Raphael cada día

В эту ночь Александра была свободна как птица, от своего давнего врага - «страсти», как если бы увлёкшийся до самозабвения враг терзал сейчас другую жертву...

Часть I

Встретившись с Виталем на работе наутро, она всю эту информацию прочла у него на лице, написанную крупными буквами, но - он был совершенно неправдоподобный мальчик: он опустил перед ней горячие свои глаза - горючие её слёзы.

А потом они вместе работали летом в совхозе на усадьбе. Он ворочал тяжёлую мужскую работу, она - женскую, полегче. И он всегда приходил ей на помощь: видно было, что - ревниво стерёг любой нужный момент, чтобы вовремя оказаться рядом. Однако оказывал помощь неожиданно хмуро, малоприветливо - и, окончив, моментально и решительно уходил. В том числе и от всяких выражений благодарности и признательности.

Александра не могла понять причины такого двойственного и противоречивого его поведения.

А между тем невидимая струна, натянутая между ними, уже звенела от напряжения, и ток от неё становился всё более ощутимым для окружающей их рабочей компании ... Александра, будучи старше и опытней, с ужасом это сознавала. Мало того, что сослуживцы - её собственные дети внимательно и недоуменно вглядывались в неё, такую другую, чем в их одинокой квартирке в городе - здесь у костров, с пением под гитару, с этой особой озарённостью и окрылённостью ... Особенно Богданчик ревниво и чутко следил за мамой, тревожно и неохотно расставаясь на время работы, стараясь не отпускать от себя при любой возможности ... она самым краем материнского инстинкта всё это ещё чуяла. И сознавала, что «струна» эта ею должна быть так или иначе «ослаблена», пока не грянул какой-нибудь гром...

В самое первое своё дежурство на общей кухне Александра волновалась не потому, что ей одной предстояло накормить тридцать человек, - а потому, что нужно было накормить Виталя. Её сотрудницы - отменные хозяйки, мужние жёны; для них это просто рядовые дежурства. Но ей-то нужно было неизвестно зачем, чтобы именно Виталь - похвалил...

Так волновалась, ворочалась с боку на бок на своём тюфячке на дощатом пахучем полу, не спала полночи - а в пол-шестого утра, когда она сладко уснула и видела десятый сон, Виталь разбудил её на дежурство.

Он всех дежурных всегда будил. Это была его обязанность. Он здесь вообще вставал раньше всех; работал тяжелее всех; ложился позднее всех... Александра это прекрасно знала.

И тем не менее он застал её врасплох. В сладком сне; в беспамятстве. Она почувствовала, как кто-то легонько трясёт её за плечо: - «Александра! - пора, половина шестого...».

Александра открыла глаза, медленно переносясь в явь. Прошли какие-то долгие секунды, прежде чем глаза её узнали эти другие глаза, склонившиеся над ней, - и уставились в них непонимающим взглядом. «Ты дежуришь сегодня, - объяснил Виталь шёпотом, стараясь не разбудить детей и соседок, которым вставать надо было на полтора часа позже.

Но как только глаза её приняли осмысленное выражение, он немедленно убрал руку с её плеча. А едва она перехватила его взгляд, успев проникнуть невольно в самую сокровенную глубину и разглядев всё-всё, что кричало там, в глубине - он опустил глаза и отошёл прочь, замкнувшись на семь замков.

Она превзошла самоё себя и заткнула за пояс всех своих "дам": все тридцать человек единодушно просили добавки; все комплименты были щедры, громки и выразительны, но... Виталя не было. Он пришёл уже тогда, когда Александра, кусая губы и сдерживая слёзы, домывала гору посуды. В кухне давно никого не было. Он сел один в торец длинного стола и взял ложку. Александра молча понесла ему полную тарелку супу: «Остыло всё .» .

- Ничего страшного .

Ей мучительна была эта его замкнутая холодность, эти односложные вопросы и ответы, это нарочито «продуманное» равнодушие... она платила ему тем, что молча, тщательно, предупредительно служила ему, как если бы была ему самой преданной, но и самой бесправной служанкой. Гордость её - даже не женская, нет, - просто человеческая - оскорблена была фальшью поведения этого человека.

