жанра, потому что она была и остается предназначенной исключительно для оперы и концертов, что я поеду в Лондон, а потом в Нью-Йорк, а после в Россию... Говорю тебе – снова наступает мое время получать пинки. Потом мне дадут отдохнуть пять лет, а потом, наверное, снова посыплются удары...
- Но ведь один удар, а потом другой, и еще один... Рафаэль, это уже большой урон. Или нет?
- На самом деле да. Ну что ты хочешь от меня услышать!
- Тебя утопили.
- Нет, меня расстроили. Потому что, уверяю тебя, я считаю, что все не так плохо, потому что – подумай – я пою, я знаю, что я пою и что у других людей это получается хуже, чем у меня, и еще они делают вещи гораздо более плохие, чем делаю я... Я даже допускаю, чтобы они обсуждали мои дела, костюм, который я ношу... но мой голос – нет!
- Но, Рафаэль, твой голос не обсуждается. Это было не из-за твоего голоса.
- Извини меня, это не так. Они говорили, что я пою слишком много.
- Нет, Рафаэль. Говорили, что ты слишком театрализуешь свои выступления, что все преувеличиваешь, что...
- Я всю жизнь театрализовал свои песни... слушай, я только что вспомнил, что когда я впервые поднял руку, очень известный критик сказал мне, что я «ворую лампочки», а через два года он заявил мне, что я гениальный человек, и именно из-за этого жеста... так что, господа, давайте до чего-нибудь договоримся! Или я вообще ничего не понимаю.
КУМИРЫ БЕЗ ПЬЕДЕСТАЛА
- Ясно одно – что в этой ситуации на тебя оказывают давление. Но тебя это делает моложе или старит? Есть люди, которые взрослеют от неприятностей.
- Мне это идет на пользу, потому что делает моложе. Скажу тебе – я считаю, что я только начинаю и иду в гору, как говорят тореро.
- Кстати о тореро, Рафаэль, в жизни бывают моменты, когда надо остановиться, утихомириться и решиться; посмотрим, с другой стороны, может быть, ты должен изменить форму и стиль, может быть, время меняет все, может быть, ты должен отдохнуть...
- Нет, это уж точно нет. Я не могу и не хочу меняться. Я потратил слишком много труда, чтобы стать тем, кем я являюсь сейчас, чтобы изменяться. Как и почему я буду меняться? Скажи... чего ты хочешь – чтобы я сейчас превратился в Тино Росси** или в другого подобного? Нет. Я – это я.
- Но ты можешь исправить твои недостатки, Рафаэль.
- Да, понятно, что так, я могу отшлифовать мои недостатки, которых у меня миллион, но у меня есть и кое-какие достоинства, потому что я полагаю, что не все в Рафаэле так плохо; господа, пожалуйста, скажите также о них, если во мне есть что-нибудь хорошее... хотя бы то, что я очень счастлив в браке, и простите меня.
ФИЛЬМ БЕЗ НОЖНИЦ
Иногда Рафаэль, правда, тот, что с «p» и «h», актерствует. Он изображает свою роль в тишине на этом диване. Например, когда ему приходится просить прощения, что он делает, хотя ничего подобного не чувствует.
- Рафаэль, давай поговорим о твоем фильме. Он был на афишах и вдруг исчез. Многочисленные предположения сходятся в том, что именно ты снял его с проката... говорят, например, что Наталия увидела его в кинотеатре, уже после премьеры, и он ей не понравился, а так как ты был далеко, в Австралии, она приняла решение... снять его...
- Слушай, Наталия его видела, это так, но двумя месяцами раньше. Правда, нечто подобное было с другим моим фильмом – «Хулиган». Через несколько дней я пообщаюсь с Исаси в Барселоне и потом тебе все расскажу. Я знаю, что вторая кассета была запорчена, но скоро будет готова.
- То есть фильм будет, или нет?
- Конечно да. Дело в том, что не утрясли все вопросы с песнями, например, с авторскими правами, а фильм должен появиться, когда все будет улажено, потому что в противном случае потом возникнут проблемы. Правда, выход картины был запланирован на декабрь, к Рождеству, или на январь, но, по видимости, то, что шло в кинотеатрах, было плохим, и они поторопились устроить премьеру моей ленте, именно в тот момент, когда осуществлялся монтаж последней части, а я был в Австралии.
- Значит, ты видел ее раньше, без звука в последней части, и дал согласие... да?
- Да, перед отъездом в Австралию я дал свое согласие. Мне фильм кажется замечательным, естественно, с огромным количеством критических замечаний в мой адрес...
- Замечаний, которые ты принимаешь...
- Конечно, я их принимаю. Когда их дает публика – конечно. Публика права. Мне показалось, что очень хорошо, что Исаси снял фильм с проката, не посоветовавшись со мной. Надо было связать концы с концами, вот и все.
