III. Мой отец

III. MI PADRE

А завтра что? А завтра я  портной.

Быть портным, как мне казалось, было самым важным в жизни… Я знал это не понаслышке, просто я подрабатывал в ателье, выполняя отдельные поручения.

Я жил среди тех людей, в том замечательном, чарующем мире, которого сейчас уже нет, а, может, он и есть, только его редко встретишь.

Рафаэль Мартос Санчес

Моя семья в сборе. В верхнем ряду: Хуанито, Франсиско и я. Внизу: моя мать, маленький Хосе Мануэль и мой отец.

А какие устраивались праздники!

Мой отец брал меня с собой на стадион Метрополитано, потому что он был членом клуба Атлетико де Мадрид. Через воскресенье мы ходили на футбол. Поскольку я был очень сговорчивым, то с мамой я решал домашние проблемы, а с папой ходил на футбол по воскресеньям.

Сколько себя помню, я был болельщиком Атлети, но не по убеждению, просто, не хотел возражать отцу.

Мой отец (его имя было Франсиско, но все его звали Пако) был хорошим, очень хорошим человеком. Он был труженик, молчун, точнее говоря, он предпочитал говорить по существу, без лишних слов. Иногда в моих воспоминаниях он всплывает, как дорогая сердцу тень. Он умер очень рано, если учесть продолжительность жизни в наши дни.

Он был здоров и вдруг…

Мой отец был скромным, жил всегда в мире со всеми и умер тихо, не причинив никому беспокойства. Я не смог быть рядом с ним в тот скорбный час, и каждый раз, когда я об этом думаю, меня охватывает щемящее чувство тоски. Но ничего не поделаешь: чего не могло быть, быть не могло, и мое присутствие в тот момент было невозможным.

Во время его болезни, и каждый раз, когда работа позволяла мне остаться в Мадриде, я выкраивал время и приходил к нему каждый день.

Утром того дня, когда я должен был улететь в Мексику, я пришел проститься с ним. Когда я вошел в его комнату, я не заметил ничего необычного.

- Ну, как ты, папа?

- Хорошо, хорошо.

Как обычно в последнее время, он сидел на своем стуле. Мы поговорили немного. Это был разговор, ничем не отличающийся от других.

- Ты знаешь, что я уезжаю в Мексику?

- Да, сынок. Я знаю.

Мы долго сидели в тишине. Такое тоже часто случалось. Вдруг он сказал:

- Прежде чем ты уйдешь, посади меня к окну: хочу видеть улицу.

Так я и сделал, поцеловав его на прощание.

- До свидания, папа.

Он не ответил.

Я вышел из его дома с твердым намерением навестить его сразу же, как только сделаю все свои дела в Мексике. Что-то было очень щемящее в том прощании, как будто я предчувствовал то, что должно было произойти.

Каждый раз, когда я вспоминаю отца, я улыбаюсь. Какой удивительный человек!

Он был по-своему необычен. Может, это не было заметно, поскольку рядом с ним была моя очень напористая мама. Против этого не поспоришь.

Достаточно того, что иногда даже я не мог с ней… И это при том, какой я!

Мой отец был другим. Насколько неугомонной и активной была моя мама, настолько спокойным был мой папа. Они были как две стороны одной медали, как орел и решка. Они имели абсолютно противоположный взгляд на жизнь. Такие разные, и, вместе с тем, всегда вместе. Один по одну сторону, другая - по другую, вместе они составляли единое целое, потому что любили друг друга по-настоящему. Они были уникальной парой.

Этот андалузец обладал философским спокойствием и врожденным чувством юмора. Он редко шутил, но если делал это, то всегда очень метко; обожал женщин, хотя его никогда нельзя было назвать ловеласом. Он слишком любил мою мать. Она это знала и делала с ним, что хотела. Она позволяла себя любить, хотя увлечение моего отца противоположным полом часто выводило ее из себя.