«Ну вот, - он кончил есть. - А говорила, что готовить не умеешь.

- Понравилось ?
- Очень вкусно.»

Это было всё, что ей нужно.

А однажды случилось ЧП, поднявшее на ноги весь совхоз: потерялись двухлетние двойняшки Александры Кир и Кира. Вины матери в этом происшествии не было: она работала на усадьбе, а за их групповым «детским садом» закреплены были две дежурные мамаши – воспитательницы.

Александру ноги не несли. Она тупо вставала, садилась, пыталась куда-то бежать - и снова садилась посреди усадьбы. В глубине души было чувство тупой тоски и ожидания самого худшего. Она ждала почему-то, что рано или поздно к ней принесут её детей утонувшими в холодном, как лёд, прозрачном ключевом источнике, и это будет ей справедливым наказанием "за всё". Перед глазами, как наяву, виделись посиневшие губки и откинутые головки с мокрыми кудряшками на тонких шейках: одна тёмно-рыжая, другая совсем светленькая...

На фоне полыхающего заката она увидела Виталя. Он нёс ей навстречу двух её малышей - живых, замурзанных и всхлипывающих. Их разделяла низкая изгородь; дети, отцепившись от шеи Виталя, с рёвом вцепились в Александру, а она, приняв их с рук на руки, только и смогла выговорить: - Спасибо... если б ты знал ....

- Не нужно мне таких благодарностей, - отрывисто произнёс Виталь . - Я был бы тебе очень благодарен, если бы ты за детьми смотрела ... - и , отходя, ещё более жёстко добавил: - Поседеешь - с такими мамашами...

Александра купала детей, укладывала их спать, потом стирала и сушила утюгом одёжку... сердце ныло от горя, от невысказанности, от несправедливости всей ситуации. - Пойти и сказать! - рвалось у неё в голове. - Пойти и сказать... за что?!. - что я сделала; в чём перед тобой виновата; зачем ты со мной это делаешь, за что так казнишь ...

«Казнь» заключалась в том, что - зачем он встал рядом с нею?!. - зачем делает ей столько добра; так помогает, как будто он ей брат, отец или муж; зачем так нежен с её детьми... «куда тебе в нашу безрадостность; зачем ты встал на это святое наше пустое место; зачем детей к себе приваживаешь; сердце моё приваживаешь, - зачем искушаешь его...» - Александра в который раз мысленно ужаснулась, представив себе Виталя в сочетании с её семьёй: «...да ему нужна юнейшая девчоночка под стать ему самому; нужны собственные счастливые родные дети; ему нужно чистое юное счастье, он его достоин... за что же нам такая боль?!. за что мне - такое страшное искушение ?!.» - она сидела, вся зарёванная, на своём тюфячке, укладываясь спать, расчёсывала перед сном волосы и произносила мысленно все эти свои горючие монологи...

Виталь вошёл с очередными распоряжениями на завтра. Увидел её. И так и остановился с открытым ртом. И не отвёл, как обычно, взгляда - а, наоборот, уставился во все глаза на рыжую копну её волос, которые она не успела заплести на ночь в косы. Медленно и как-то странно оглядел её всю. Оглядел спящих детей. Лицо его приняло такое выражение, которого даже предположить в нём не могла Александра, а ещё менее - истолковать... попятившись назад к двери, он стремительно выбежал на лестницу и исчез в ночи.

Вот это было уже последней каплей.

Александра, вскочив и дрожа, накинула халат, нашарила платок, оглянулась на спящих малышей и тоже выбежала в ночь.

Она даже не знала толком, где жил Виталь. Уступив мамашам с детьми двухэтажный деревянный домик, ребята расположились кто в палатках, кто в вагончиках, кто в сарайчиках - мимо них в кромешной тьме летней ночи бежала Александра на единственный огонёк света, мерцавший в оконце самого крайнего полуразрушенного сарайчика, который примыкал уже вплотную к саду. Встав на тропинку, ведущую в сад, Александра перевела дух и пошла тихо, стараясь ступать как можно неслышнее. Вот и окошко. Она, затаив дыхание, приникла к стеклу...

Виталь, почти спиной к окну, стоял на коленях, обеими руками обняв табуретку, у которой висела на стене какая-то невразумительная старая икона, освещённая фитильком. Александра вдруг поняла, что он плачет, уткнувшись лицом в эту несчастную табуретку ... - и тут вдруг что-то пронзило её изнутри обжигающей болью, жгучим стыдом, острой жалостью, каким-то детским сердечным трепетом ... Она совершенно не понимала открывшейся её взору ситуации умом - но каким-то непостижимым наитием, внутренним светом, интуитивно - приняла её в себя, как принимала на грудь каждого из только что родившихся своих малышей... Виталь, то есть, как бы принадлежал этой иконе. Ну, или Тому, Что стояло за этой иконой. Он принадлежал ей - но вот теперь, стало быть, умолял её отпустить его. Отпустить к ней, Александре, и к её детям. Но этого было нельзя. Почему нельзя – этого не понимала Александра: она видела, что только этого сейчас желал Виталь, только об этом он молил сейчас и даже лил слёзы - но ей нельзя было становиться между ним и этой иконой ; ей нельзя было соперничать с ней за него... И Александра, неизвестно почему, приняла это «нельзя»... и как только приняла - брызнули из глаз её странные, «нездешние» слёзы (при том, что слёз в её жизни уже было предостаточно, такими она плакала впервые) - и сколько времени они оба вот так проплакали в этой незабвенной ночи один там, другая здесь, на ночном холоде, - знала, может быть, эта чёрная закопчённая икона, на которую они оба смотрели, обливаясь слезами.

Когда холод ночи пробрал её всю до косточек, она тихонько попятилась от окошка, пробежала тропинку и тайком вернулась к себе.

Рано утром, когда Виталь пришёл будить очередных дежурных, он застал Александру сидящей на собранных сумках.

- Почему не спишь? - спросил строго .
- Я уезжаю сегодня утром, Виталь.

Бесконечное изумление, горе и радость одновременно отразились у него на лице.

- Что случилось ?!. - неизвестно чему как будто не смея верить, спросил Виталь, всё больше и больше отчего-то волнуясь.

- Ничего. Чувствую, что заболеваю. С работой не справлюсь, а вы - с малышами моими...

Виталь вдруг порывисто обернулся куда-то к окну и сделал жест, который Александра видывала только в кино: он торжественно, широко, самозабвенно перекрестился на восходящее солнце и медленно поклонился до земли. Обернулся к ней.

- Не я чем обидел часом ?

Александра безмятежно улыбнулась: - Не ты, не ты. Говорю же - заболеваю, в город нужно .

- Я провожу к автобусу. Дети проснутся, вы ещё успеете позавтракать не спеша.

Они действительно позавтракали не спеша, и Виталь проводил их к автобусу. Нёс чемодан и сумку, и малыши цеплялись за его оттопыренные для них мизинцы. Но это был, наконец, совершенно другой Виталь!! - ни тени не осталось от его былой фальшивой холодности, он смотрел на Александру светло, счастливо, открыто - не тая больше от неё всей огромности своей любви и нежности, но качество этой его любви и нежности было ново и поразительно для Александры... (и она не знала ещё тогда, что как раз этого качества любовью и нежностью старомодно-прекрасного мальчика Виталя уже навсегда побеждён в ней её ненавистный невидимый враг, называемый «страстью»...)

Разместив вещи и усадив малышей, Виталь вышел из автобуса. Она вышла за ним: - Спасибо, Виталь.

- Прости меня Христа ради. Прости за всё и лихом не поминай. Не помянешь?

- Я не забуду, Виталь, поминать тебя добром.

- Береги себя. Детей береги. Бог не оставит вас, вот увидишь. - Виталь поклонился ей; поклонился отъезжающему автобусу ...

Перед тем, как автобусу повернуть на трассу, поднял руку ...

Это было давно. Больше они не виделись. Но Бог действительно не оставил их.

Татьяна Коссара
Санкт-Петербург (Россия)