Raphael cada día
Воскресные чтения с Натальей Борисовой
Будни и праздники Сандры:
Частицы большого цеха
По утрам очень трудно просыпаться первой, когда весь дом погружен в сон. Ум свежий, а «плоть» усталая, словно я всю ночь работала на разгрузке вагонов. Мысль о том, что надо вставать и начинать новый трудный день, мучительна. Зарядка помогает прийти в себя.
Я выхожу из дома, меня поглощает холодная тишина раннего утра. Торопливо шагаю на автобусную остановку. Отсюда начинается следующий этап моей нелегкой дороги на работу. «Очередь в автобус тянется змеею, корчась от озноба, люди матом кроют».
Попасть в автобус - это проблема, известная по ощущениям. Люди теряют человеческий облик в борьбе за возможность протиснуться к двери. Я ужасаюсь, что страх остаться на холодной остановке сделает и меня таким же зверем. Обычно я пропускаю два-три автобуса, пока какой-нибудь дядька, пробивая моим телом себе дорогу, не вносит меня в раскрытые двери.
Автобус трещит по швам, а молодой шофер-парнишка свистит и громко поет песни. Я смотрю на него и смеюсь, другие тоже.
- Здесь люди давятся, а он поет!
Своим хорошим настроением он вносит струю свежести в отупевшее от давки сознание людей, едущих на работу. Какая-то тетка устраивает меня подле своего теплого бочка. Так мы и едем, прижавшись друг к другу роднее родных.
Неожиданно раздается громкий вопль:
- Шофер! С ума сошел! Останови машину! Человек в дверях висит! Задавишь!
- Я виноват? – кричит шофер. – Зачем он лезет? Не я же прицепил его туда!
Кто-то выражает поддержку водителю:
- Люди! Лезут, как бараны, неужели не видят, что забит автобус?
Мне хочется улыбаться, но надо мной безмолвно висят угрюмые личности, и в глазах их застывает упрек.
Когда я, посиневшая от холода, появляюсь на планерке, весь трудовой коллектив поворачивается в мою сторону. Вулканов укоризненно качает головой. Я скромно присаживаюсь на краешке скамейки и радуюсь только одному моменту, когда все встают и начинают расходиться по рабочим местам.
Здесь, на потоке, все идет своим чередом, по заведенному распорядку. Еще не придя в себя после надругательства над моей личностью в автобусной давке, я задумчиво слежу за бревнами. Они, скользкие и беленькие, плывут мимо меня, как послушные барашки. Если какое-нибудь становится поперек и мешает другим, я цепляю его багром и привожу в порядок все движение. Бревна слушаются меня, как живые. Некоторые я скидываю в «карман» и отправляю по нижнему конвейеру для дополнительной обработки.
Мое умиротворенное состояние нарушает Одуванчик - транспортировщица тетя Зина, маленькая, худенькая, с пышным начесом белых волос. Мелким решительным шажком японской гейши, у которой спеленаты ноги, она подходит ко мне и говорит тоном, не допускающим возражений:
- Саша, иди на свое место. Нельзя тебе бревна ворочать.
Я понуро иду «на свое место», за пульт окорочного барабана, и занимаюсь «своим делом», то есть сижу на чурбане и жду, когда остановится лента, чтобы закрыть заслонку или открыть ее, нажимая на соответствующие кнопки. Слезы душат меня, ручьями катятся из глаз.
Наставница моя, окорщица тетя Тоня Гладкова, мягкая и круглая, как мячик, она же Гидромуфта, озабоченно вглядывается в мое лицо и замечает мокрые глаза, хотя я пытаюсь сделать вид, что никаких слез не было.
И чего это я, в самом деле? Одуванчик оберегает меня от несчастного случая. Случись какая неприятность, они будут виноваты, что допустили «малолетку» в место, чреватое опасностями. Стоит ли обижаться на завидное пристрастие Одуванчика к требованиям техники безопасности?
Причина в другом – я не знаю, куда приложить энергию, которая скапливается во мне от явного бездействия, поэтому мне становится скучно. Я испытываю готовность мести и чистить около барабана, но там чисто и убрано. Я хожу по площадке и по-хозяйски, со знанием дела осматриваю двигатель, гидромуфту, редуктор и прочие части привода, но все работает исправно, не давая малейшего повода для сомнений. Мне не остается иного занятия, кроме как сидеть на чурбане и смотреть, как теснятся и толкаются бревна в барабане, напоминая автобусную давку. Иные невольно подхватываются общей свалкой и увлекаются на выброс. И это счастливчики, дождавшиеся своего часа.
Я считаю себя вправе предпринимать самостоятельные действия. Когда выскакивают неокоренные балансы, я закрываю задвижку и даю им возможность покрутиться подольше. Заметив отсутствие леса, женщины оставляют разговоры и подают мне нечленораздельные сигналы: открывай задвижку!
