Главная / Inicio >> Рафаэль каждый день / Raphael cada día >> Воскресные чтения с Натальей Борисовой

Raphael cada día

22.07.2018

Воскресные чтения с Натальей Борисовой


Будни и праздники Сандры: 
Радость бытия

Побежали дни, похожие друг на друга, как близнецы-братья. По утрам – насупленное молчание не проснувшейся толпы и битва за место в автобусе, ожесточенное желание попасть в раскрытые двери. Иногда в автобусе я вижу Симона. Физиономия у него помятая, располагающая к тому, чтобы побить в нее, как в боксерскую грушу. Я не понимаю, чем этот спивающийся парень держит возле себя толпы поклонниц и друзей, готовых исполнить любое его желание.

Я так и не научилась пробивать себе дорогу локтями. Меня оттесняли, и в который раз я, взъерошенная и помятая, с опозданием появлялась на планерке, а начальник смены укоризненно поглядывал на часы. И снова головы всего трудового коллектива, как по команде, поворачивались в мою сторону, чтобы лишний раз убедиться, что это опять я, Александра Коврижкина, явилась на работу с опозданием, не умея себя организовать. Смущаясь и краснея, я устраивалась на краешке стула и радовалась только одному моменту, когда все вставали и расходились по рабочим местам.

Рафаэль Мартос СанчесПронзительно начинают визжать пилы, кромсая лесины на короткомерные балансы, которые поспешно скатываются в огромное чрево окорочного барабана. Все идет своим чередом. Барабан вращается. Балансы бьются друг о друга до тех пор, пока полностью не избавляются от коры. Голенькие, как из бани, они стыдливо наскакивают один на другого и валятся на ленту транспортера. Та поспешно уносит свой груз в соседний цех для дальнейшей технологической обработки. На эту картинку можно смотреть бесконечно, как на пламя костра или на брызги водопада. Вечное движение меняет изображение, но суть явления остается прежней, не вызывая скуки и утомления.

Я кажусь себе капитаном, ведущим корабль сквозь шторм и бурю. Я и стою, как капитан, за пультом управления, и меня обдает шквалом брызг, отчего захватывает дух.

Женщины, которые работают рядом на поточной линии, далеки от моей романтики. Расхаживая с баграми вдоль ленты транспортера, они нехотя поддевают балансы с остатками коры и отправляют их обратно в барабан. Время от времени они сбиваются в кучку и что-то увлеченно друг другу рассказывают, оглашая цех раскатами дружного хохота.

- У Петьки сегодня штаны новые, - констатирует Гладкова, глядя в спину уходящему помощнику оператора слешера.

- Последний день навигации, вот он и сбросил старые, - отвечает с пониманием веселушка Лаптева.

Тот последний день навигации мне запомнился надолго. Такое бывает в страшных снах, когда хочешь побежать – и не можешь, хочешь закричать, а голоса нет. Мучительное бессилие, которое невозможно преодолеть.

Лесу шло немыслимо много. Постоянно случались заторы: одно бревно становилось поперек, и на него наползала целая гора идущих следом. Малейшее промедление в ликвидации затора приводило к тому, что бревна с грохотом рассыпались по обе стороны транспортера. Один такой обвал едва не лишил меня ног.

Лента встала: где-то внизу разбирали огромный завал. Я побежала закрывать задвижку. Жму на кнопку – задвижка ни с места. А лес все валится. За несколько секунд на ленте – гора. И тут заметила, что ключ запрета на нуле. Переключила и опять лихорадочно жму на кнопку. Задвижка, как заговоренная, ни с места. Что такое? Я начинаю откачивать масло. Число оборотов двигателя не уменьшилось, барабан крутится все также невозмутимо, выбрасывая новые горы бревен. Жму на кнопку останова двигателя, а барабан все вертится! Никто не видит моей растерянности, все заняты завалом. Наконец я увидела бегущую ко мне Гладкову. Лицо белое, как стена, глаза от испуга лихорадочно блестят.

- Милая моя! – только и сказала моя наставница, но и этого было достаточно. Она в один миг остановила барабан. А что делала я? Я давила по привычке на кнопки первого барабана, хотя работал в этот день второй.