Отец был незаметным. Иногда его как будто не было, и все это, чтобы не мешать или не докучать окружающим. По правде говоря, я никогда не знал, каким он был на самом деле. Я его чувствовал, но так и не понял. Моя мама со всеми ее причудами всегда была рядом со мной, а моего отца (по крайней мере, такое у меня осталось впечатление) я всегда помню уходящим.

Очень показательный пример. Трудно найти фотографию моего отца среди тысячи, запечатлевших мою артистическую жизнь. Это все равно, что отыскать иголку в стогу сена. Есть одна, и я ее бережно храню. Она сделана через несколько минут после моего первого и очень памятного успеха в зале Олимпия в Париже. На ней отец целует меня очень эмоционально, со слезами на глазах, а рядом стоит Бруно Кокатрикс, владелец и продюсер этого театра в те времена.

Я не перестаю удивляться этому исключительному присутствию его на фотографии, как будто он знал, что в Олимпии исполнилась самая главная мечта моей жизни и решил увековечить это событие таким редким для него способом - на фотографии. Это единственная фотография с моим отцом за всю историю моей карьеры. Одна единственная из тысяч и тысяч. Единственная, но кака-а-а-я!

На семейных фотографиях его тоже редко увидишь. Есть фотография первого причастия моей дочери Александры, на которой мы все: Наталья, мальчики и я, родители Натальи, моя мама и он; и, конечно, фотография нашей свадьбы; и еще несколько…

Мой отец, как истинный андалусец, был мастером слова. Невероятная способность сказать одним предложением, а подчас, одним словом то, что любой из нас развернул бы в целый абзац.

Отец знал цену слову и понимал необходимость тишины. Говорил мало и только то, что думал. Одним словом мог вынести приговор. Это было так по-андалузски.

У меня с ним были хорошие отношения, потому что он позволял мне принимать решения. Мама тоже позволяла, но иногда все-таки поучала. Он же даже этого себе не позволял. Он, должно быть, очень доверял мне.

Создавалось впечатление, что отец всегда ходил на цыпочках, всегда бесшумно (в детстве я этого не осознавал). Он вел (я это говорю в шутку) двойную жизнь, а, если быть точным, у него была своя жизнь. Казалось, он шел по жизни немного отстраненно, но, на самом деле, прекрасно знал, что делал и куда шел. Он не только знал, чего хотел, но также знал, как этого добиться.

Умел работать, был исключительно работоспособным человеком.

Он был монтажником-высотником, всю жизнь работал на лесах.

Его страсть к работе в определенный период моей профессиональной деятельности создавала большие проблемы для меня. Не потому что я придавал большое значение его профессии (хотя признаюсь, что-то подобное было в начале моей карьеры, когда я был слишком молодым, чтобы понимать некоторые вещи), а потому что его работа была сопряжена с риском для жизни и все мы жили под вечным страхом несчастного случая.
Меня не очень волновало то, что я был сыном рабочего. На самом деле, помню, что было время, когда я, проезжая по Кастельяна на своем линкольне, говорил своим друзьям: «Видишь это здание? Его строил мой папа. Ну, он и сто других рабочих». Здание до сих пор стоит там, как раз напротив Корте Инглес.

Сегодня мне не только неважно, кем был отец, скорее, я испытываю чувство гордости от того, что мой отец был рабочим и зарабатывал на жизнь своими собственными руками.

Когда стал «вырисовываться» «феномен Рафаэля», он, казалось, находился от всего этого в стороне. Все самое любопытное и заключается в том, что это только казалось. Создавалось впечатление, что успехи сына его не касались. Все это было снаружи. На самом деле, мой отец всегда был в гуще событий, только я об этом даже не догадывался. Он не только был в гуще, но и был творцом этих событий.

Например, на премьерах моих фильмов я всегда появлялся под руку со своей мамой, одетой лучшим на тот момент модистом. А если это был мой концерт, то моя мама с нашими друзьями сидела на лучших местах в ложе.

Мой отец – нет. Он поднимался на самый последний балкон.

