Raphael cada día
Воскресные чтения с Натальей Борисовой
Сиреневые сны. Один из героев семейного портрета
Старший брат Полины состоял из двух противоположных половинок. С одной своей, привлекательной стороны, Лева был человеком непредсказуемого юмора, на ходу порождал метафоры и умел разрядить обстановку метким замечанием, бьющим не в бровь, а в глаз.
В лучшие свои годы он приезжал к сестре с чемоданчиком инструментов, чтобы выполнить запланированный ею объем «мужской» работы, и начинал с порога сетовать:
- Когда же ты выйдешь замуж, чтобы у меня одной заботой было меньше?
Полина, отложив планы и тетрадки, торопливо собирала на стол.
- Мой быстро руки и садись кушать!
- Погоди немножко, отдышусь. Что ты торопишься, как голый в баню?
После обеда они приступали к делу.
- Гардину в зале буду вешать, когда избавлюсь от этого шкафа, - планировала Полина.
- Он же у тебя нормальный, - Лева с пристрастием разглядывал высокий шкаф, который загораживал идущий из окна свет. - Под орех, под дуб, под ясень, под хрен дяди Васин.
- Смотри-ка, ходят мышки в гости! – воскликнула Полина, обнаружив помет в дальнем углу, где хранился подручный инструмент. – А я думала, что они перевелись.
- Ходят, так встречай! – советовал Лева. – Гостям дважды рады – когда приходят и когда уходят...
И так, скрашивая работу шутками-прибаутками и присказками, он неторопливо и основательно делал свое дело – руки у него росли из нужного места. Завершался трудовой десант к сестре ужином. На столе неизменно присутствовала бутылка водки. Полина считала своим долгом выпить за компанию рюмочку и, как правило, потом жаловалась:
- Что-то мне плохо стало. Не надо было эту рюмку пить.
- Это все твоя жадность! – выговаривал Лева. - Вот до чего жадность доводит!
С наступлением весны они вместе начинали дачные работы.
- Как ты думаешь, стоит укрывать клубнику пленкой? – спрашивала Полина, граблями вычищая прошлогодние прелые листья. – Она отогреется и отойдет.
- Ленин сколько лет лежит в мавзолее – и не отходит! – отвечал Лева, покуривая на крыльце дачного домика. И, глядя, как дотошно та обрабатывает каждый засохший кустик, благодушно усмехался:
- Дурак, когда ему нечего делать, вяжет носки до колен.
Маленькой Натке в день рождения подарили зонтик со свистком. Девочка играла с зонтиком, показывая:
- Когда будет дождь, я раскрою зонтик вот так.
- А когда будет туман, будешь в свисток свистеть, чтобы не заблудиться, - отзывался из своей комнаты Лева. Он никогда не лез в карман за словом.
С другой своей, неприглядной стороны, Лева напоминал дремлющий вулкан: никто не знал, когда начнется извержение. Он таил в себе опасность, как снежная лавина, которую можно было разбудить и тронуть с места одним нечаянным словечком. И даже когда он был спокоен, даже весел, нельзя было расслабляться и терять бдительность. Окружающие знали: буря будет – и именно тогда, когда никто ее не ждал.
Он пришел жить к матери после развода с женой Олюшей. Пришел, как побитый.
- Пустишь меня, мать, или я пойду в гараж жить?
- Да что ты такое говоришь? – всплеснула руками Ольга Александровна и приняла сына со всеми его немудреными пожитками, уместившимися в небольшом армейском чемоданчике.
Свою жизнь Лева хотел прожить с удовольствием. А чтобы обыденная жизнь казалась ярче и богаче красками, он пил. Он уже не мог остановиться, когда семейная жизнь стала разваливаться на глазах, и многострадальная жена Олюша, тянувшая одна детей, поставила его перед выбором. Лева пить не бросил, и развод состоялся. Он неуклонно катился вниз по своей карьерной лестнице, с трудом находя самую низкооплачиваемую работу. В завершение всех своих злоключений попал в аварию, находясь за рулем в нетрезвом состоянии, разбил две машины - свою и чужую, его лишили водительских прав и присудили выплачивать внушительную сумму.
