Рафаэль. 1976
RAPHAEL. 1976
Guitarra Facil представляет альбом "Рафаэль".
Рафаэль: «Меня никто не может учить».
Рафаэль уже давно входит в число самых постоянных друзей нашей команды, работающей в Guitarra Facil. Мы знакомы с ним со времен его первых приездов в Мексику, и мы не прекращали общаться с ним каждый раз, когда он прилетает на наш континент, независимо от того, что мы постоянно переписываемся с ним, потому что излишне говорить о том, что Рафаэль, несмотря на тысячи споров вокруг него, является профессионалом, знающим cвое дело.
На этот раз мы застали Рафаэля в одном из номеров-люкс известного отеля в компании его семьи и секретарши, он усердно трудился, подписывая фотографии и письма, конверты пластинок и еще тысячи мелочей для пожилой дамы, с восторгом ожидавшей у дверей.
Расправившись с автографами, он пригласил нас пройти в гостиную. Он сразу начал рассказывать нам о своих книгах – которые он написал, потому что Рафаэль пишет достаточно много, хотя он еще ничего не опубликовал и, возможно, никогда этого не сделает. «Отчасти для того, чтобы успокоиться, а отчасти – чтобы выразить то, что я вижу, что чувствую. Чтобы дать себе отдых от тысячи переживаний, которые накапливаются, когда ты поешь в Лондоне, Париже, Москве, Мехико, в Испании, наконец». Именно они являются темой книги «Diez aňos y un dia (десять лет и один день)» - таково название первого манускрипта Рафаэля.
Но Рафаэль уже не дает нам вставить слово и разливается соловьем, едва мы затрагиваем тему книг: «Вторая книга, которую я написал, называется «Estoy criando un cuervo (я рощу ворона*)», и она нравится мне больше. Сейчас я пишу еще одну книгу, которой пока не дал названия. Но моя страсть включает и живопись. Я очень много рисую. Например, когда я провожу отпуск в Испании, в Малаге, я каждый день пишу по картине».
- Как ты думаешь сейчас, когда ты купил дом в Мексике, ты будешь рисовать больше?
- Надеюсь. Или кто знает, потому что все мои картины я дарю моим друзьям, чтобы наказать их.
- Почему в последнее время ты купил несколько домов? Мы знаем, что недавно ты приобрел квартиру в Мехико.
- По финансовым соображениям. Ну и помимо того, что у меня в Мехико тысячи друзей и провожу там три-четыре месяца в году, я в восторге от этого города. И вдобавок, если бы я использовал все деньги, которые я заплатил отелям за двенадцать лет, я бы сейчас выкупил все здание. Но лучше об этом не вспоминать.
- Что бы ты мог сказать об эволюции твоего творческого опыта?
- Видишь ли, я не могу говорить о переменах, потому что это не перемены. Понятно, что я что-то менял на протяжении моей карьеры, потому что иначе она бы оказалась подпорченной, так ведь? Я предпочитаю думать, что речь идет об эволюции. С того момента, когда я начал выходить на самые известные сцены мира – лондонский Palladium, московский Оперный театр, Оперный театр в Токио, сиднейская Опера в Австралии, ленинградский Оперный театр, все это заставляло меня эволюционировать, не изменяясь.
- Что тебе дало больше: живой опыт на сцене или обучение, которое ты, возможно, проходил?
- Нет, я не учился. Я никогда ничего не изучал. Знаешь, если бы я учился, я бы не наделал таких глупостей (он громко смеется). Я самоучка. Кроме того, когда дело касается меня, мне не нужно, чтобы учитель пытался привить мне стиль. Понятно, что я принимаю критику вещей, которые у меня могут получиться плохо, но я бы никогда не позволил учителю повлиять на меня, ни за что в мире я не желаю потерять мой собственный стиль.
- Как на тебя реагирует публика в других частях мира?
- Она по-разному выражает себя, то есть способы разные, но суть одна и та же: меня обожают. Например, зрители в Советском Союзе и Японии очень похожи. То есть на моем выступлении они всегда проявляют большое уважение, а в конце взрываются, но взрываются упорядоченно. Они аплодируют системно, очень аккуратно, не бросают пиджаки или цветы, ничего подобного, и сорок раз заставляют тебя поднять занавес. Но пока ты поешь, царит абсолютное молчание.
- Ты никогда не слышал какую-нибудь твою песню из уст другого певца?