- Ты что-нибудь вырежешь? – спрашиваю я.
- Никаких ножниц; конечно, нет.
- Просто говорят, что, например, часть всей этой интриги связана с интервью с «Кордобесом», в котором творилось, не знаю, что.
- Какая глупость! У нас с Маноло нет никаких разногласий, и ты это знаешь. Кроме того, он не видел фильма, но на самом деле все, что он говорит, очень остроумно. К тому же мы включили не все отснятое, и скажу тебе даже больше: он наверняка знал, что мы делаем...
Иногда он говорит, повернувшись ко мне в профиль, глядя на огонь в глубине комнаты. Он сказал мне, что Наталия весь этот долгий месяц до его возвращения из Австралии даже не вырезала никаких заметок - ни дурных, ни хороших. Столько всего было в ноябре!
- А этот галстук – почему он черный, Рафаэль?
Он удивленно смотрит на меня.
- Он черный, потому что, если я надеваю галстук, мой галстук почти всегда черного цвета.
- Ладно. Я уж решил... Рафаэль, ты должен считать, что с артиста, которому много дано, много и спросится.
- Так и должно быть.
- Но тогда твоя обязанность – принять, если не признать, все эти жестокие нападки, прозвучавшие в эти дни.
- Посмотрим. Я за все благодарю и все принимаю. Благодарю того, кто отвесил мне пинок с лучшими намерениями, благодарю его от всего сердца, и того, кто сделал это с дурными намерениями, тоже; слушай, пусть он катит подальше со своей сознательностью; особенно за то, что он сунул нос в мою личную жизнь, потому что мне кажется, что это занятие для настоящего придурка.
- Ладно, Рафаэль, но есть еще кое-что, о чем ты не должен забывать. Твоя жизнь, именно из-за того, кем ты стал, является частью, скажем так, собственности других людей, именно из-за того, что ты сверхпопулярен, что ты – кумир.
- Извини, если я скажу, что не согласен с тобой.
- Ты меня понимаешь, Рафаэль, твоя жизнь – это жизнь твоей публики, приятель, за исключением того, что делается за закрытыми дверями, но...
- Это человек полез за закрытые двери! А что он может знать о том, счастлив я или нет?
- Но это та монета, которой ты должен расплачиваться.
- А почему я должен платить этой монетой? Не хватит ли им того, что они сделали негодяя из меня! Пусть они оставят в покое мою семью и моих детей!
«ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ ЗА МОЕ СЧАСТЬЕ»
Текст под вторым и третим столбцами:
«1976 год станет для Рафаэля годом наибольшей славы…»
«Я думаю, есть люди, которых раздражает,
когда они видят, что я преуспеваю, преуспеваю, преуспеваю…»
«Я учусь просить прощения у всего мира»
«Возможно, я ошибался в моем телешоу»
«Меня интересует не только критика в печати, но и другая – та, что на улицах»
«Я буду продолжать работу на телевидении, исправив ошибки,
на которые столькие мне указывали».
«Если я не буду брать на себя всю вину, я получу не все оплеухи».
«Каждые пять лет на меня сыплются неприятности. Сейчас наступила черная полоса»
Он вдруг показывает мне, насколько глубока его рана. Рафаэль возвел вокруг себя собственную высокую стену. Он вздымает руки и возвышает голос.
- Рафаэль, вот что, наверное, происходит – в мире так мало счастья, что трудно поверить, что у кого-то оно есть...
- Но я счастлив. И извини, еще раз извини, на этот раз по-настоящему. Похоже, кончится тем, что я сделаю песню, в которой попрошу прощения за все.
- Песню, чтобы петь ее на разных языках?
- Нет, боюсь, что в данном случае это будет такая песня, что петь ее надо будет только по-испански.
- Понятно одно - что из всего этого ты вынесешь что-то, какие-то выводы, которые тебе для чего-нибудь послужат, я хочу сказать - что-то, что принесет тебе не только вред.
- Да, я научился тому, что никогда не должен позволять моему энтузиазму увлекать меня, что должен стать чуть холоднее, чуть расчетливей, говорить, что два и два - четыре, а у меня выходит три... это правда, получается три... не произносить ничего, кроме «добрый вечер» и «до свидания», и не убиваться на сцене, распевая по два с половиной часа, чтобы потом на меня со всех сторон сыпались колотушки... Да, я изменюсь. Я стану петь только один час, не буду столько появляться на телевидении, но пусть они не волнуются – получать я буду столько же, я спою две песенки, а еще лучше, если это будет фонограмма, как делают все остальные, и не буду больше смотреть, как для меня строят декорации, и потом в неудобном костюме ходить по этим декорациям перед публикой, вместо того чтобы давать концерты перед людьми...