Долгое время мне казалось, что ему не нравится разделять со мной успехи, поскольку лично мне он своего мнения не высказывал никогда.

Мое представление о его интересе к моей артистической карьере было очень далеко от реальности. Отец не упускал ничего, связанного со мной. Он садился в своем уголке и оттуда переживал на свой манер и всегда был прекрасно проинформирован обо всем. Мои поклонники, которые очень хорошо знали, где его найти, всегда толковали ему детали, которые он не мог увидеть со своего места и делились с ним своей радостью по поводу моих успехов.

Он видел все и знал все, никогда ничего не комментируя.

По правде говоря, он был человеком очень забавным.

Предположим, я давал серию концертов в Мадриде и билеты поступали в продажу за месяц до спектакля. За несколько дней он обходил все кассы, чтобы посмотреть, как шли дела, какие люди покупали билеты на мой концерт. Иными словами, шпионил, но не признался бы в этом даже под страхом пыток.

Только иногда дома он проговаривался. Он говорил безразлично, как будто говорил о погоде с присущим ему андалузским акцентом:

- И что, много народу?

- Много народу где, папа?

- За билетами, чтобы тебя послушать.

- Ты что, пап, был на Гран Виа, в Паласио де ла Музика?

- Вот еще! Просто я проходил мимо, и мне захотелось выпить кофейку, и я зашел в кафе напротив, но это чистая случайность. Ты не поверишь, сколько народа там было!

- Папа, а ты как думаешь, это хорошо или плохо?

- Это мне очень нравится! Ой, как мне это нравится!

Потом он нахлобучивал шляпу, надевал ошейники на моих долматинов и уходил на улицу, «чтобы выгулять собак».

«Выгулять собак» - это был повод. На самом же деле, он шел к моим почитателям, которые дежурили возле дома, чтобы проинформировать их обо всем.

Если бы кто-нибудь в то время рассказал мне все это, клянясь самым святым, я бы принял его за сумашедшего. Сложно в это поверить, но мой отец был своего рода тайным осведомителем. Все это было забавно. Я старался все делать так, чтобы никто ничего не знал, но мне практически не удавалось избежать огласки. В то время я не мог найти этому объяснения. Разве мог я предположить, что мой отец все разбалтывал? Он был лучшим доверенным лицом фанатов во всей истории песенного жанра в наши дни. Например, я ехал в аэропорт абсолютно уверенный, что я в безопасности… и приезжал в аэропорт, полный фанатов. «Но, откуда, черт побери, все они знают, что я сегодня улетаю, если об этом не знает никто?»

Рафаэль Мартос Санчес

Отец взволнованно целует меня после моего первого концерта в Олимпии. Спиной к объективу стоит мой брат Хосе Мануэль.

Да, кое-кто об этом знал, и этим кем-то был мой отец. Он рассказывал всем, кто ждал у подъезда, мои планы и все, что касалось меня, все, что они хотели знать. И одновременно собирал информацию, а потом прикидывался глухим и немым, как будто он был ни при чем. Он знал все… и не знал ничего.

Вот кто, действительно, ничего не знал, был я! «Завтра мой сын выезжает в 10 и едет в такое-то место», - сообщал мой тайный осведомитель. И, пожалуйста, весь аэропорт полон девчонками!

Это было невероятно!

Если было холодно и на улице стояли в ожидании моего появления поклонники, мой папа был очень внимателен и предлагал им винца или коньячку и вел с ними беседы. Ему очень нравилось кокетничать с моими поклонницами.

Мою маму это бесило. А он: «Бедненькие! Они же умирают от холода и все по вине твоего сына!» И снова спускался к ним…

Я повторяю, хоть это может показаться ложью, я никогда даже не догадывался обо всем этом.

Мы жили тогда (я был еще холостяком) в очень приятной, удобной и хорошо расположенной квартире на улице Хуан Рамон Хименес, 12. Дизайн мне придумал сам Тони Кортес, постановщик фильмов, в которых я снимался. Я мало мог наслаждаться своим домом из-за моих постоянных разъездов и длительных турне и спокойно оставлял своих родителей в той квартире, которая (наконец-то!) была им к душе. К тому моменту не было уже и экономических проблем.

