Raphael cada día

Взгляды комиссии скептически, с подозрением устремились на Вонапеца, который открыл было папку, чтобы начать читать доклад. Его со всех сторон атаковали враждебные энергетические токи. Вонапец был будто под обстрелом. Сердце у Дианы, которая сидела, затаив дыхание, тревожно колотилось. 

Не сказала бы, что в те минуты она гордилась учителем: у него был довольно жалкий вид, и Диане невольно пришлось это осознать и принять. Он открыл папку и... да, конечно, он открыл микст, чтобы уже при чтении показать, как мастерски он им владеет. Его голос имел откровенно носовое, неестественное звучание. Он напоминал голос некоего героя из мультфильма. 

Говори Вонапец своим голосом, он, быть может, произвел бы гораздо лучшее впечатление на "оппозицию". Но, как известно, все, что естественно, было для Вонапеца безобразным. Даже не глядя на Стефана Кириллыча, по одному лишь звуку его голоса можно было предположить, что он обращается вовсе не к вам, а говорит в пустое пространство. Его голос был безжизненным и холодным. Он не выражал чувств, не был пропитан желанием вас убедить, увлечь, заинтересовать. Он был каким-то отрешенным, монотонным, деревянным... словно звук от стука по полому деревянному цилиндру. Таким голосом не утверждают ни идеи, ни собственной персоны - собственной персоны особенно. Где азарт, где темперамент и остервенение, с которыми Вонапец в былые времена обсуждал Поварихину и Тишинскую за стенами их классов? Эти качества придавали голосу Вонапеца особенную густоту, весомость и объем. А сейчас они исчезли. Испарились! Выветрились, оставив только невзрачный деревянный каркас.

Звук вонапецкого голоса исподволь заставил Диану съежиться, - и не только ее: вся комиссия тоже как-то странно скуксилась и потупилась. Взгляды потухли, углы губ свесились, сами губы перекосились в язвительно-равнодушных полуусмешках, лица побледнели и сделались постными и пресными, щеки - особенно у Тишинской и концертмейстера Никудышниковой, дородной шатенки с круглыми глазами и крупной химической завивкой, - надулись и обвисли... Это были лица-маски. Уродливые маски, как физиономии героев картины Иеронима Босха "Фокусник". Только там эти физиономии "излучают" азарт и любопытство, а здесь было совсем иное: на лицах комиссии застыло какое-то тупое равнодушие, смешанное с презрением и тенью недоумения: зачем, мол, мы здесь сидим? зачем мы слушаем его ахинею?

Да и Вонапец под гипнотическим воздействием собственного голоса скорчился до неузнаваемости. Его фигура, и без того маленькая, стала еще меньше, тоньше и суше, левое плечо опустилось вниз, правое подалось вперед, одна рука вдвое вытянулась, а другая, наоборот, стала вдвое короче, голова приплюснулась и села глубоко в плечи, так что шеи вообще не стало... осанка Вонапеца тоже была далеко не идеальна: плечи, перекосившись, выгнулись дугой и вдавились в грудную клетку, а позвоночник замысловато изогнулся змейкой. А уж если бы вы посмотрели Вонапецу в лицо!.. о, восхищаться тут было совсем нечем. У человека, увлеченного идеей, у человека, который ею одержим или болен, и тем более у человека, который в нее влюблен, вряд ли бывает такое лицо. Даже у самовлюбленного человека такого лица никто не видел. Обычно у людей, которые хотят вам что-то доказать, или убедить, или заинтересовать, или влюбить вас, - в себя ли, в идею ли, - лица пылают огнем вдохновения. Горящие глаза ослепляют вас, ланиты пышут жаром, как банная печь, а уж губы, губы!.. на них так и пляшет "голливудская" улыбка! Это лицо играет с вами, завлекает, манит, очаровывает и наконец - овладевает полностью, не оставляя свободным ни одного уголка вашего сердца. Неважно, чье оно - мужское или женское. Это лицо актера, играющего роль, - актера, который хочет не столько вам понравиться, сколько воздействовать на вас и обратить в собственную веру, хотите вы того или нет.

