Raphael cada día

19.05.2024

Воскресные чтения с Лилианой Черноваловой

Феномен
(Книга о современнике)
Вокальные мытарства
Дианы Оболенской.
Три концерта. Концерт второй: Художественный музей (3)

После "прекрасного" пения Дианы ему вдруг показалось, что прямо перед носом забрезжила надежда. Не знаю, какой фундамент он под нее подвел, но она забрезжила, и это факт. То, что сия надежда - его очередная сумасшедшая мечта, галлюцинация, фантом, он, возможно, и понимал каким-то краем рассудка, "пятью процентами" собственного мозга, хотя и весьма смутно, но в данный момент он решил не придавать этому значения, ведь жизнь его висела на волоске! На горизонте вновь замерцали зыбкие очертания панциря, который был ему столь необходим, и он помчался - помчался к горизонту, отчаянно простирая руки к миражу.

Кстати, Диана давно заподозрила наличие галлюцинации в больном мозгу Вонапеца: в последнее время он стал оказывать ее маме слишком уж явное внимание. Потом она поймет, какого смысла были исполнены его слова "Я отношусь к тебе, как к дочери": это будет очень, очень скоро. Я, впрочем, говорю загадками и намеками, чем уже успела заморочить вам голову, но все же потерпите: скоро это закончится. Итак, надежда забрезжила, и Вонапец решил немедленно поймать жар- птицу за хвост. Осталось ли в его руке перо из хвоста, вы сейчас и узнаете.

Первое, что сделал Вонапец, это рассказал Надежде Аркадьевне о своих несчастных детях. У него было два сына, одному из которых успело исполниться двадцать лет, а другому - семнадцать. Вонапец бросил семейство, когда старшему едва стукнуло четырнадцать. Причин развода его с первой женой я не знаю, но вправе предположить, что инициатива исходила от женщины: кому понравится терпеть такого беспомощного мужа, как Вонапец! Он ушел из дома, пообещав сыновьям общение "по телефону", что означало - вообще никакого общения. Да и сами подумайте: что значит общение с отцом "по телефону" в четырнадцать лет, когда в этом возрасте отец нужен живой и видимый, а не абстрактный голос в телефонной трубке? По всей вероятности, сыновьям развод пришелся не очень-то по вкусу. Вонапец уехал, и звук его голоса осел на дне детской памяти. Он был жив, и дети о нем знали, и в то же время он будто бы умер для них.

Телефон упрямо молчал, и они потеряли всякую надежду услышать из трубки отцовский голос. Чужие голоса, время от времени раздававшиеся в ней, навек заглушили его. Занималась ли сыновьями мать, интересовалась ли она должным образом их судьбами, не знаю. Возможно, нет, ибо один из них (кажется, младший) сделал на руке татуировку: "Я вам не нужен". Старший сын родился диабетиком: болезнь передалась ему от отца. До поры до времени Вонапец об этом не знал, но пришел момент, и тайное выявилось. Он очень страдал по этому поводу: ему действительно было искренне жаль сыновей, но он уже не имел возможности ничего исправить.

Всей этой истории Оболенская внимала с искренним сочувствием. Стефан Кириллыч изложил ее гораздо проникновеннее, нежели я вам передала. Его рассказ был до отказа напичкан мельчайшими подробностями, пропитан горечью и болью, много раз он уходил от темы и вдавался в тернистые философские дебри, что было вполне в его стиле, так что на Надежду Аркадьевну его монолог произвел неизгладимое впечатление.

- Охохоньки! - вздыхал он время от времени, и после небольшой паузы повествование снова продолжалось, не ведая преград.

За главой о детях последовала глава о себе: тут уж он развернулся в полную силу! Основу повествования составил рассказ об экстрасенсорных способностях. Кажется, Вонапец удосужился почитать Оболенской кое-что из своих стихов, которые он, сам не зная зачем, принес на концерт,.

О чем еще беседовали Вонапец и Надежда Аркадьевна, мне, увы, неизвестно. Могу предположить, что он затронул и общую для них тему: профессиональную школу. В этой области, как казалось Вонапецу, Оболенская понимала его с полуслова, ибо руководствовалась теми же принципами, что и он... Словом, сегодня в лице Оболенской Вонапец обрел настоящего друга - так, по крайней мере он истолковал ее искреннее сочувствие. Правда, она и не думала заводить с ним никакой дружбы, ведь разговоры, какими бы задушевными они ни были, ни к чему не обязывают! Однако, Вонапецу это и в голову не пришло: надежда забрезжила пуще прежнего и теперь уже не просто зыбко мерцала, а сияла и слепила. Счастливый, он помчался в зал, "за кулисы". На его тонких губах загорелась восторженная улыбка, когда он переступил порог кабинета сотрудников и заявил:

- Сейчас я спою два романса на стихи Лермонтова! Меня попросили, я... мы сейчас замечательно поговорили с Надеждой Аркадьевной!... так как нот нет, то я спою а-капелла, прямо сейчас - вот они закончат говорить, и я - с удовольствием, с превеликим!..