Недолго длилось мое спокойствие, потому что папа начал уходить из дома рано и подолгу не возвращался.

Вначале мама не придавала этим отлучкам значения: должно быть, думала: «Ох, уж, эти причуды Пако!». Но она была умной и наблюдательной женщиной и начала что-то подозревать.

Мама решила меня не беспокоить и не говорила ничего по телефону. Когда же я вернулся после длительного отсутствия, она не выдержала и рассказала, что происходит.

«Твой отец регулярно уходит из дома на целый день. Сдается мне, что он работает».

Так и было.

Убедившись, что подозрения моей мамы имели веские основания, я решил, что мне придется поговорить с отцом очень серьезно. Я бы предпочел не оказываться в подобной ситуации, поскольку понимал, что наш разговор будет напряженным и трудным: ведь отец никогда не вмешивался в мои дела, а сейчас необходимость заставляла меня вмешиваться в его.

Сжав сердце в кулак, я сказал ему:

- Папа, мне очень трудно просить тебя о чем-либо, но у меня нет другого выхода. Я знаю, что ты опять пошел работать, и я вынужден просить тебя оставить ее. Ты не можешь продолжать работать на лесах. Мы все очень волнуемся.

Отец посмотрел мне в глаза, и я понял, что ничего сделать не смогу. Прошла вечность, прежде чем он ответил мне холодно:

- Я разве виноват в том, что тебе выпало петь? Моя же профессия - эта. Я  строитель и больше ничего я не умею делать. Я не буду есть и жить за чужой счет. Нет, сын, это не для меня, и ты должен был бы это знать.

Это было сказано так решительно, что мне осталось только смириться. Хотя, с другой стороны, я признавал, что отец был по-своему прав. Его ответ был лаконичен, категоричен и тверд. Пришлось согласиться.

К решению проблемы были привлечены все мои друзья: и Бенито Перохо, и Альфредо Тосильдо, и сам Пако Гордильо, и еще очень много других людей. Были подняты на уши буквально все, чтобы дать папе возможность зарабатывать достойно, избегая риска, который предполагала работа на лесах. Надо было найти что-то, что не ранило бы его чувств, и что он принял бы безоговорочно. Но ничего подобного не находилось.

Было невыносимо жить далеко от дома и думать постоянно о том, что он работает на стройке, что он постоянно подвергает себя опасности. Я не мог не думать, что в один прекрасный день с ним может произойти несчастный случай, и чувствовал себя бессильным в этой ситуации. Он же не хотел уходить. В тот момент ему было чуть за сорок, и невозможно было даже думать о пенсии.

Казалось, проблема не имеет решения. Однако…

Бог милостив, и в очередной раз мои усилия и его величество Случай протянули друг другу руки, и произошло чудо.

Мне предложили дать сольный концерт по поводу открытия жилого района в местечке Торребланка дель Соль в Малаге.

Предполагаю, что Господь услышал в очередной раз мои молитвы.

Могу сказать, что на том концерте я был в ударе - пел как никогда и даже более того.

В результате владельцы земли решили подарить мне надел в энное количество метров на упомянутой территории.

Поскольку я не дурак, я побежал прямиком на самый высокий холм с изумительным видом на море. Как только я оказался на самом верху, я сказал: «Этот участок - мой».

Они извинились, объяснив, что мне, конечно, дарят участок, но не такой большой и не в лучшем месте. К счастью, у меня тогда уже было достаточно средств, и я сказал, что все понимаю и готов купить лишние квадратные метры, что этот участок будем моим, и с этого холма я не сдвинусь.

Я выбрал этот фантастический участок с целью построить там дом. Таким образом, первая моя большая покупка была сделана для папы или с мыслями о нем и о спокойствии нашей семьи.

