Рафаэль: "Мир без музыки - это мир глухих". 2018

RAPHAEL: "UN MUNDO SIN MÚSICA ES UN MUNDO DE SORDOS". 2018

"Хорошо это или плохо, но ответственность за все, что происходило со мной в течение жизни, лежит на мне, потому что именно я принимал решения"

Через три года после выхода его Sinphónico Рафаэль выпускает RESinphónico, диск с новыми версиями, где помимо струнных инструментов нашлось место для электронной музыки. Запись осуществлялась в студии Abbey Road и в MG Studios, и его продюсером стал дирижер, аранжировщик и продюсер Лукас Видаль, внук основателя фирмы Hispavox, Хосе Мануэля Видаля Сапатера, и автор саундтреков к ряду фильмов. Обо всем этом он говорит с нашим коллегой Карлосом Васкесом.

Есть такие фотографии Рафаэля, которые звучат. Если внимательно посмотреть на них, можно в конце концов услышать аплодисменты в парижской Олимпии, в Auditorio Nacional в Мехико, в лондонском Palladium или мадридском театре Real. Артист стоит на сцене спиной к камере, с распростертыми руками. Это крест, прижатый к полу светом прожектора, падающим с неба. Публика встает с мест. Это чудо Святого Рафаэля.

В дискографии Рафаэля краеугольным камнем является композитор Мануэль Алехандро. Именно он сочинил большинство шлягеров певца из Линареса. Другая важная составляющая музыкального наследия Рафаэля – это аранжировки аргентинского дирижера Вальдо де лос Риоса и песни братьев Грегорио и Альфредо Гарсия Сегура (не стоит забывать также Сальваторе Адамо и Марио Клавеля). Рафаэль записал столько дисков, что потерял счет тому, что входит в его песенник, но у него есть Урановый диск, как у Майкла Джексона, групп Queen и AC/DC, и репертуар, который он демонстрирует на концертах вживую на протяжении двух с половиной (почти трех) часов. Изрядная часть этих песен в ходе его карьеры была переделана и адаптирована к разным стилям. Различные их сочетания позволили выпустить коллекцию долгоиграющих пластинок с узнаваемыми оркестровками. У Рафаэля никогда не было плохого аккомпанемента, он словно Фред Астер и Джинджер Роджерс.

Будем на ты или на Вы?

На ты, а не на Вы. Я взрослый, но не настолько (смеется).

А с песнями надо быть на ты или на Вы?

С песнями и впрямь надо быть на Вы, особенно с теми, что принадлежат Мануэлю Алехандро, которому я обязан всем, чем я стал. Но к музыке нужно обращаться на ты, потому что она должна быть с нами весь день, и мы должны быть очень уверенными в ней. Мир без музыки – мир глухих. 

Я узнал, что когда ты в 2013 выпустил Mi gran noche, в котором заново записывал некоторые из твоих малоизвестных (лучших) песен, ты подал идею Мануэлю Алехандро и она показалась ему потрясающей. А эта мысль тебе показалась гениальной, потому что еще не делали таких песен с подобными мелодиями и аранжировками. Так откуда взялась идея этого RESinphónico?

Идеи всегда возникают у меня. Хорошо это или плохо, но ответственность за все, что происходило со мной в течение жизни, лежит на мне, потому что именно я принимал решения. Так было всегда.

В начале, когда я стал записывать пластинки, мне предлагали другие песни, но я не хотел исполнять их, потому что мне нравились произведения Мануэля Алехандро. Мне говорили, что его никто не знает, но меня это не волновало, потому что я-то его знал. Помню, как я записывал песню, а продюсер спросил меня, неужели мне нравится «это».

Как например...

“Yo soy aquel”. Я без ума от этой песни. Я сражался при попутном ветре и при встречном ветре, но все исходило от меня, и я сам отвечаю за свои действия, но дело в том, что очень повезло всегда находить чудесных сотрудников, которые таскали для меня каштаны из огня. 

Как в случае RESinphónico делал продюсер Лукас Видаль.