Мать добросовестно выплатила весь его огромный долг, экономя крохи из своей пенсии и унося на рынок дачный урожай, и еще несколько лет содержала сына, когда тот не мог устроиться на работу. Он жил на всем готовом, принимая как должное материнскую заботу, становился злым, раздражительным, агрессивным, все чаще демонстрируя свою «другую» сторону. Он поносил всех и вся, изливая на окружающих потоки желчи. Более всего его приводил в ярость тот факт, что Олюша нашла ему замену и привела в дом другого мужика. По этому поводу он не скупился на эпитеты в адрес своей бывшей и ее избранника. Для окружающих он был, как пудовая сосулька над головой, которая могла сорваться и прибить в любую минуту. Он ругал своих близких остервенело, сам не зная за что.
- Едут и едут, хоть бы автобус перевернулся когда. Не дом, а тюрьма, - недружелюбно встречал он Полину с Наткой, когда те приезжали на выходные, шел в свою комнату и закрывал дверь на задвижку. Как говорила Ольга Александровна, «прятался в своей берлоге, как змей». Когда Лева был выпивши и имел желание с кем-то пообщаться, он принимал у себя Натку. Но случалось, отказывал и ей.
- Берлога – не проходной двор, - отвечал он резко, когда девчонка стучала кулачком в дверь его комнаты. Он никого не хотел видеть – со временем и в нем перестали нуждаться. Полина, приезжая к матери, делала уборку, закупала продукты, бегала в аптеку. Они могли разговаривать часами, как близкие подружки. Когда Лева заходил в комнату, обе замолкали. В его присутствии разговор не клеился.
- Не может быть, чтобы ты меня такого родила, - сказал он как-то матери. - Не мог я такой у тебя родиться. Это меня в роддоме подменили.
- А я тебя не в роддоме рожала, а в поселковой больнице, - отвечала Ольга Александровна.
- Значит, там и подменили.
- Я одна рожала. С кем тебя можно было перепутать? С медсестрой?
- Чужой я вам. Поэтому я вас, б..., так ненавижу.
Он перестал двигаться, никуда не выходил, много ел и спал. Из красивого мужика, который сводил с ума женщин, Лева на глазах превращался в опухшего гоблина, пугающего недобрым взглядом. Он уходил в гараж за картошкой, где стояла его разбитая машина, и возвращался в стельку пьяный, едва держась на ногах.
- Опять без картошки? - мученически восклицала Ольга Александровна. – Напился, лыка не вяжет! Да когда же это кончится?
Однажды терпению Левы пришел конец. Не говоря ни слова, он прошел на кухню, не снимая обуви, и опустил на голову матери тяжелую руку. Словно припечатал этим движением все ожесточение за свою неудавшуюся жизнь. Ольга Александровна испуганно закрылась руками, бросилась в подъезд вниз по лестнице, укрылась у соседки. Позвонили Полине. Та приехала, полная негодования, забрала мать к себе.
Первые дни Ольга Александровна сидела, как деревянная, по секундам переживая случившееся. Разве она, мать, положившая всю жизнь на благо своих детей, заслуживала такого к себе отношения?
Вспоминала, как тяжело им дался первенец. Его тело было покрыто дерматозными коростами, вызывавшими нестерпимый зуд, и чтобы он не расчесывал их до крови, до пяти лет ему связывали ручки, пока добрые люди не подсказали адрес профессора-травника, который чудесным образом исцелял все кожные болезни. Тот осмотрел мальчика и заметил, что поражение эпидермиса глубоко проникло в нервные волокна, и ребенок на всю жизнь останется нервозным. Мазь, приготовленная по собственному рецепту профессора, оказалась чудодейственной. Про болячки забыли, как про страшный сон, однако жалостно-сострадательное отношение к Левушке, как к великому мученику, сохранилось – с него много не спрашивали, грубость и раздражительность прощались.