Я вернулся в Мадрид вне себя от радости и сказал отцу: «Папа, я хочу, чтобы ты работал для меня». Мысль ему пришлась по душе, однако, верный самому себе, он не принялся прыгать от радости.

Уже в Малаге, стоя на вершине холма, глядя на плещущееся внизу море, я сказал: «Я хочу, чтобы ты ничего не делал. Ты руководишь стройкой и не поднимаешься на леса: пусть там работают другие. А ты, с сигареткой, попивая винцо, руководишь: «Ты поднимись туда, а ты спустись сюда, сделай это, сделай то и так далее» Но чтоб ни ногой на леса!»

Долгое время, пока отец занимался строительством дома, все были спокойны и счастливы. Но, конечно же, наступил такой момент, когда строительство подошло к концу, и отец мне позвонил по телефону: «Послушай, малыш, приезжай. Дом уже почти готов и я хочу, чтобы ты посмотрел, какой он красивый получился».

Опять проблема.

В общем, я ехал в Малагу и моля Бога, чтобы отец не понял моих намерений, говорил ему: «Ух ты, папа, у тебя получилось как в кино, но дело в том, что я подумал, что еще бы парочку комнат…»

И папа озадачивался добавлением комнат. И снова звонок: «Послушай малыш, приезжай, уже все готово. Ты будешь…»

И я вновь озадачивал его чем-нибудь еще.

Так было до тех пор, пока расширять стало уже некуда, и… опять чудо!
Моему отцу очень полюбилась эта земля, которая, в конце концов, была родной и решил, что не может жить в другом месте. Мама попыталась пожить там, но пришла к выводу, что ей больше подходит Мадрид с его магазинчиками, улицами, витринами и друзьями. Хотя, надо сказать, что она частенько наведывалась в Малагу.

Таким образом, родители решили: « Ты живешь здесь, а я - там». Мой отец хорошо устроился в Малаге, а мама – в Мадриде.

Жизнь отца, его работа, постоянная опасность, сопряженная со спуском и подъемом по лесам (тем более, что в те времена понятия не имели о технике безопасности), его замкнутость и независимость; то, что мы не были с ним так близки, как с матерью, создавали для меня проблему, которой мне как раз и не хватало для полного счастья. Сейчас мой рассказ укладывается в несколько абзацев и похож на анекдот, но тогда мне было не до смеха.

Это было тяжело, очень тяжело, хотя сейчас кажется пустяком.

Но, наконец-то, все довольны, а я свободен от груза, который держал меня в напряжении столько времени.

Характерной чертой отца, кроме его склонности к философствованию, молчанию и меткому слову, было то, что он умел тихо радоваться жизни.

Знакомство с Натальей и наша с ней женитьба были истинным счастьем для него. Наталья наполнила нашу жизнь радостью, но жизнь моего отца и мамы она наполнила радостью по-разному.

Их взгляд на роль женщины и отношения в супружеской паре были абсолютно противоположными.

Помню, как будто это было вчера, сидели мы в гостиной: мама, папа и ваш покорный слуга. Я только начал встречаться с той, кто станет вскоре моей женой, и ничего еще не сказал об этом маме. Это было во время завтрака. Я только встал и еще не успел открыть рта, как мама воспользовалась моим состоянием молчаливого отсутствия и сказала вскользь.

- Послушай, сынок, мне сказали, что ты встречаешься с…
Я проворчал что-то вроде:

- Что? А, ну да, и что?

Мама опять за свое:

- А она умеет стряпать?

- Что?

- Я спрашиваю, умеет ли она стряпать…

Мне пришлось, наконец, выйти из состояния утренней задумчивости.

- Не знаю. Я даже не спрашивал у нее это. Да это меня и не волнует. Вот, что я точно знаю, так это то, что она умеет писать и хорошо писать.

Не говоря ни слова, мама вышла из комнаты, а папа сказал:

- Не обращай внимания. Зачем уметь стряпать такой замечательной женщине? Я видел ее в газетах. Ах, какую женщину ты уведешь, если, конечно, тебе настолько повезет.

Было ясно, что никто из моих родителей не был расположен мириться с моим молчанием. Я пояснил:

- Папа, да ведь еще ничего нет.

- Да, да, конечно, - ответил он загадочно.

Для меня большим счастьем были очень теплые отношения, сложившиеся у моей жены с отцом. Он обожал Наталью, а она - его.

Моя жена носила бикини. Надо отметить, что они на ней классно сидели. Она в них была сногсшибательна!

Мы только поженились и проводили несколько дней в Малаге, Каждый раз, когда отец видел мою жену в бикини, направляющуюся по саду к бассейну, он восклицал от всей души:

- Ай, какая радость видеть тебя с утречка пораньше, дочка, какая радость!

Наталье очень нравилось слышать такие комплименты от отца, а у меня текли слюнки. Наталья тоже в долгу не оставалась.

- Ну же, Пако, говори мне свои комплименты. Ведь твой сын такой скучный (исп. вариант – «пресный» - прим. перев.) и ничего подобного мне не говорит.

И наш философ выносил приговор:

- Мой сын – дурак.

Рафаэль Мартос Санчес

Я играю со своими далматинцами в доме, который мой отец выстроил в Малаге.

Отношения моей жены и отца – это что-то не поддающееся описанию. Это надо было видеть. Люди редко сходятся так, как сошлись эти двое

- Да, да, Пако, продолжай, потому что твой сын, действительно, очень скучный!

А отец опять за свое:

- Ай, дочка, какая радость видеть тебя!

Я умирал со смеху.

Когда Наталья была в положении, он ей помогал спускаться и подниматься по склону до шоссе и обратно и сопровождал ее во всех прогулках. И всегда с нежностью, с благоговением, с полной самоотдачей, что вызывало у меня чувство истинного умиления.

Как же все-таки рано он ушел!

Только один раз мне удалось уговорить его полететь на самолете, только чтобы увидеть меня в Париже. Правда, был еще один раз. Он сел в самолет, чтобы присутствовать на моей свадьбе в Венеции. И больше никогда.

Я часто звонил ему во время своих долгих отлучек, и у нас были любопытные разговоры по телефону:

- Привет, папа! Как дела?

- Ну, малыш, где тебя носит?

- Я тебе звоню из Чикаго.

- И что ты там потерял, в этом холоде?

- Но папа, у нас замечательная погода.

- Уж уверен, что не такая, как здесь! Приезжай в Малагу, сынок, тебя напечатали в «Эль Соль». Давай, приезжай!

- Меня напечатали где?

- Ну, где же еще: на первой странице «Эль Соль», а вчера - в «Эль Сур».

Для моего отца две эти газеты, выходившие в Малаге, были самыми главными.

Малага была для отца центром Вселенной.

Помню, как он однажды прокомментировал:

- Ты видел в «ABC»...?

- Что такое «ABC» Вот ” El Sol” – это да!

Он был счастлив в Малаге.

Однажды он заболел и вернулся в Мадрид.

Я больше не видел его живым после того дня, когда он попросил меня поставить его стул к окну, лицом к улице. Я смог приехать только на похороны.

Иногда на концертах я представляю себе его сидящим укромно среди публики. Я не знаю, где он сидит, только чувствую, что он затерялся среди зрителей, как когда-то мы терялись на стадионе, когда ходили смотреть на его любимый Атлети.

Пару лет назад меня пригласили на стадион Висенте Кальдерон посмотреть один матч. Помню, оказавшись на трибуне, я подумал: «Где бы он ни был, я знаю, что он меня видит, и сегодня должен чувствовать особую гордость».

В тот момент я знал, что он меня видит и восклицает: «Ай да Рафаэль!»

Перевод в сокр. Анны Н.
Опубликовано17.02.2011



Комментарии


 Оставить комментарий 
Заголовок:
Ваше имя:
E-Mail (не публикуется):
Уведомлять меня о новых комментариях на этой странице
Ваша оценка этой статьи:
Ваш комментарий: *Максимально 600 символов.