- Рафаэль, извини, это тоже жестоко критиковали, потому что твоя пылкая публика, которая аплодирует тебе на телешоу, одну минуту за другой – это разве не твоя публика, которой ты руководишь?
- Нет, Боже мой, я управляю только тремя гостями, которых должен был приветствовать со сцены... и больше никем. Все остальные пришли по приглашениям, которые испанское телевидение рассылало по своему выбору, как принято в других программах, например, в «Directisimo»... так что в новых передачах, которые я буду делать на телевидении, я думаю обойтись также без этой публики, если это не будет прямой эфир.
Кроме того, я думаю не торопиться со съемками и откладывать их на несколько дней, потому что сделать нужно лишь это – спеть две песни и больше ничего; и я не стану выбирать своих звезд, и со мной не произойдет того, что у меня вышло с Монсеррат Кабалье, лучшим голосом мира на сегодняшний день, это национальной славой... и поэтому я хочу сейчас, если это тебе не покажется неуместным, извиниться перед Кабалье за то, что я ввел ее в заблуждение, и не только ее, потому что я знаю, что все это критиканство по поводу той передачи было для нее столь же неприятно, как для меня... Она пришла с огромными ожиданиями, чтобы поучаствовать в моей передаче, и я утверждаю, что и у меня они по-прежнему не стали меньше. И она довольна, что сделала это, потому что мы два хороших друга, но мне очень не нравится, что ее могли огорчить, не нравятся неблагожелательные рецензии, потому что они написали, что работать со мной, делая то, что сделала она, – это скатиться вниз, так что я отсюда, из своего дома, прошу у нее прощения за такое унижение... и клянусь, что это больше никогда не повторится.
ЕСЛИ ИМ НРАВИТСЯ – ХОРОШО, ЕСЛИ НЕТ – ТОЖЕ НЕПЛОХО
Порой я замечаю в его глазах дикий блеск, который моментально смягчается. Это отблеск тяжелых лет, которые вовсе не забыты, суровых лет, когда в пальто с поднятым воротником он стучался в закрытые на двойные запоры двери музыкантов и импресарио, выступая в этих забытых Богом поселках.
- Рафаэль, тебя еще просят, чтобы ты не размахивал так руками. Пожалуй, ты все-таки должен прекратить закручивать лампочки, как тебе говорили раньше, может быть, тебе стоит держать руки в карманах.
- О нет! Мне жаль, но этого я сделать не могу. Потому что это я, и если им нравится, то хорошо, а если нет – тоже неплохо. Слушай, если нет – так и ну их. Потому что по случайному совпадению все критики, от «Нью-Йорк таймс» до последних, в Австралии, больше всего в моей персоне расхваливали именно мои руки. Так что давай не будем тут стараться стать святее самого Папы. Нет, господа, я предупреждаю, я и не думаю сдерживать свои руки...
Он глубоко вздыхает, немного расслабляется и заявляет мне:
- О чем я жалею – что их у меня не шесть!
- Рафаэль – это как у богини Шивы...
- Вот-вот, как у Шивы.
- Вот что я вижу – ты кажешься более печальным и серьезным, словно тебе подбили крыло. Я ошибаюсь?
- Ну, я не печален. Я в размышленьях, я думаю, что во всем том, что писали несколько дней назад, есть что-то, в чем-то они правы, и что-то – в чем не правы...
- Рафаэль, может быть, ты хватанул через край.
- Ладно, может, я и перегнул палку, и что с того? Я мог бы лезть напролом, расталкивая всех остальных, потому что мне сказали: «Рафаэль, ты будешь делать «Праздник Ла-Палома»,*** потому что ты сделаешь это лучше, что кто бы то ни было, потому что...» И я ответил «да», потому что в глубине души я такой милейший человек. Знаешь, что я тебе скажу? Я думаю, что мне надо стать немножко хуже.
- В мире разное бывает, Рафаэль. В артистическом мире тоже; ты, пожалуй, должен это знать.
- Я знаю, всякое случается, но в мире искусства, в Испании, не произошло ничего нового, потому что все, что сейчас творится, это повторение того, что я уже видел десять лет назад. Так что...
- Мы могли бы обсудить это, Рафаэль; но тогда ты должен сделать вот что: попытаться ввести что-то новое, что сейчас используют за рубежом, и принести это в свою страну, тебе так не кажется?
- Я ввел мой способ работать, мою индивидуальность, и постоянно развиваюсь. До появления мюзикла «Иисус Христос-суперзвезда» самым выдающимся представлением в Испании было то, что за полтора года до него устроил я во Дворце Музыки, причем с отягощающими обстоятельствами: весь груз двух с половиной часов концерта лег целиком на меня...
- Это трудно, Рафаэль. Ты должен избегать того, чтобы все ложилось на тебя, чтобы ты был супер-Рафаэлем, это, пожалуй, может стать большой проблемой...