У Вонапеца было совсем иное лицо. Желто-коричневое, неподвижное, как маска, нейтральное, оно навевало на вас удушливый туман тоски. Пустые глаза, прикрытые зеркальными стеклами очков, ничего не выражали и смотрели вне вас, куда-то в промежутки между вами, вам в переносицу, а не в глаза. Словом, они не были обращены непосредственно к вам, они будто боялись вашего ответного взгляда и стыдились на вас глядеть. Они всячески избегали этого и сооружали невидимую, но прочную стену между собой и вами. Эта стена перекрывала всяческий контакт, и даже если вы хотели его установить, вам не удавалось. Ваш скепсис, ваше презрение, подозрение и нежелание слушать усиливалось по мере того, как росла дистанция, и если поначалу в вас еще тлело желание разбить ее, то сейчас оно исчезло за ненадобностью: зачем вам это делать, когда выступающий сам этому не противится?

Создавалось впечатление, будто Вонапец хочет от вас отделаться. Ему противно любое напоминание о вас, а уж "распинаться" перед вами он тем более не желает! Весь его вид говорил об этом, и хотя он любил утверждать, что умеет маскироваться, здесь он роли явно не выдержал. Маскировка удается ему в иных случаях, о которых уже не раз говорилось, но только не в данном случае. В своем собственном деле Стефан Кириллыч, увы, был беспомощен, как нигде.

Говоря не своим голосом, вдобавок Вонапец говорил и чужимисловами. Да и говорил ли? Читал! Не дожидаясь, пока взоры врагов устремятся на него, он отверз папку и начал читать - открыто, без стыда, без боязни произвести на ученицу и коллег сомнительное впечатление! Кто-кто, а уж Диана никак не могла ожидать от учителя ничего подобного. Сей факт... шокировал ее? Не то слово. Она была уверена в том, что Вонапец будет непременно рассказывать. Накануне, когда учитель поведал ей, как он намедни "готовился" к выступлению на открытом уроке (помните, он сел писать лекцию за ночь до урочного дня?), она про себя удивилась: "Ничего себе? И когда же он успел это выучить? Странно..." и тут же осеклась: "Ну, наверное, так надо, ему виднее". Возможно, у Дианы мелькнула мысль и о том, что Стефану Кириллычу вовсе не надо ничего учить: он и так все великолепно помнит, и поэтому ему не составит труда рассказать сие, а писал он лишь затем, чтобы привести свои знания в систему. Текст ему необходим лишь для психологической поддержки - не более. Но чтобы его читать... нет, это исключено! Он долгое время проводил исследования, разработал на их основе оригинальную концепцию, вывел ряд опорных пунктов, развил целую систему уникальных, невиданных доселе приемов, - да он должен этим болеть! Настолько болеть, чтобы без всяких папок и рукописных текстов изложить сие перед любой публикой своими словами! Так делают все мало-мальски квалифицированные мастера. А если уж ты не в состоянии таким образом показать, насколько ты квалифицирован и достоин места, на которое претендуешь, то сделай хотя бы вид! Вызубри лекцию наизусть и - вперед! В конце концов, так ли уж часто тебе приходится читать лекции? Это, может быть, единственная и последняя лекция в твоей жизни, - так вызубри же ее всем на зависть! Покажи, какая у тебя феноменальная фотографическая память! Это что, так тяжело и хлопотно? На твоем месте Диана так и поступила бы. По крайней мере, слушать выученный текст публике было бы намного приятнее, нежели текст читаемый. Чтение - не показатель профессионализма. Так любой профан сойдет за просвещенного, сделай он конспект и прочитай его! И вот таким вот образом подав себя "оппозиции", Вонапец надеялся на какое-то понимание с ее стороны? На признание, на уважение?! О нет, так Вы, господин Вонапец, никогда не выйдете из амплуа несправедливо обиженного судьбой мученика, вынужденного терпеть плевки и побои от пошлого мирка бездарей, дилетантов и тупиц, куда чья-то немилосердная рука жестоко Вас бросила, чтобы насладиться Вашими страданиями; над Вашими ушами всегда будет отчаянно звенеть сардонический смех Судьбы, он будет бить в Ваши барабанные перепонки до тех пор, пока они не лопнут; вокруг Вас никогда не переведутся бездари и дилетанты, и мир, где Вы обитаете, навсегда останется пошлым и жалким, потому что Вы сами видите его таким. Вам нравится подобная роль и подобные декорации на сцене? Вам не надоело играть одно и то же в одной и той же обстановке? Наверное, нет, если Вы решили читать собственный доклад, а не излагать его своими словами!..

Читал Вонапец недолго - всего десять минут. Он, вероятно, очень гордился тем, что уложил такое бездонное море информации в такой маленький отрезок времени. Однако никто ничего не понял: ни "оппозиция", ни сама Диана, которая должна была сейчас воочию и во всеуслышание демонстрировать то, что прочитал Вонапец. А Вонапец? Понял ли он сам то, что прочитал? Он даже не удосужился объяснить публике прочитанный текст, а там наверняка были моменты, нуждающиеся в объяснении.

Читал он в умеренном темпе, не быстро и не медленно, делая странные акценты и паузы между словами, расстановка которых была понятна лишь ему. Диана уже не помнит, о чем был этот доклад. Лишь одно словосочетание врезалось в ее память и так и осело там: "нервная дуга". Что это за нервная дуга и как она действует, ей не ясно до сих пор. И зачем он вывел на сцену эту "нервную дугу", когда можно было показать на уроке другие приемы, давно отработанные? Эту пресловутую "нервную дугу" Вонапец решил внедрить в практику едва ли не на самом открытом уроке: он оповестил о ней Диану лишь на репетиции в тот же день.

"Нервная дуга", по утверждению Вонапеца, находится на внешней стороне десны верхней челюсти. Она служит проводником звука, поэтому ее при звукоизвлечении необходимо постоянно "насыщать" воздухом. Это был совершенно новый прием, открытый Вонапецем намедни, и он, ослепленный своим гениальным открытием, и дома опробовав его на себе, решил немедленно продемонстрировать его, чтобы блеснуть перед врагами умом и эрудицией. Он, видите ли, вывел постулат о "нервной дуге" из наблюдений биологов Павлова и Мечникова, которые в свое время сказали о нервах много умных вещей. На них он сослался в докладе, ввергнув своих "коллег" в замешательство: оказывается, никто из них не знал, кто такой Павлов. Естественно, они не поняли, что такое "нервная дуга", а Вонапецу того и надо! Он и не вздумал им ничего объяснять: зачем? Главное - напустить побольше пыли, да почернее, погуще, чтобы никто не сумел ничего разглядеть! В пыли ему было комфортнее. Пылевая мантия делала его фигуру загадочнее. По крайней мере, в ней эта фигура казалась менее уязвимой и невзрачной, а казаться - куда привлекательнее, чем быть. Для того, чтобы казаться, не обязательно много "работать". Вовсе не надо сидеть ночами и сочинять лекцию, не надо учить ее наизусть, чтобы потом рассказать, не надо над нею думать, достаточно просто списать из книги несколько ученых фраз, пересыпать их громкими именами знаменитостей и прочитать, не объяснив, чтобы никто ничего не понял. А потом, сославшись на последнее, объявить себя непризнанным гением. Тяжело ли сие? Отнюдь.

"А судьи кто!" - с досадой, горечью, болью и злостью воскликнет потом Вонапец, испытывая наслаждение от того, что его несправедливо обидели. Вот и еще одну мученическую роль возьмет он на себя, без зазрения совести, - роль человека, страдающего "горем от ума". Каково хамство!

Именно "нервная дуга" и вывела Диану из колеи, когда она пела на открытом уроке. Вонапец болтал какую-то галиматью, распаляясь и размахивая руками, прогибаясь в пояснице и выпячивая грудную клетку, изо всей силы топыря пальцы на обеих руках и раздувая ноздри, как разгоряченный конь, - а Диана не слушала его, глядя в никуда. Все ее попытки установить между собой и Вонапецем хоть какой-нибудь контакт были безосновательны: она постоянно наталкивалась на незыблемую стену. Она не понимала его, хоть он и кричал ей, выворачивая себя наизнанку:

- Нервная дуга! Где нервная дуга! Ты напрягла нервную дугу? Ты насытила нервную дугу?

Будь она проклята, эта нервная дуга! Она застряла у Вонапеца в глотке, как рыбная кость! Диане стало бы намного легче, если бы он велел ей "гиперболизировать" череп или представить, как в середине твердого нёба образовалось отверстие, через которое звук, пробивая темя, вылетает и вонзается в самый центр небесного купола! Так нет же, он вешает ей на зубы какое-то коромысло из нервов! Куда это, в конце концов, годится?

Диана пела намного хуже, чем на репетиции. Всеми силами она пыталась взять себя в руки. В какой-то степени ей это удавалось. Она уже не думала о том, чтоона поет. Главное - правильно извлечь звук и послать его в нужное место. Мало-помалу она вообще перестала обращать на Вонапеца внимание и, пропуская мимо ушей его тарабарщину о "нервной дуге", пыталась пользоваться старыми, наработанными приемами. Однако, они упрямо не хотели ложиться на ее "аппарат", и Диана подчинилась силе инерции. Ее спасла отнюдь не "нервная дуга" и не "гиперболика" верхней челюсти! Наверное, одну из ролей тут сыграло ее отчаянное желание не ударить лицом в грязь. Вонапец был рядом, и несмотря на то, что с ним у нее не было абсолютно никакого контакта, что она его не понимала и не слушала, она все же в первую очередь думала о нем, а потом уже о своей жалкой участи.

А за дверью класса в это время активно бурлила жизнь! Ира Карачкина, Таня Афанасьева и мама Дианы выстроились у двери в очередь, чтобы послушать, как поет Диана и что ей говорит Вонапец. Особым жизнелюбием, темпераментом и оптимизмом отличалась Ира: объявив монополию на место у замочной скважины, она пригнулась к ней, вплотную прислонилась и вставила туда свой глаз. Замочная скважина полностью открывала ей перспективу 14-го класса. В это маленькое горизонтальное отверстие она могла увидеть и брезгливую мину Тишинской, в отвращении перекосившей рот, и жадные, фосфорически блестящие зеленые глаза Поварихиной, впившиеся в корявую фигуру Вонапеца и хищно ловившие каждый его жест, и постно-презрительную гримасу Никудышниковой, которая не понимала в галиматье Вонапеца ровным счетом ничего. Ира глубоко, всем своим огромным, щедрым сердцем, всею глубиной до боли преданной Вонапецу души сочувствовала учителю и Диане, проникалась их переживаниями и, возможно, представляла на месте Дианы себя.

- Давай, Диана, давай! - распаленная азартом, почти кричала она, еле сдерживаясь от переполнявших душу эмоций. - Давай, дай им жару! Здорово! Молодец! - радовалась она, когда Диане что-то особенно удавалось. - Так держать, умница! давайте, Стефан Кириллыч, так им и надо! А ну, утрите им всем нос, пусть знают наших! Мы им покажем нашу школу, мы за нашу школу горой... так, Диана, так, молодец, молодец! Во! - круто! здорово! Давайте, давайте, ух! Пусть Поварихина с Тишинской подыхают от зависти!

Время от времени отходя от "наблюдательного пункта", Ира пересказывала увиденное Тане и Надежде Аркадьевне:

- Тишинская губы надула... а Поварихина так и въелась глазищами в Диану! Глазки-то горят у Поварихиной, нравится, видать! - смачно говорила Ира, сопровождая свои слова красноречивыми жестами и мимикой. - Во, Дианка, здорово, классно эту ноту взяла, да-а? Пусть знают теперь наших, а то - ишь ты! - взъелись на Стефана Кириллыча. Стефан Кириллыч, мы за вас болеем, держитесь! Мы - ваша опора, Стефан Кириллыч!

А Диана в это время отчаянно превозмогала себя. Настроение у нее было далеко не оптимистическое. Чувствуя, что она часто делает не то, не так и не с первого раза, Вонапец распалялся и иногда даже повышал голос. Сердце Дианы упало: после урока он ее точно "убьет"! Что делать... Боже, что делать! Уже поздно что-то поправлять, да... Как отвратительно я пою! Как они на меня смотрят! Какой у меня, должно быть, идиотский вид! Ах, как же здорово я пела на репетиции!.. и вот меня, как это всегда и бывает, не хватило на самый ответственный момент!.. видимо, я хорошо выдохлась во время распевки, ах, допеть бы, выдержать бы, не ударить бы лицом... ах, держись, держись, окаянная, держись наконец!!! иначе грош тебе цена, слышишь? держись! готовься! не смотри на них, не смотри, какого дьявола ты уставилась на Тишинскую, какое дело тебе до Поварихиной... Никудышниковой... концертмейстеров, какое! О-о-о... бездна разверзается под ногами, и я падаю, падаю, мне не за что уцепиться! Стефан Кириллыч, пожалуйста, бросьте мне веревку, бросьте веревочку, ну?.. хотя бы ниточку!!!

Разные мысли вихрем осаждали голову Дианы, когда она пела, превозмогая капризный голос, который упрямо "садился" и не хотел отправляться ни в микст, ни на зубы, ни на "нервную дугу". Внезапно она вспомнила, как пела однажды в сентябре, 16-го числа - о, эта дата навсегда останется в ее памяти как самый восторженный и счастливый день за двадцать лет жизни! в этот день она впервые почувствовала себя настоящей певицей, она ощутила биение жизни в собственном сердце, и реальность - реальность, а не иллюзия! - впервые улыбнулась за долгое время, в течение которого ей казалось, что она спит и видит бесконечный сон. Она мечтала спеть так на открытом уроке - спеть, как 16-го сентября, чтобы вновь почувствовать себя живой, чтобы своим пением доставить радость публике, какой бы та ни была, из кого бы ни состояла! Но все было иначе: голос "садился", голос сипел, он капризничал и "сдавал", хотя Диане вовсе этого не хотелось. Во время пения она испытывала не радость, а муку. Открытый урок стал для нее пыткой - жесточайшей из пыток. Она отчаянно жаждала поскорее допеть и сгинуть, убежать, провалиться куда-нибудь, чтобы никто никогда ее больше не видел. Спеть и забыть! Раз и навсегда забыть!... о, не будет сенсации... не будет триумфа!.. и Вонапецу в грудь снова полетят пули и копья. "Оппозиция" снова восторжествует, попирая бедную жертву своими грязными ногами, насыпая над нею новый курган из риса и манки - теперь уже незыблемый и вечный. И во всем виновата я, Диана Оболенская! Я, которая могла спеть хорошо, а спела отвратительно! После этого у Вонапеца не останется никого, кому он мог бы безоговорочно доверять. Я была единственной, и вот... вот она, моя ничтожная участь!!!

Программу Диана пела солидную. Туда входили романсы "Что мне жить и тужить" Варламова и "Здесь хорошо" Рахманинова из репертуара Антонины Неждановой, "Каватина Розины" из оперы Россини "Севильский цирюльник", ария Виолетты из "Травиаты" Верди и "Заздравная" Дунаевского. Эта программа сразила комиссию наповал: рисо-манко-маны об этом даже и не мечтали!

Однако исполнить сию программу так, как ей того хотелось, Диане не удалось. Ни одного "верха" она не взяла как следует. Да, формально она эти ноты пропела и нигде не сорвалась, но так, чтобы кругом голова и сердце в пятки... нет. Увы! А Вонапец, вовсю подпевая Диане и напрочь забыв о том, кто сидит за его спиной, активно продолжал впрягать взмыленную лошадку в "нервную дугу"...

"Заздравную" Диана так и не допела: хищница Поварихина вдруг разжалобилась и отпустила ее, прекратив пытку. Красная, распаленная, вне себя от стыда и досады, Диана опрометью выбежала вон и отдышалась только в коридоре, где более-менее свободно гулял воздух и было свежее, чем в душегубке 14-го класса. 

Продолжение следует...

Лилиана Черновалова
Ульяновск (Россия)

Дополнительные материалы:

Феномен
(Книга о современнике) 
Обращение к читателю. I
Обращение к читателю. II
Контуры
Тернистый путь. I
Тернистый путь. II
Тернистый путь. III
Тернистый путь. IV
Тернистый путь. V
Зеркало, или вокальные мытарства Дианы Оболенской
Зеркало, или вокальные мытарства Дианы Оболенской. Хаос. I
Зеркало, или вокальные мытарства Дианы Оболенской. Хаос. II
Зеркало, или вокальные мытарства Дианы Оболенской. Хаос. III
Вокальные мытарства Дианы Оболенской. Раздвоение личности. I
Вокальные мытарства Дианы Оболенской. Раздвоение личности. II. Часть 1
Вокальные мытарства Дианы Оболенской. Раздвоение личности. II. Часть 2
Вокальные мытарства Дианы Оболенской. Визит заезжего певца
Вокальные мытарства Дианы Оболенской. Дебют
Экзамен и скандал. I 
Экзамен и скандал. II (1)
Экзамен и скандал. II (2)
  Экзамен и скандал. III (1)
Экзамен и скандал. III (2)
Роксана. I (1)
Роксана. I (2)
Роксана. II (1)
Роксана. II (2)
Роксана. III (1)
Роксана. III (2) 
Роксана. IV
Вокальные мытарства Дианы Оболенской. Открытый урок. Вещие сны 
Вокальные мытарства Дианы Оболенской. Открытый урок. Подготовка 
Вокальные мытарства Дианы Оболенской. Открытый урок. Урочный день