Его лицо подернулось детским румянцем. На какой-то момент оно загорелось обаянием - настоящим, неподдельным... но это был всего лишь момент. Он поймал жар- птицу, он ухватил ее за хвост и теперь- то заветное перо наконец-то в его руке, между пальцев... или только его фантом? кто знает! Если даже и так, то на какой-то миг оно обрел осязаемость, и Вонапец в него поверил. Сердце неистово рвалось из груди. Что Боянова! ее больше не существует, она сродни неодушевленному предмету из тех, что украшают интерьер кабинета сотрудников. О, как великолепно ее фигура вписывается в этот интерьер! А вот Вонапец, в отличие от нее, вообще утратил физическую форму. От него снова остался один дух - как после Открытого Урока! Этот дух отчаянно носило по кабинету: он ни минуты не мог находиться на одном месте и подолгу с кем-то разговаривать, особенно с Бояновой, - ни секунды, ни мгновения! Он почти растворился в кабинетном полумраке, и застывшее пространство, в котором давеча парила серебристая книжная пыль, стало жидким и закипело.

В руке у Вонапеца была маленькая книжка стихов Лермонтова.

- Какие романсы! - восклицал он. - Помню, я их когда-то пел, жалко, что здесь нет нот, иначе они бы прозвучали! А ведь их сейчас никто не поет, а? Кто их сейчас споет, когда вокруг одни совки... а вот я спою! Пусть послушают, пусть узнают, как по-настоящему петь надо!

Анна Матвеевна Шатрина заглянула в кабинет: настало время Вонапецу выходить. Он расправил плечи, выпятил грудь, поджал коленки, напряг микст и, припрыгивая, пошел "на сцену". Дверь за ним тихо затворилась.

- Вот, бери пример со своего педагога! - в умиленно-восторженном тоне обратилась Боянова к Диане. Действительно, наглости Вонапецу не занимать!

Диана никогда не имела удовольствия слышать пение Вонапеца на концертах: он нигде не выступал. Да, на уроках он пел с нею вместе, но это было не то впечатление. И вот настал момент, когда она услышит голос учителя! такой ли он безупречный певец, каким до сих пор себя представлял? А ну, поглядим...

Жаль, Диана не вышла в зал, чтобы увидеть Вонапеца воочию, иначе ее впечатление от его пения было бы намного богаче. Она не увидела самого интересного: его мимики, жестов, выражения глаз. Как-то он умеет создавать на сцене образ? И умеет ли? Увы, вниманию Дианы предстала лишь половина целого - голос Вонапеца. За второй половиной, дабы целое не утратило формы, мне пришлось обратиться к Надежде Аркадьевне Оболенской, ибо она имела "радость" не только слышать Вонапеца, но и созерцать его сценический облик. Ее мнение о последнем я приведу чуть позже, а сейчас - несколько слов о вонапецком голосе.

Это был отвратительно гнусавый голос. Весь его звук сосредоточился в наднёбной камере и отчаянно клокотал там, тщетно силясь вырваться наружу. Рта Вонапец, естественно, не открывал: в этом он точно следовал положениям своей реформы, в отличие, например, от мимики, которая... а впрочем, о мимике потом: это вторая половина луны, скрытая от нас и недоступная пока нашему исследованию. Из тонкой и длинной серпообразной щели, являвшей собой некое подобие полуулыбки ("улыбка Джоконды" - так называл ее Вонапец, если ученик его не понимал и изображал не то), сочился узенький, тоненький, плоский, горизонтальный звук. Он летел не в зал, а "за кулисы" и, попадая в огромные резонаторы кабинетных шкафов, вибрировал там на разные лады, создавая иллюзию многоголосого хора. Статуя на другом конце зала, поднимаясь на цыпочки и всем корпусом подаваясь вперед, отчаянно напрягала каменные уши, чтобы услышать хоть что-нибудь, однако ее усилия обращались в прах. Бедная, она едва не рухнула с постамента, вслушиваясь в очередное подобие звука.

Попадая в нос и не имея возможности вырваться оттуда, звук вонапецкого голоса напоминал некий вибрирующий шарик. Он конвульсивно метался по наднёбной камере, где не было ни окон, ни дверей, и панически искал хотя бы маленькую щель, из которой ему открылся бы жалкий, но все же вид на свет Божий. Так как рот Вонапеца был закрыт, этот звук вытекал из его ноздрей тонкой волнообразной струйкой, заполняя собою лишь середину зала, тогда как его правое и левое крыло оставались пустыми.

Все гласные произносились абсолютно одинаково: а, о, у, е, и - все они слились в один звук - Ы. На этот универсальный звук Вонапец весьма благообразно нанизал оба романса и остался собою вполне доволен. Согласных он вообще избегал: звук Ы безжалостно поглотил их.