- Извини, этого я не хочу, ни в коем случае.
- Но ты всегда поддерживаешь этот имидж, в этом нет сомнения. Рафаэль, всегда Рафаэль.
- Это ложь. Меня подставляют так, чтобы я всегда был один. Они хотят, чтобы я всегда был один, а это не то же самое. Единственное, в чем я виноват – что позволяю себя вести.
- Ну так не позволяй себя вести, Рафаэль, ты же кое-чему уже научился.
- Да. Это так. Я думаю о долгом молчании, так что, например, когда публика аплодирует моей песне, я не выйду даже чтобы поприветствовать их, сколько бы они не хлопали.
- Ты говорил мне о молчании... Может, получается так, что тебе не хватает именно этого - если не полного молчания, то, по крайне мере, долгого отдыха, чтобы подумать, все взвесить, изучить, поменять?
- Я не могу уйти от дел, клянусь тебе. Ни на месяц, ни на год. Я не хочу уходить. Кроме того, я и так выступаю в Испании меньше всего, ты же знаешь, я всегда в разъездах... Каждые два года я даю концерт здесь...
- Рафаэль, пожалуй, ты должен изменить все. Или люди, твои люди, хотят, чтобы ты был таким, какой сейчас?
- Я каждый год изменяюсь, каждый год развиваюсь, каждый день, если хочешь, но, и это верно, не переставая быть сами собой. Потому что я не могу перекроить себя самого, но как ты можешь желать, чтобы я перестал быть тем, кем стал, если я столько трудился, чтобы достичь этого!
- Возможно также, что люди с каждым днем становятся все требовательнее...
- Но, уверяю тебя, дело не в людях.
- Что происходит - что налицо огромное расхождение между тем, что мы можем назвать критикой, и мнением уличной толпы?
- Полное расхождение.
- Рафаэль, иногда, как, например, когда ты на телешоу вырядился в маленького мальчика... Ты не думал, что можешь сделать из себя посмешище?
- Почему? Почему бы мне выглядеть смешным, если я играю роль? Я артист... Разве выставлял себя на посмешище, например, Джон Лемон, когда однажды изображал пьяницу в «Dias dе vino y rosas»?**** Я не являюсь, как ты меня спрашиваешь, актером, который поет - я певец, который с легкостью играет, и я стараюсь... это все, я исполняю роль, которую должен исполнить до конца, и именно так, как, по моему мнению, я должен ее исполнять...
- И потом - твой голос «в живую», который отличается от записанного голоса, от фонограммы... Второй более совершенный, но тот что «в живую», богаче, это голос, который порой может дрогнуть, ты знаешь, что...
- Я предпочитаю прямой эфир, и будь что будет. Сейчас, когда я, должно быть, ошибаюсь, потому что, как я уже говорил тебе раньше, котируются только фонограммы, чудесные фонограммы...
Все кончено. Мы уходим. Дети играют наверху. Наталия стучит на машинке. Сегодня утром я ее не видел.
- Рафаэль, а что обо всем этом говорит Наталия? Он дает тебе советы, помогает, молчит?
- Она писательница, журналистка, она много понимает в таких делах, знает человеческую натуру. Она принимает всю критику, это ясно; но она не хочет, чтобы меня обижали, и это естественно, и каждый раз, когда я извинялся, я делал так потому, что она сказала, чтобы я это сделал; иногда она думает, что она должна написать статью, рассказав о том или этом, но...
- Рафаэль, может быть, пришло время заката...
- Ты говоришь – заката? Нет, ни в коем случае. В мои годы не бывает упадка. И кроме того, с тем голосом, которым я владею, с энергией, струящейся в моих венах, со всем тем, что обо мне говорят за пределами Испании, и моей тамошней публикой, у меня не может быть заката. По крайне мере, сейчас... когда мне исполнится пятьдесят, тогда и поговорим...
- Ладно, Рафаэль, мы уже на пороге семьдесят шестого года... столько всего произошло... Каким будет Рафаэль в наступающем году?
Под ледяным ветром этого декабрьского утра он энергично, с яростью, говорит мне:
- Клянусь тебе, семьдесят шестой год станет годом величайшей славы в карьере Рафаэля.
- Почему?
- Потому. Просто так.
И он попрощался со мной, очень высоко вскинув правую руку - не так, будто он собирался вкрутить лампочку, а так, словно хотел коснуться звезды.
Примечания переводчика:
* Мейрас, т.е. дочь Франко;
** Тино Росси - (1907-83) ит.певец, киноактер, романтический тенор;
*** Праздник Ла-Палома - мадридский праздник в августе в честь Девы Марии;
**** Dias dе vino y rosas - фильм 1962 года.
Дополнительные материалы:
Рафаэль в Рафаэле / Rafael en Raphael. 1975