- Не буду открывать! – протестую я. - Смотрите, сколько неокоренного баланса. Наш поток подает древесину лучшего качества, которая идет на кордную целлюлозу, поэтому баланс нужно тщательно сортировать...
Мое мудрое решение вызывает безудержное веселье.
- Ха-ха! – закатывается Гидромуфта, откинув голову. – Открывай задвижку: больше лесу будет сыпаться!
Занятые необременительным разговором, мои сотрудницы машинально отправляют назад все, что сыплется на ленту. Главное, в их работе нет простоя.
Так изо дня в день я делаю свою работу - слежу за равномерной подачей баланса, нажимаю на кнопки. Надо мной сидит, как сам Бог, оператор слешера - наш бригадир Исаев. Со своей высоты он созерцает загрузку моего барабана. Монотонный ритм работы приводит к тому, что я неожиданно засыпаю на своей чурке за пультом. Чтобы избежать подобной неприятности, я веду напряженную борьбу с одолевающей дремотой.
С площадки моего окорочного барабана хорошо видно насосную станцию, где среди мощных насосов и устройств бегает за своей наставницей «ученица машиниста» - моя подруга Ленусик. Она жадно ловит каждое слово и желает понять все и сразу. Мой окорочный барабан создает ужасный шум и грохот. В его огромном чреве бьются друг о друга бревна, выбрасывая каскады водяных струй. У Ленусика на насосной станции сухо и тихо. Здесь, возле теплого калорифера, нам иногда удается подремать.
На своем рабочем месте Ленусик страдает без дела еще больше. Работа машиниста не требует непосредственного участия в функционировании насосов. Процесс идет своим ходом, надо только поддерживать нужное давление, поглядывая на приборы. Два человека на такое занятие - слишком много. Устав от ничегонеделания, Ленусик бежит ко мне, усаживается на колени и задает неуместные вопросы:
- Почему барабан не крутится?
- Не видишь, мало бревен.
- А второй почему стоит?
- Он в резерве.
- Почему у вас такой беспорядок? Чурки и бревна валяются, это же нарушение инструкции. Проходы должны быть освобождены от хлама.
- Баланс падает с ленты. Попробуй, подними такие тяжеленные бревнышки.
- Значит, плохо работаете. Надо, чтобы не падал!
- Слушай, Ленка! – я теряю терпение. - Тебе не стыдно болтать впустую тут, где люди ни минуты не сидят без дела? На своем рабочем месте ты особо не утруждаешься.
- А чего мне стыдиться? – Ленусик уморительно хихикает. - Почему лента остановилась? Каждая минута простоя дает государству убыток в пять рублей.
- Соседний цех не принимает баланс. Куда его прикажешь ссыпать – тебе за шиворот?
- Соседний цех не принимает, а вы план не выполняете, - не унимается подружка, начитавшись плакатов. - Этот простой обошелся государству в девяносто рублей. Вот какой от вас убыток!
По цеху идет строгий и беспристрастный сменный начальник Сухожилов. Его суровый вид вызывает у Ленусика панический страх и желание спрятаться. Зоркий взгляд руководителя падает на работницу, которая, сидя на коленях у подружки, ведет себя явно не по инструкции.
- Что здесь за посиделки? – спрашивает сердито. - Почему не на своем рабочем месте?
Ленусик тотчас замолкает и, пригнув голову, мчится к себе. Время от времени мы совершаем вылазки по всему огромному цеху, с интересом присматриваясь к незнакомым процессам. Отовсюду убегают транспортерные ленты. Уносят куда-то голые и скользкие балансы, которые скатываются в закрытые углубления, зловеще и обреченно грохоча. Иногда какое-то бревно становится поперек, в него упираются идущие следом. В мгновение ока создается куча-мала, очень опасная вещь. По всему цеху звенит тревожный звоночек. Ленту останавливают, сверху спускают огромный крюк и цепляют им застрявшее бревно. В огромном цехе каждый знает свое место, как в муравейнике, где движение только на вид кажется беспорядочным. А если присмотришься, то без труда заметишь, что копошатся все целенаправленно и выполняют свою работу слаженно.
Мы кочуем из смены в смену, набираясь ума-разума у своих наставников. Разные коллективы, разные люди. Не всем нравится возиться с «малолетками». В первой смене у Ленки наставница, которая никогда не напрягает свою мимику улыбкой. «Угрюм-Бурчеева» со своей подопечной вообще не разговаривает. За смену она произносит две фразы: «Иди обедать» или «Можешь идти домой». В компании этой нелюдимой женщины, не понимающей роскоши человеческого общения, рабочие смены Ленусика становятся мучительно-тягостными.