Однако на Боянову голос мужа произвел впечатление умиленно-благостное. Она пришла в восторг от того, как он мастерски владеет микстом (владение микстом - это то, что профан называет гнусавостью, так что назовем вещи своими именами и мы: Боянову охватил неистовый восторг от того, как мастерски Вонапец гнусавит).

- Видишь, как он открывает микст? - нравоучительно обратилась она к Диане. - Вот, слушай и учись, чтобы и твой звук был таким же!

А теперь поговорим о том, как выглядел Вонапец. По свидетельству Надежды Аркадьевны Оболенской, которая в ужасе выбежала из зала, едва Стефан Кириллыч издал несколько звуков, ибо была не в силах вынести подобного зрелища, вид у него был далеко не артистический.

- А какие рожи он корчил! - у-у-у-ужас! - воскликнет она некоторое время спустя. - Я его не дослушала, мне стало стыдно и я ушла... на это невозможно было смотреть!!!

Вонапец имел обыкновение внушать ученикам, что мимика певца должна быть минимальной: улыбка - и больше ничего. Что бы вы ни пели - улыбка. Радость, горе, печаль, восторг, любовь, ненависть, экстаз, депрессия - улыбка. Неизменная улыбка и блаженные глаза.

- Во время пения у вас должно быть лицо дурака, - однажды к слову заметил он, сославшись на итальянцев. Кстати, эту фразу любил повторять и его давний коллега, учитель и друг Стефан Семеныч Миланчев. Лицо дурака - это неизменно улыбающееся лицо. Если при пении вы сделаете такое лицо, вы непременно достигнете успеха.

Однако Стефан Кириллыч Вонапец, видимо, забыл об этом наставлении, когда вышел "на сцену" и запел. Вместо "лица дурака" он решил состроить эдакую мину умника, лоб у которого от нескончаемых раздумий над вечными вопросами бытия свернулся гармошкой, кончик носа и углы губ обмякли и обвисли, губы обрели вид зигзага, щеки ввалились и впали глаза... улыбкой тут даже и не пахло! Это лицо постоянно менялось: прямые морщины угловато изгибались, волнистые выпрямлялись, глаза то западали глубоко в мозг, то снова вылетали из глазниц, нос, как огромные меха, сжимался и расширялся. Единственное, что оставалось неизменным, - это полузакрытый рот и нижняя челюсть, плотно прижатая к верхней. Ею Вонапец категорически избегал работать. Двигались только губы, которые вытягивались то в тонкую щель, то трубочкой, то воронкой, то складывались бантиком или буквой "м". Взгляд Вонапеца тоже редко менялся, равно как и цвет его глаз. Черные, мертвые глаза, неподвижно взиравшие в одну точку, не выражали никаких чувств. Они до отказа напряглись и обрели миндалевидную форму. Иногда они становились круглыми, иногда исчезали за забралами век. Вонапец до отказа напряг и насытил нервные пучки позади глазных яблок и уж, конечно, не поленился повернуть их сверху вниз относительно затылка. Эффект оказался незабываемым...

Пожалуй, о мимике Вонапеца мне сказать больше нечего, разве что то, что скулы его здорово раздались вправо и влево, ведь из мест крепления нижней челюсти наружу выползли огромные насыщенные желваки!

Вот таким предстал Вонапец перед солидной публикой художественного музея и в частности перед Анной Матвеевной Шатриной, которая сразу составила о нем должное мнение. В конце мероприятия она сказала ему некий двусмысленный комплимент, от которого он тут же растекся яичницей. Естественно, она сделала это не без умысла: она любила подшутить над "неотесанными" мужчинами (так она не раз называла их), падкими на всякого рада льстивые слова и принимающими их за чистую монету...

Итак, концерт в художественном музее закончился. Всеволод Васильевич Васильев изъявил желание включить Диану в программу следующего концерта, который должен был состояться завтра во Дворце Книги по случаю юбилея этой старейшей библиотеки города. По окончании мероприятия Вонапец, Диана, Зинкин, Надежда Аркадьевна и Васильев отправились во Дворец репетировать. В огромном старинном зале Дворянского Собрания, с блестящим паркетным полом, хрустальными люстрами, массивным роялем и хорами под потолком, Диана пела каватину Розины. Помнится ей, Вонапец заставлял ее во время исполнения каватины проделывать по залу некие па и ходить из угла в угол, что не очень-то понравилось Васильеву. Потом, опробовав зал, Диана, Боянова и Вонапец отправились в училище - репетировать концертную программу, в которую вместо арии Элизы из оперетты "Моя прекрасная леди" вошел романс Булахова "Нет, не люблю я вас". Сей романс органичнее вписывался в рамки мероприятия, нежели номер из оперетты. На репетиции в училище Диане наконец удалось отведать вонапецкой гипертрофированной нежности: в те минуты он был добрее сытого кота...

Продолжение следует...

Лилиана Черновалова
Ульяновск (Россия)

Дополнительные материалы:

[Вернуться]

Raphael cada día

Воскресные чтения с Лилианой Черноваловой

Комментарии