- Нет, потому что мои песни никто не поет. Ты слышал, чтобы кто-нибудь пел «Yo soy aquel»? И песни, которые не являются моими, потому что это каприз, который я решил себе позволить. Например, «Cabaretera». Или как сейчас, когда я буду записывать долгоиграющую пластинку с Mariachi Vargas.
- Ты замечал взлеты и падения любви публики?
- Нет; если бы мне надо было подвести итог, я должен был бы тебе сказать, что аудитория с каждым разом относится ко мне все лучше. Так как я артист-максималист, я или очень нравлюсь, или не нравлюсь вообще. Вначале для публики моя форма пения стала шоком, а теперь она привыкает. Поэтому сейчас у меня больше зрителей, чем раньше.
- Ты никогда не боялся, что приедешь в какую-нибудь страну и никто не придет посмотреть на тебя?
- Я никогда не боюсь. Я верю в себя, а для артиста это самое главное. Человек, который что-то делает и предстает перед публикой, должен быть уверенным в том, что он делает это хорошо, и осознавать это. Когда я выхожу на сцену, я нервничаю в рамках нормального, потому что впереди два часа работы, но в то же время я очень спокоен. Я думаю: это то, что я умею делать. Если это вам не нравится – что ж, мне очень жаль. А если им нравится, тогда я очень благодарен, но это все в конце. Я заканчиваю концерт счастливым, потому что сумел выполнить свою задачу. Именно эта самая уверенность в себе не позволила мне пойти ни в какую академию, чтобы меня там изуродовали. Я делаю все по-своему. Меня никто не может обучать. Меня могут поправлять, как делает мой менеджер, но так как я знаю, когда я что-то делаю плохо, я могу что-то убрать. Но я не могу ходить ни в какую школу, чтобы какой-то господин учил меня своему стилю, если я изобрел свой… Я начал петь в четыре года в хоре, а в девять мне дали премию в Вене, в Зальцбурге как лучшему детскому голосу всей Европы. Поэтому с девяти лет я очень уверен в себе.
Иногда я пишу по картине каждый день.
Меня везде обожают.
Он будет играть Энрике IV с Оливером Ридом и Сарой Майлз.
- Тебя не раздражает, что ты должен ходить, прячась от людей, которые узнают тебя и просят автограф?
- Нет, потому что когда я хочу уединения, я его получаю. Я знаю, куда идти, когда хочу устроить шумиху, и куда – когда хочу, чтобы меня никто не увидел. Так что любой артист, который скажет тебе, что его везде преследуют, лжет. Если он или она этого захочет, они могут ходить незамеченными. Например, когда я иду в кино в центре Мадрида, я беру шофера, и моя жена выходит купить билеты. Я делаю круг по кварталу на машине, а она ждет меня у дверей. Если она дает мне знак, что можно, тогда я выхожу, потому что это означает, что свет уже погасили, и я могу войти в зал. А когда фильм заканчивается, меня, так как все владельцы кинотеатров – мои друзья, предупреждают, и я исчезаю еще в темноте.
- Какую роль тебе хотелось бы сыграть в кино?
- Ту, которую я буду играть: Энрике IV Кастильского. Ты не знаешь эту историю? Энрике IV Кастильский был тем, кто изменил историю Испании. После него на трон взошла Изабелла Католичка, он уступил его ей, и при ней открыли Америку. Он был лунатиком и наполовину мавром**. Он исчез, когда ему было двадцать восемь лет, и неизвестно было ли это самоубийство или его убили или еще что. Он был импотентом, так что его дети были не от него, а от его друга. Тогда их объявили незаконнорожденными и на трон взошла его двоюродная сестра – Изабелла. Друга играет Оливер Рида, а Изабеллу – Сара Майлз. А мне надо поправиться на десять килограмм.
У Рафаэля есть сокровище – это его семья.
- Почему ты подчеркиваешь такую разницу между Рафаэлем с «ph» и Рафаэлем без «ph»?
- Знаешь ли, потому что один – это артист, который разговаривает с тобой, а другой – Рафаэль Мартос, который сейчас больше занят своими детьми, чем другими вещами.
Guitarra Facil (Мексика)
1976
Перевод А.И.Кучан
Опубликовано 10.06.2016
Примечание переводчика:
* Намек на пословицу «вырасти ворона, и он выклюет тебе глаз»; название книги на русском адекватно звучало бы как «я пригреваю змею».
** Реально Энрике IV был потомком кастильской и арагонской династий, прожил с 1425 по 1474 и мирно покоится в королевском пантеоне в Касересе.