Мне везет больше. Одна из моих наставниц - умная интеллигентная женщина Тамара, которая никак не вписывается в крикливую компанию тружениц шумного цеха. Она прививает мне вкус к хорошей работе, помогает почувствовать свою значимость. Рядом с ней мне хочется горы свернуть. Мы много разговариваем, находя бесконечное количество тем, которые интересны обеим. Рабочие смены пролетают за одно мгновение, приносят удовлетворение.
Каждый раз перед началом работы Тамара, положив мне на плечо руку, ведет осматривать барабан. Не отрывая взгляда от цевочного колеса, показывает:
- Видишь ту гайку? Совсем разболталась.
Окорочный барабан похож на огромного кита, бултыхающегося в океане. Я смотрю на его округлую бочину и не вижу никакой гайки. Зато внимание мое привлекает слесарь Белолобый, который копается в гидромуфте соседнего барабана. В желтой шапочке, большой и молчаливо-спокойный, он очень некрасив. Лицо красное, с грубыми чертами. Но почему меня так и тянет смотреть на него?
Мне нравится наблюдать за людьми. В каждом человеке я выделяю отличительную черту, которая создает его образ. Вот слесарь пришел на наш поток менять ролик, а дело не ладится: не может подобрать втулку. Он скалит зубы, как волк, злобствует, пренебрежительно отвесил нижнюю губу. Тамара подает ему втулки. Он их примеряет и раздраженно отбрасывает, словно обжигая руки.
- Этот дядька – вылитый Волк, - говорю я. – Домашним, наверное, житья от него нет.
- Вчера он пришел и спрашивает: «Где кувалда? Кувалдой надо звездануть!» - Тамара стоит рядом со мной. - У него опять не ладилось. И он такое заявляет мне, женщине! Я не растерялась и отвечаю: «Звездани чем-нибудь другим!»
Иногда Волк пребывает в спокойном и на редкость миролюбивом состоянии. Зубы не скалит и губу не отвешивает. Но он все равно остается для меня Волком.
Если бы все окружающие меня люди хотя бы отчасти походили на Тамару, я бы спешила на работу, как на праздник. К сожалению, в природе сохранялось равновесие.
Очень скоро я научилась запускать барабан, каждый раз радуясь тому, как эта внушительная махина начинает совершать обороты, подчиняясь одному движению моего пальца. Но однажды что-то пошло не по правилам. Я медленно накачивала масло, чтобы запустить двигатель, но когда стрелка выключателя подошла к отметке «200», барабан не сделал ни одного оборота. Я бросилась искать помощи у пожилой транспортировщицы.
- Почему не вращается барабан?
Та взглянула наверх и вдруг побелела, как полотно. Я взглянула туда же, и сердце мое куда-то юркнуло, от ужаса подкосились ноги. Из гидромуфты валом валил дым и уже густым слоем окутал весь барабан. Сильно пахло гарью, чем-то одурманивающим голову.
Женщина откачала масло и бросилась к приводу. Я за ней. Дым уже не валил, но лицо моей напарницы было испуганным и бледным. В морщинках у блеклых глаз чернели остатки несмытой туши. Она вызвала электрика и бегала за ним по пятам.
Она задала мне несколько недоверчивых вопросов. Я чувствовала, что она считает меня виноватой. Почему? Я все делала правильно. Меня, наконец, разобрало зло. Я стояла в стороне и следила за происходящим. Вид у меня не был пришибленным и удрученным.
- Почему шел дым? – спросила я у электрика.
- Неисправна гидромуфта.
- Маслопровод засорился?
Но он не мог дать однозначного ответа. Зацепил крюком крышку ограждения, поднял ее и стал ковыряться в деталях, подключая прибор с бегающей стрелкой.
Начался ремонт, и эта женщина сказала мне:
- Вот по чьей-то вине нас лишат премии.
Я холодно взглянула на нее и вычеркнула ее из своей жизни раз и навсегда, отрезав все пути к перемирию.
Человек, который не оставляет мне шанса поверить в себя, перестает существовать для меня.
Рабочие будни Ленусика были бедны на события, но однажды и ей довелось хлебнуть через край ярких впечатлений, когда из варочных котлов соседнего цеха хлынула пена и заполонила собой полцеха. Ленусик по-деловому носилась за наставницей, ликвидируя последствия аварийной ситуации, а мне мимоходом сообщила:
- Ты пропустила самое главное: это было настоящее нашествие! С древесно-подготовительного цеха позвонили: по ошибке пустили пену не в море, а в наш цех!