Лукас живет в Лос-Анджелесе, и в Испанию он приехал с желанием, чтобы я вручил ему премию. Я знал, кто он такой, а он с детства знал, кто я. Мы с его дедушкой были близкими друзьями и ссорились целыми днями, но мы все уладили в Лондоне. Встреча с Лукасом стала приятной неожиданностью: этот сеньор, который поет (он указывает на себя), соединил две разные эпохи. Я спросил его, почему мы не работали вместе, и он ответил мне, что он не хотел бы ничего симфонического, потому что я это уже сделал (Sinphónico). Моя идея заключалась в том, чтобы прибавить к этому еще баллов, привнести «плюс». Мне нравилось думать о «R» - как в RESinphónico, но мне не хотелось, чтобы это было то же самое. В нем должно быть что-нибудь такое новое, чего раньше еще не существовало. Лукас говорил мне о симфонической музыке в паре с электронной, но я ничего не понимаю в электронной музыке! Я не знал, что из этого могло получиться. Я дал ему песни, которые он должен был увезти, чтобы из одной он сделал образец. Через четыре или пять месяцев, когда я приехал в Лос-Анджелес, чтобы выступать в театре Kodak (сейчас это Dolby Theatre), он пришел ко мне и принес запись небольшого фрагмента “No vuelvas”, с электронной музыкой. Я был в шоке. «Это то, чего ты хочешь?», - спросил он меня. «Да… но круче!». Тогда он начал изводить меня по телефону (смеется). Несколько недель назад я узнал, что все готово, но так как я находился в турне, я мог услышать только отрывки. При таком раскладе когда я, черт возьми, мог услышать все целиком и дать разрешение на производство? Мой сын Мануэль сказал мне: «Папа, ты будешь от него без ума». Я прослушал его целиком на стоящем у меня дома в студии аппарате времен царя Гороха, который, однако, звучит очень хорошо. Я должен услышать все, что я делаю в своей жизни, чтобы сравнить. Я поставил диск, сидя в одиночестве, и обалдел. Я сказал себе: «Мартос, как ты сейчас проглотишь это? Ты выходишь на сцену, но что ты будешь делать, Мартос?». И я подумал, что я должен быть как Джеймс Бонд, чтобы вся война прокатилась по мне, а я по-прежнему остался в незапятнанном смокинге. 

Кстати, в песне “Maldito duende” (Maldito Raphael) тоже была электронная музыка.

Да, но это была «самодеятельная» музыка. Музыка в RESinphónico – это электроника очень высокого пошиба. В Royal Albert Hall в Лондоне будет классно. Это музыка высокого уровня, потому что там есть несколько впечатляющих мелодий. Когда на эту электронную музыку перелагают песни из тех, что пишут сейчас, получается дерьмо. 

Я должен сказать, что очень скучаю по новой версии “Como yo te amo”.

Я ее сделаю, но вживую. Я не хотел записывать ее, потому что я уже делал это с Росио (Хурадо) в 50 años después, хотя я использовал голос с ее пластинок уже после ее смерти. Я знаю, что у менz есть ее согласие (указывает в небо и смотрит в него). Мы тысячу раз пели ее вместе, но на телевидении. 

Работая с Вальдо де лос Риосом, вы хорошо понимали друг друга?

Очень хорошо. Там началось мое «величие», но не в том смысле, что я хотел стать великим, но потому что я хотел прогреметь во всю мощь, с размахом: я хотел Луну с неба. Когда я сделал “Aleluya del silencio”, это было умереть – не встать. Я так начал, представь же себе, как я к этому привык. 

Причина, по которой ты продолжаешь записываться диски с оркестром, в том, что у нас по-прежнему нет дисков с аранжировками такого рода?

Причина в том, что хочу, чтобы эти бессмертные песни были хорошо записаны, и хочу воспользоваться всем хорошим, что в этот период предлагает технология. Записи продвинулись гораздо дальше, чем раньше, а первичная материя, песни и голоса – не совсем. Ну, голоса есть, но вот есть ли артисты – это другой вопрос.

Каких певцов ты бы отметил особо? 

Пабло Лопеса.Но он нравится мне не только из-за голоса, а потому что в нем есть немного этой моей склонности делать то, что хочется. Когда в этой профессии появляется человек, делающий то, что он хочет, я говорю ему «Оле!». Чаще всего так никто не поступает, потому что все ждут указаний фирмы грамзаписи, но я всю мою жизнь шел в обратном направлении. Помню, как я в первый раз стал готовить рождественский диск. Он казался им очень хорошим, но там были песни, которые они хотел бы выкинуть, потому что их уже спел Синатра (“The little drummer boy”), тогда я сказал, что если этой песни не будет, диска тоже не будет. И вспомни, чем сегодня является “El tamborilero”! Я всегда делал то, что хотел делать. Я не знаю, делает ли Пабло то, что хочет, но по крайней мере так кажется. 

В Infinitos bailes ты окружил себя новыми талантами – такими, как Хорхе Марасу.

Да. Я снова сделаю так, и это будет еще лучше, потому они будут еще больше стараться. Я не могу прикладывать больше усилий, но они сделают все еще лучше (при том, что они уже сделали все отлично). Я верю в них. 

 «Я сделал все, что мог, хотя вопрос заключается в том, сделал ты это хорошо или плохо. Но это меня тоже не волнует, так как я иду своим путем» 

Вернемся к RESinphónico: там есть песни, которые ты перезаписал в первый раз – например, “Inmesidad”.

Да. И также первый «номер один» в моей жизни: песня “Los hombres lloran también”, которая даже не принадлежит Мануэлю Алехандро, а написана братьями Гарсия Сегура. И есть настоящие драгоценности короны. Многих, как ты говоришь, не хватает, но они у вас будут. 

Ты ведешь счет песням, которые записал?

(смеется) Было время, когда у меня дома подсчитывали все. Это делали мои дети, словно у нас был офис: сколько получено премий, сколько у меня дисков, сколько раз их использовали, сколько хитов и весенних песен, сколько песен сделанных, потому что мне хотелось, или потому что у нас кризис… Но я уже много лет их не считаю. После моей трансплантации я не стал ничего считать.

Пятнадцать лет назад, да?

Да, пятнадцать лет. Я не стал снова считать ни моих премий, и ничего вообще.

Но у тебя есть Урановый диск, который есть очень мало у кого. 

Но он привлекает внимание, потому что это редкость, потому что теперь их не присуждают, так как сейчас невозможно продать такое количество физических дисков (больше пятидесяти миллионов экземпляров). Урановый диск находится в Музее в Линаресе, но я был куда больше окрылен, когда меня сделали Названным сыном Мадрида. Меня – такого андалузского андалузца, как я! 

Это было относительно недавно. Что ты чувствовал?

Мне это очень понравилось, потому что я всю жизнь провел в Куатро Каминос. Одним словом, премии – это другое дело, но диски, так как их использовали для многих проектов... В первые десять лет я записывал по три пластинки в год: пластинка с песнями из очередного фильма, пластинка Мануэля Алехандро и пластинка американских авторов. Я люблю петь американскую народную музыку, потому что я андалузец и очень хорошо понимаю их. Думаю, у меня должно быть восемьдесят два оригинальных диска. Потом были повторения, сборники… 

Что тебе осталось сделать?

Я уже сделал все, хотя вопрос стоит так: сделал я это хорошо или плохо. Но это меня тоже не волнует, потому что я иду своим путем. Не всегда все получается, но я стараюсь этого добиться. Выходить на сцену и таким способом идти навстречу опасности… Я хочу всего одновременно, но я также не прошу многого, только вещи, логично необходимые, чтобы комфортно чувствовать себя на сцене.

Твои концерты длятся два с половиной часа…

Потому что мне очень нравится быть на сцене. 

Какую сцену ты бы назвал «домом»?

Их несколько, кроме моего дома: Auditorio Nacional в Мехико, Ópera в Буэнос-Айресе, Большой театр в Москве, лондонский Palladium, парижская Olympia… и конечно – театр Сарсуэла. А также театр Real, но это другое дело, он – серьезная вещь. Можно пошутить насчет театра Сарсуэла, но не насчет театра Real.