...Полина поехала на квартиру матери, чтобы забрать необходимые вещи. Почтовый ящик был полон газет. Значит, все это время брат не выходил из дома. Промелькнула мысль: а может быть, помер от белой горячки? Разве он имел право жить после того, как поднял на мать руку? Полина представила: вот она заходит, а он лежит... бездыханный, в нелепой позе...
Собравшись с духом, открыла дверь своим ключом. В нос ударил запах жареных окороков. Лева по-домашнему хлопотал на кухне, готовил обед на одну персону - для себя, любимого. Вот так, нанес матери непоправимую душевную травму – и ничего, не горевал, и земля не горела у него под ногами. Через несколько дней Лева сообщил по телефону, будучи в подпитии, что за квартиру платить у него денег не хватает.
- Живешь один, учись планировать свои расходы! – ответила Полина. Тогда им в голову пришла шальная мысль – продать квартиру вместе с Левой, две большие комнаты, а он пусть живет в своей маленькой. Мать с дочерью посмеялись над этой затеей и ничего менять не стали. Разве могли они бросить несчастного Леву, этот огромный чемодан без ручки?
Ольга Александровна вернулась домой. Материнское сердце понемногу смягчилось. Обида сменилось на жгучую жалость к своему горемычному сыну. Наверное, это она, мать, виновата в том, что недодала ему любви и ласки, а потому жизнь его такая неприкаянная, что теперь он никого не любит и не жалеет. Однако слов раскаяния она так и не услышала.
Более того, Лева учинил новый скандал по поводу пропавшего куска сала. Возможно, его потратила Натка, любительница делать «выжарки». Но Лева обрушил свой гнев на мать. Он доставал из холодильника замороженные свертки, руки его тряслись.
- Сынок, да не брали мы твое сало, клянусь тебе! – говорила Ольга Александровна слабым голосом. – Посмотри, может, ты его на балконе положил?
В другой раз ему показалось, что из кармана пропали деньги.
- Карманница! По карманам лазишь, деньги воруешь!
Наверное, и в этом деле не обошлось без Натуси, к рукам которой прилипало все, что плохо лежало и что не составляло труда достать. Но матери слышать такое было очень обидно: все затраты на продукты и коммунальные услуги она оплачивала из своей пенсии, не требуя от сына ни копейки.
Пережитый стресс не прошел бесследно. Привычную пульсацию сердца сменила катавасия аритмичных ударов. Бригада скорой помощи откачивала больную сорок минут: кардиограммы, уколы, новые предписания. Та лежала бледная, как полотно. Уже на исходе дня Полина собралась ехать к себе, надо было готовиться к школе. Она стояла на пороге, когда появился из своей комнаты Лева.
- Что, прошла любовь – титьки в сторону? Оставляешь меня одного с покойниками?
Поздним вечером она пошла по морозу в баню - и парилась, парилась, обливалась ледяной водой из деревянного ушата, словно хотела смыть прилипшие к ней недобрые слова. И вдруг поняла, что Лева серьезно болен и вести с ним борьбу значило только подливать масло в огонь. Она перестала отвечать на его злобные выпады.
Мама и Лева были оба больны. Причем, брат оказался беспомощнее мамы. Он уже давно не ездил на дачу, и Полина, как ломовая лошадь, тянула одна всю работу. Как белка в колесе, которую запустили по кругу. А Лева лежал на диване и «ждал смерти». Его состояние было похоже на сепсис – общее заражение неведомой инфекцией. Он перестал открывать двери, чтобы принять из рук матери тарелку с едой.
- Надо что-то делать... - Ольга Александровна вызвала дочь для срочного разговора. Они сидели на диване и негромко переговаривались, когда в комнату заглянул Лева в трусах и майке, обтягивающей выпирающий живот. Одной рукой он ухватился за косяк, другой держался за дверную ручку. Ногти на опухших пальцах рук были темно-синими.
- Ты, мать, не веришь, как мне плохо? Вот я сейчас упаду и не смогу встать!
- Ну, все, Лева! – сказала Полина, тревожно вглядываясь в лицо брата. – Утром вызываем скорую помощь и едем в больницу. Сколько можно тянуть?
Лева удалился, разразившись ругательствами.
- Ни в какую больницу вы меня не затянете! Я сказал, что никуда не поеду! Будете платить за ложный вызов!
Это была его обычная песня. Он ругался так яростно, что Полина недоуменно посмотрела на мать: как быть? Та была настроена решительно: не отступай!
Бригада скорой помощи, женщина-врач невысокого роста, уже в возрасте, молоденькая медсестра и медбрат, стояли перед закрытой дверью комнаты, где укрылся больной, и недоуменно переглядывались друг с другом.
- Он категорически отказывается ложиться в больницу, - сказала Полина. - Закрылся, никого не пускает к себе!
- Он психически нормальный? – спросила врач.
- Да! – торопливо кивнула Ольга Александровна.
- Нет! – с сомнением покачала головой Полина.
- Мужчина, позвольте нам осмотреть вас, - голос врача звучал спокойно и убедительно. – Никто вас не отправит в больницу без вашего согласия. Мы обязаны вас осмотреть и оказать первую помощь.
Лева хранил молчание. Время шло. И когда бригада уже собралась на выход, вдруг щелкнула задвижка, и дверь открылась. Лева предстал перед ними во всей своей красе: опухшее лицо, в котором совсем спрятались глаза, огромный живот, отекшие фиолетовые ноги. Комментарии казались излишними.
Врач дала распоряжение снять отеки.
Молоденькая медсестра, держа шприц в одной руке, другой пыталась нащупать место, где определялась вена. Она воткнула иглу в едва различимую жилку на поверхности кисти руки и, сидя на корточках перед больным, заглядывала в лицо. Сестричка была такая миленькая, что бывший ловелас Лева потеплел душой.
- Они не верят мне, что я не могу ходить. Говорят, больше надо двигаться. А я не могу двигаться, не могу, понимаете? Раньше на работу пешком ходил, несколько километров в день. А сейчас – не могу!
Негромко переговариваясь между собой, бригада без суеты выполняла свою работу.
- Состояние крайне запущенное, - сказала врач. – Необходимо пройти стационарное обследование, сдать нужные анализы, поставить точный диагноз.
Лева безропотно позволил себя одеть и не оттолкнул Полину, когда она, держа его под руку, помогала спускаться вниз по лестнице. Он даже признался:
- Ступаю наугад, ног совсем не чувствую.
В приемном покое они прошли всю утомительную процедуру оформления. Леву увезли на каталке в кардиологическое отделение, и Полина с чувством выполненного долга вернулась домой. В тот же день им сообщили, что Лева потерял сознание и был переведен в реанимацию. Он находился в глубокой коме десять дней.
Ольга Александровна все это время жила у Полины, а та через день моталась в город на консультацию с врачами. В доме повисло тяжелое предчувствие беды. Они вздрагивали от каждого телефонного звонка. Состояние Левы оставалось стабильно тяжелым, врачи предсказали, что он может уйти в любой момент.
Накануне женских праздников Полина привезла мать в город. Она открыла дверь Левиной комнаты, чтобы проветрить застоявшийся в ней воздух, и вдруг Ольга Александровна громко зарыдала.
- Чует мое сердце, не вернется он уже сюда никогда.
Леву похоронили по-людски, сделали все, как положено. На фотографии, высеченной на памятнике, он был молодой и бесшабашный: кудрявые волосы, смеющиеся красивые глаза, чувственный рот. Казалось, он сейчас заговорит и подарит миру одну из своих метких метафор. И разрядит обстановку, вызвав неожиданный приступ смеха. Таким его любили. Но Лева молчал.
- Почему не боролся за свою жизнь? Почему не боролся? – повторяла Полина, вытирая бегущие по щекам слезы.
Продолжение следует...
Наталья Борисова
Сиреневые сны
Дополнительные материалы:
Сиреневые сны. 2018
Теплый берег Азовского моря
Хождение по мукам
Трудный ребенок
Первоклассница Натуся