Попавшая в цех пена явилась для всех чрезвычайным происшествием, а вот ежедневно спускать ее в море было нормальным явлением. Проблему загрязнения окружающей среды, казалось, никто не принимал всерьез, подобно страусам, прячущим голову в песок. Меня приводила в ужас мысль о том, что летом, купаясь в заливе и разгребая руками зеленовато-голубую воду, я увижу поблизости плавающую пену с варочных котлов или еще что-нибудь похуже.
Иногда на своем рабочем месте Ленусик высиживала какую-нибудь идею и радостно шла ко мне делиться.
- Хочешь, внесу предложение?
- Давай, вноси.
- Пойдем в техникум на вечернее отделение! Будем учиться, испытаем свои технические наклонности. Мы будем все время заняты. Может, похудеем.
При явном отсутствии у нас технических наклонностей идея похудения была самым привлекательным аргументом в этом предложении. Она вдруг решила, что ей нравится тонкий, как стебелек, голубоглазый паренек Лютик, работавший электриком. Прикрыв глаза и сложив руки лодочкой, она умилялась своей внезапно возникшей симпатии:
- Он такой... такой! Это воплощение доброты, нежности, скромности! У него такая улыбочка. – И со слезами на глазах: - Ах, мой Лютик! Я его сегодня не увижу больше.
На следующий день, забыв прежние восторги, она констатировала:
- Я разглядела его в автобусе. Фу, какой он! Ничего в нем хорошего. Нос какой-то хрящеватый.
В смене мастера Мотылька я никогда не оставалась без дела. Он бросал меня на самые трудные участки работы, словно проводил испытание на выносливость. Его доверительный тон действовал безотказно.
- Александра, есть работа на полтора часа. Поможешь девчатам?
Мы спускаемся вниз, на нулевую отметку. По сути, это подземелье, где бурлит своя жизнь, скрытая от посторонних глаз. Транспортерные сооружения, идущие вдоль всего цеха, завалены опилками. Нам предстоит убрать горы опилок! Мы работаем в полутьме, по щиколотку в воде. Потолок подземелья в решетках. Видно, как над нами расхаживают люди. Они ходят почти по нашим головам, принижая наше человеческое достоинство. Опилки с ленты попадают за шиворот, прилипают к мокрым от пота спине и шее. От тяжелой лопаты слабеют руки. Но я отказываюсь от замены, бодрюсь: ничего! Физический труд мне на пользу!
Закончили работу на этом участке, и Мотылек бодренько ведет нас в другое захламленное место, показывает еще одну засыпанную опилками транспортерную ленту с россыпью чурок по сторонам. И здесь работы непочатый край. Я принимаюсь расчищать слежавшийся слой опилок, плотно забивший ролики, но тот не поддается ослабевшей руке.
- Что мы можем сделать в этом месте, где десять лет не ступала человечья нога? – возмущаюсь я. - Почему сменщицы не убирают свое рабочее место?
- Вот поработаешь годик, - смеются мои товарки, - ко всему привыкнешь!
Как только присели на чурки и завели задушевный разговор, появился Мотылек и предложил новую работу. Его неутомимость не знала предела.
Мы выбрались наверх. Щеки мои пылали маковым цветом. По объему физической работы, выполненной за смену Мотылька, я побила все рекорды. И тут-то меня поймал старый бабник Фердинанд, уверенный в том, что его ухаживания должны иметь успех у молодой девчонки.
- Саша, иди сюда!
С ним стоял слесарь Белолобый, привлекательный своей некрасивостью. Фердинанд стал справляться, пообедала ли я, напомнил о свидании у «России». Он был очень любезным: «Пойдем выпьем лимонаду в буфете! Давай постоим здесь. Давай присядем». Белолобый молчал, не принимая участия в разговоре. Подошел Мотылек и сказал:
- Ты опять потерялась! – Видимо, он отслеживал мои передвижения через камеры видеонаблюдения и был уверен, что выжал из меня не все соки.
- Но уже три часа, - напомнила я. - Мой рабочий день закончился.
- Ах, да! Тогда извини.
Белолобый принес сведения, что буфет закрыт.
- Я буду ждать тебя у «России», - не отступал Фердинанд. - Если ты не хочешь в кино, мы пойдем ко мне в гости.
Я не переставала смеяться. Старый ловелас ошибался, выбрав мою кандидатуру для ухаживания. Чтобы найти ко мне подход, надо было хорошо постараться. Я отмахнулась от него и убежала в насосную, звать Ленусика домой.
Я быстро освоилась и почувствовала себя частицей мощного ревущего цеха. Когда я возвращалась с работы, в моих натянутых до звона перепонках не умолкало биение большой жизни, и я никак не могла привыкнуть к домашней тишине. Мне казалось, что в стенах родного дома умерла всякая жизнь.
Продолжение следует...
Наталья Борисова
Братск (Россия)
Дополнительные материалы: