Raphael cada día

Татьяна Коссара продолжает рассказ, с началом которого наши читатели уже познакомились в двух выпусках.

Чтобы вспомнить, о чем же повествует Татьяна рекомендуем обратиться к предыдущим выпускам.

Золотые ворота: Голоса. I
Золотые ворота: Голоса. II

И с тех пор как-то больше ни разу не вспомнила эту странную историю с голосами. Несмотря на то, что этот брак, естественно, не был счастливым; что ребёнка от этого брака ей пришлось поднимать одной - точно так же, как незнакомой и неведомой ей маме Алёнки (Янка всегда как-то очень отчётливо помнила и понимала, что у её мальчика есть старшая сестрёнка по общему несчастью).

И ей всегда было очень неловко перед обоими этими детьми по поводу того, что существует эта предательская, с её точки зрения, закономерность: что девочки, которым повезло иметь в своих девичьих семьях хороших, верных и преданных отцов, обрекают потом своих собственных детей на вот эту тотальную и «закономерную» безотцовщину - только по причине собственного эгоизма... по причине того, что, оказывается, не детям отца выбирают, а себе, любимой - вот этот подлый «эфир» и «наркоз»... 

А тут случилось то, что и должно было случиться рано или поздно с любым мальчиком, растущим без отца: мальчик вошёл в переходный возраст; мальчика начала «засасывать» улица - и в поисках спасения сына Янке пришлось оказаться в доме у одной «бабушки» - из так называемых «народных целительниц». Квартира этой бабушки находилась на первом этаже огромного многоэтажного дома, но входная дверь была незапертой и, как ей объяснили странные строгие тётеньки, бывшие здесь в подчинении у хозяйки, не запиралась в принципе - это такие здесь были законы гостеприимства. Эти же тётеньки на кухне накормили Янку всякой едой, над которой ранее бабушка как-то по-особому молилась - что тоже, оказывается, являлось обязательным элементом для всякого здешнего визитёра. 

На лицах этих женщин читалось такое умильное, подобострастное, почти рабское выражение; слова и тихие возгласы их были так многозначительны и исполнены такой таинственной важности, что Янка как-то подрастерялась. А уж когда её ввели в комнату самой хозяйки, неловкость и изумление достигли предела: в комнате практически не было никакой мебели, исключая кровать с самой бабушкой (бабушка была инвалидом) и стула перед этой кроватью. Голое окно без всяких занавесок; голая лампочка на потолке. А по стенам развешано множество дешёвых бумажных иконок, и между ними крупно и небрежно нацарапаны какие-то молитвы чуть ли не углем или сажей,- на редкость безграмотно.

Бабушка сначала проделала над ней целый каскад странных и удивительных действий и манипуляций - например, набрав в рот какой-то особой, солёной, заговорённой ею самою воды, она прыснула этой водой изо рта прямо в вырез Янкиной кофточки; затем - за шиворот; затем - в каждую Янкину туфельку. Затем она эти туфельки повернула подошвами вверх и каждую из подошв поцеловала. Затем большим железным церковным аналойным крестом стала постукивать по голове и плечам обалдевшей, мятущейся в поисках смысла Янки ... и вдруг, отложив крест, сказала решительно и серьёзно, прямо как дельфийская сивилла: - «Ты же не любишь своего сына». Янка просто содрогнулась внутренне - так «пророчески» это было произнесено! - и, готовая ко всему (в том числе и к тому, что вдруг же и действительно не любит, раз эта удивительная бабушка так уверенно это говорит?!), и внутренне же обратилась строго и беспристрастно к собственной совести, взыскуя искреннейшего и немедленного ответа.

И вот оттуда, из сердца, снова, как когда-то давным-давно, до неё донеслись как бы два голоса, странно знакомые ей. Один - грозный, обличающий, выразительный и внушительный,- повелевающий ей признать свою нелюбовь. И второй. Тоненький. Едва слышный. Как младенческий плач... когда ребёнок так отчего-то измучится, что не может больше плакать громко, а едва слышно "скулит" в полубесчувствии: - «Мамочка, люби меня!!.- не отдавай свою любовь, не признавай её несуществующей!!. - ибо если ты это сделаешь, она действительно перестанет существовать, и я останусь без твоей любви...» . И вот так едва слышно плачет и плачет : - "Мамочка, не отдавай меня!!. (а какое-то внутреннее «эхо» вторит-переводит: не предавай меня!!. ).

И вот тут-то Янка и вспомнила свои девятнадцать лет. Когда она послушалась громких и внушительных голосов - и не послушалась вот такого... тихого и горестного... и всю свою последующую жизнь теперь должна каяться в этом, - потому что тихий голос сказал ей тогда тихую правду. А выразительный и внушительный - солгал. 

Мало того. Перед её внутренним взором вдруг понеслась вереница событий, целое «кино» - вся их с сынулей прожитая жизнь, начиная с него ещё нерождённого , и до сего дня ... и вся эта «кинолента видений» - словно незримая пуповина, натянутая до предела и пульсирующая; и вся она будто ждёт в смертном страхе, перережут её или нет; а «нож» - вот это Янкино материнское - «нет, не люблю».

Встала Янка со своего стула. Смотрит в глаза бабушке-сивилле и говорит: - «Нет, матушка. Я своего ребёнка люблю. Может быть, я самая плохая мать на свете; может быть, любовь моя самая неправильная и глупая - но что я своего сына не люблю, этого я никогда не смогу сказать. У меня язык не повернётся: это было бы неправдой.»

«Пуповинка» радостно запульсировала, забилась благодарно - тихий шелест знакомого голоса как по головке погладил повзрослевшую девочку Янку: умница!!. ... ребёнок твой не остался без твоей любви ...

Бабушка попробовала было возражать, но уж без прежней уверенности ... а потом велела больше не приходить. И тётеньки как-то тихо и ужасно зашипели на Янку, выпроваживая её восвояси... 

Она вышла из парадной, прошла шагов двадцать - и вдруг почувствовала, что с ней творится нечто странное. Будто над головой стал ломаться, рассыпаться в кристаллы, осыпаться вниз тонкий лёд... какое-то стеклянно-целлулоидно-ледяное яйцо, в которое она, оказывается, была как бы «заключена», вдруг лопнуло, треснуло и стало осыпаться, звеня об асфальт. И в лицо ей пахнул свежий весенний ветерок, рассеивая и унося прочь какой-то тяжёлый сладко-пьянящий «эфирный» запах. ...Она внезапно поняла. Она узнала и этот запах, и это своё «гипнотическо-наркотическое» состояние ... оно было как бы другой "окраски" ; по-другому «упаковано» - но сущность, качество было одно... "эфир».

Непонятно саднило и щемило душу только вот это странное уродливое «виртуальное» яйцо... о чём-то оно ей напоминало.

Янка бежала от бабушкиной парадной длинным двором - он был весь полон молодых цветущих вишнёвых деревьев, и все они, казалось, тянули к ней свои тоненькие невестины веточки и шелестели знакомо, тихо и радостно: «Всё будет хорошо, детка... Отныне всё будет хорошо...».

Впереди вставал белоснежный храм с синими куполами...

Окончание следует...

Татьяна Коссара
Санкт-Петербург (Россия)