Гладкова ушла, полная возмущенного молчания. Когда лента тронулась, я втянула голову в плечи и с ужасом ждала, что полотно вот-вот порвется от немыслимого скопления балансов, но оно с натужным скрипом пронесло всю груду до места ссыпа.

Я устало опустилась на чурку, как ни странно, совсем почти не расстроенная, холодно-спокойная. Иной раз всякий пустяк выводил меня из равновесия, а тут такая катастрофа не оставила следа. И вдруг я увидела помощника оператора Петьку. Он шел по мостику и улыбался мне, потрясая в воздухе руками и что-то весело крича. Невольная улыбка у меня растянулась до самых ушей и мигом растопила все холодное спокойствие.

Как несовершеннолетние, мы работали только в дневное время. Встреча с нашей комсомольско-молодежной сменой была особенной. Народ здесь подобрался исключительный, каждый человек – явление, а все вместе – веселый дружный коллектив, сплоченный на выполнение главной задачи. В этом была заслуга начальника Павла Вулканова, который не давил, не принуждал, а умел убедить и давал возможность раскрыться каждому.

Пятиминутка проходила весело и оживленно. Был и повод для радостного возбуждения: в ноябре смена выполнила трехлетний план и сейчас работала в счет следующего года. Про это написали в областной газете и про «графа Лаврецкого», нашего Петьку, признанного любимчика моих теток, тоже не забыли. Всем было весело и радостно.

Неожиданно дверь «красного уголка» распахнулась, и, пригибая голову, вошел большой человек с окладистой рыжей бородой. Лицо его светилось доброй, располагающей улыбкой.

- Товарищ журналист будет писать о нашей смене, - сообщил Вулканов.

Все повернули головы в сторону вошедшего, послышались восклицания. «Товарищ журналист» хотел было остаться в сторонке, но при этих словах вышел к столу и встал перед нами.

- Я хочу видеть ваши глаза, - сказал весело он, – лица тех, из кого получаются герои.

В него сразу же влюбились и с восторгом внимали каждому слову.

- Я вам дня четыре буду надоедать, но вы не обращайте на меня внимания, - попросил журналист. - Товарищи, у меня к вам всего один вопрос. Когда вы успеваете выспаться, да еще не опоздать на работу? Я вот сегодня не выспался и к тому же опоздал.

- А мы тут со вчерашнего дня! – крикнула молодая окорщица Женька. Ее слова захлестнула волна смеха.

Вулканов заговорил о подшефном классе:

- Шесть человек неуспевающих тянут назад весь класс. Положение критическое, надо помочь обязательно.

И тут же закрепил за неуспевающими комсомольцев.

- Вам, девочки, я даю такого-то. Справитесь?
- Справимся! – ответили мы, польщенные доверием.
- Я тоже так думаю. Ростом он маленький.

Опять вспыхнул дружный смех.

- И последнее, - объявил Вулканов. - Сегодня на стыке двух смен проведем комсомольскую учебу.

С приподнятым настроением мы расходимся по своим рабочим местам.

Каждая суббота начиналась с ожидания танцев, чего-то необычного. Я уже не могла без этой разноликой толпы, грохота музыки, самого духа, которым пропитан воздух танцплощадки. Как в романах Альфонса Доде: «Молодежь, жадная до наслаждений, танцующая просто ради танца, ради самозабвенного опьянения разметавшимися кудрями, томными взглядами, ради того, чтобы пышные шлейфы дам путались под ногами кавалеров. Воздух слегка дрожит от музыки, в нем носится благоухающая пыль, некое полуопьянение, от этого все чувства становятся более утонченными...»

Танча оставляла меня одну, ходила с кислой физиономией, придумав себе очередную влюбленность без всякой надежды на взаимность. Я не подступалась к ней, стояла на лестнице. Около меня все время кто-нибудь вертелся, я весело болтала со всеми, даже с Юрой Моллюском. Я привыкла к комплиментам: «Глаза, губы, этот румянец! Они прекрасны!» Наверное, я стала кокеткой. Мне было приятно ощущать на себе изумленные взгляды встречных парней и дарить им в ответ снисходительные улыбки. Я не понимала причину этого успеха, и мне было безразлично, чем он был вызван.

Каждый вечер за мной увивались и набивались в провожатые какие-то хлыщи. Я со всеми была любезна. Однако ни один из них не вызывал у меня интереса. А те, продвинувшись в ухаживании на несколько шагов, к своему удивлению натыкались на твердую стену.

Юра Моллюск со своим безысходно тоскливым лицом и страдальческой улыбкой одиноко созерцал с балкона моих поклонников. Он удивился, когда я вышла танцевать с ним. Во время танца нас толкали, и парень недовольно морщился, вертел головой по сторонам, словно хотел отомстить обидчикам. В следующем танце я ему отказала:

- Опять нас будут толкать, и ты опять будешь морщиться.

В ответ на мои слова он мученически сжался.

После танцев мы с Танчей понеслись бегом, чтобы отмести всех провожатых, но Моллюск проявил завидную прыть и догнал нас. Во мне закипала злость. Чего он хотел от меня? Мне хотелось схватить его за шиворот и трясти до тех пор, пока не отвалится его большая голова. Я бойкотировала его присутствие стойким молчанием. Дверь в подъезд захлопнулась перед самым его носом, но он все равно мчался за мной по лестнице, пока я не скрылась в своей квартире.

- Саша! Почему ты такая?! – неслось мне вдогонку.

У Танчи была удивительная способность притягивать к себе неприятности. Трудно сказать, что заставило ее трепетать перед скверным юнцом со слюнявыми губами, что всегда лез обниматься. У всех на глазах он ударил девчонку, и Танча боялась разгневать его нечаянным словом. Мы танцевали рядом. Его локти барабанили по моей спине.

- Тебе что, места не хватает? – возмутилась я.

Танча сделала мне страшные глаза: не связывайся с ним! Слюнявый тотчас втиснулся в наш кружок, состроил Танче приторную улыбку. Я подумала, что он и после танца не отстанет от нас, и потянула к себе подругу. Но тот властно приказал:

- Не ходи! Постоим здесь.

Танча покорно последовала за ним к окну. Они застыли друг против друга. Высокая Танча вдруг вся обмякла, как кролик перед удавом. Я решительно встала против них.

- Сашка! Ради бога! Уйди! Я прошу тебя, уйди! – взмолилась Танча и заискивающе обратилась к Слюнявому:

- Чего ты все обниматься лезешь? Как хоть звать тебя?

Я с насмешкой смотрела на эту странную парочку.

- Сашка! Уйди отсюда! – выходила из себя Танча.

- Почему же? Я в ваш разговор не вмешиваюсь. Мне, может, приятно побыть с этим молодым человеком.

- Уйди отсюда! Я прошу тебя!

Ее глаза метали молнии, лицо было злым, но меня это только веселило. Она скрывалась от этого типа весь вечер, боялась подойти к эстраде, где была наибольшая вероятность его встретить. Пропав было из виду, он вдруг появился ниоткуда.

Схватил Танчу за руки, вперил в нее пьяные мутные глаза. Танча была выше захватчика на полголовы, но разжать его цепкие руки оказалась не в силах. Она увидела неподалеку Симона и взмолилась о помощи:

- У этого молодого человека лишние эмоции. Пусть он отпустит меня!

Симон незамедлительно подошел, шаркая ногами. Они оказались знакомыми.

- Валера, отпусти ее! Ну, отпусти!

Валера не ослаблял своей цепкой хватки. Симон по-прежнему что-то мямлил. Он не спешил применять свой действующий без промаха удар головой, которым валил наповал невинных посетителей танцплощадки. Видимо, этот умел давать отпор, несмотря на свое тщедушие. И с головой у него не все было в порядке. Поэтому связываться с ним Симон себе во вред не торопился.

- Она почему-то не любит меня, - сказал Валера, продолжая сжимать Тане руки.

- Я тебя очень даже люблю! Только отпусти! – чуть не плакала девчонка. Наконец тот разжал лапы, и мы облегченно вздохнули. И вдруг он обеими руками, как тисками, прижал к себе ... меня.

- Эту девушку я бы полюбил! Она темпераментная!

Я гневно опустила глаза. Немыслимо было сопротивляться.

- Валера, прошу тебя! Кончай! Пусти ее, ну, перестань! – уговаривал Симон.

Я увидела совсем близко износившееся лицо «короля» танцпола, редкие ресницы вокруг глаз, лишенных смысла. Когда он осклабился, лицо его приняло глупейшее выражение. Но, странное дело, его скверность и порочность на этот раз почему-то не отталкивали меня.

Временами Симон, находясь в трезвом уме, будил во мне какие-то непонятные чувства. Танча все время болтала с ним, а я являла полную ей противоположность. Когда она смеялась – мне не было смешно, когда она восторгалась Симоном в глаза ему, и он уже будто был доволен собой, мой взгляд говорил прямо: «Нет, ты не таков!»

В последний шейк наши «трубадуры» вкладывали себя без остатка. Народ уже расходился, оставались самые темпераментные танцоры. И среди них – мы с Танчей. Как мы танцевали! Симон и его приближенные не сводили с нас глаз. Они так не умели. Иногда Танча задерживалась после танцев в надежде, что Симон пойдет ее провожать. Но тому и в голову не приходила такая мысль.

К моему огорчению, Ленусик не разделяла моей увлеченности танцами. Но если она была рядом, жизнь наполнялась радостными красками. Я могла обнимать ее, болтать о чем угодно, цвести улыбкой. Мы забывали о танцах. Меня забавляло просто наблюдать людей и давать комментарии, которые подруга одобряла уморительным смешком.

В тот вечер, когда она осчастливила меня своим присутствием рядом, ход событий на «танцполе» принял неожиданный поворот. Перед нами, словно из-под земли, вырос Толик Писарев, протянул мне письмо и исчез раньше, чем я успела удивиться.

Я развернула свернутый листок. Некий князь Пюцкееф признавался в том, что влюблен в меня и просил «не отказать ему в любезности встретиться без посторонних и побеседовать после танцев у замка телеателье». Мы еще раз перечитали это послание и, теряясь в догадках, пошли на балкон. Надо было найти Толика, но он исчез бесследно. На лестнице одна особа, оказавшаяся возле нас, сунула мне в руку письмо:

- Девушка, это вам!

Она промелькнула так быстро, что я не успела запомнить ее лица. Мы встали возле стенки и развернули листок. Женским почерком было написано:

«Прочтите без свидетелей. Вы развращаете и подводите под монастырь мальчиков, смеетесь над ними, хотя они принимают ваши слова всерьез. Вы причинили много зла одному парню, который верил в вас. С сегодняшнего дня он задумал исполнить месть. Если вы не измените свое поведение и не извинитесь перед этим человеком, с вами будет разговаривать Люда Громовая. Я имею честь заступиться за князя Пюцкеефа».

- А мне это нравится! – воскликнула Ленусик.

Мы забрались на третий этаж, сели в кресла и методом дедукции Шерлока Холмса стали искать красную нить в этом запутанном клубке.

- Во-первых, оба письма написаны одной ручкой, - обнаружила Ленусик. - Это сразу бросается в глаза: стержни по сорок копеек, дающие такой нажим, у нас редкость.

- Во-вторых, бумага от одного двойного листочка, вырванного из тетради в клеточку, - заметила я. - Это означает, что автор обоих писем один и тот же человек. Но кто же он?

- Припомни события последних дней, - посоветовала Ленусик. - Над кем ты так жестоко посмеялась, развратила, подвела под монастырь и вынудила несчастного «задумать месть»?

Я на минуту задумалась, и вдруг перед глазами выплыл образ отверженного Храповика. Прошлым вечером он по обыкновению собрался провожать нас, но мы бросились бежать, заметая в толпе свои следы. Настырный парень, однако, неутомимо мчался следом, запыхался и едва переводил дыхание. Я сказала ему несколько обидных слов, которые на этот раз не отлетели от него, как от стенки горох, чем-то зацепили. Он оскорбился и отстал. На следующий день даже не поздоровался, смотрел по-особому: с вызовом и каким-то смятением.

Храповика мы нашли без труда: он стоял в куче своих наперсников, затравленный и обреченный. Я раздвинула его друзей и спросила:

- Тебе честью обязана?

И по тому, как он выдавил из себя: «Что?!», я уже не сомневалась, что эти письма - его хитроумные штучки. Но нашим догадкам нужны были подтверждения. «Почтальона» Толика Писарева мы перехватили около самых дверей, галантно загородив ему выход. Любезно отвели в сторону.

- Ты откроешь нам тайну, кто изволил скрываться под именем сего «князя»?

Надо отдать ему должное, на все вопросы он находил ловкие ответы. Можно было поверить в невинность этого парня: так весело он хохотал, удивлялся всему, даже с любопытством расспрашивал о подробностях.

- Да, Саша, как же насчет свидания возле ателье?
- Ничего не выйдет: я не намерена делать такой крюк в сторону от своего дома.
- Можно найти другое место. Только уговор: одна, без посторонних.
- А я?! – вскричала Ленусик. – Я не могу оставить подругу одну! Я ее телохранитель.

Остаток вечера мы не расставались с Толиком. Он напоминал веселую пружинку, на которую давил темперамент. Мы вместе танцевали, разговаривали, смотрели, как никчемно задирался к танцующим пьяный Симон, не знавший, в чем еще можно себя проявить.

Ночевали у Ленусика. Готовясь отойти ко сну, она нацепила чепчик и стала похожа на старуху из «Пиковой дамы». Потом этот чепчик примерила я. С ночной широкополой рубахой он смотрелся очень стильно. Я танцевала у зеркала, а Ленусик неудержимо хохотала, подзадоривая меня. Потом пришло желание покушать, и мы не стали ему противостоять, опустошая содержимое холодильника.

В шесть утра нудный звон будильника напомнил о начале трудового дня. Сквозь сон я слышала плеск воды в ведре и тяжкие вздохи Ленусика. Она... мыла пол.

- Ленка, у тебя фанатическое пристрастие к чистоте, - заметила я, выглядывая из-под одеяла.

- Ну, конечно! - ответила подруга. – Сейчас вернется с ночного дежурства мама и спросит за порядок в доме.

Я нежусь остатками сна в мягких пуховиках.

- Сашка, вставай! - неумолимо напоминает мне Ленусик. - Мы опоздаем не куда-нибудь, а на ра-бо-ту!

- Вот если бы куда-нибудь, я бы огорчилась.

Я нехотя поднимаюсь и принимаюсь прогуливаться по комнатам. Останавливаюсь возле книжного шкафа, провожу рукой по корешкам сочинений Стендаля, занявшим всю полку. Большое количество книг в квартире Ленусика вызывает у меня трепет.

- О! Сколько Стендаля! Как подумаешь, что все это прочесть надо, ужас берет.
- Сашка! – истошно кричит Ленусик. Я нервно вздрагиваю. - Собирайся же!

Я бросаюсь к одежке, разложенной по кучкам. Через десять минут мы, бодрые и веселые, мчимся по свежему снежку к автобусной остановке. Едущие вместе с нами в лесной порт люди полны задорной молодости, здоровья, бодрости. Автобус распирает от смеха, и меня не покидает чувство, что мы дружной семьей отправились на загородную прогулку.

В бытовке нам устраивают «незабываемую встречу». Те, кто приехали раньше нас, изнутри держат руками дверь, задыхаясь беззвучным смехом, а мы ломимся снаружи, стучим кулаками, весело ругаемся. Наконец дверь распахивается, и вся рычащая толпа, как штормовая волна, врывается в бытовку. Идем на пятиминутку и шумно делим скамейки. Весело кричит Петька Лаврецкий, почти каждого осыпает юмором. Он претендует на нашу скамейку, не желая ютиться на краю кушетки, перетащенной из уголка здоровья. А я почему-то не могу открыто взглянуть в его лицо, подкупающее румянцем и веселыми ямочками на щеках.

Вулканов объявляет, что некий Алексей Никитич прочтет лекцию о международном положении. Все принимают внимательный вид. Ленусик смешит меня: то сжимает пальцами мою шею, отчего у меня бегут мурашки, то просовывает под курточку руку, чтобы «пощупать жирок». Обрывки фраз о сотрудничестве и взаимопонимании, скользя, касаются моего слуха. Где-то рядышком томится и не может найти себе места Петька.

Наставница Ленусика Федотова поднимается с места и идет включать насос. Рядом со мной освобождается маленький кусочек скамьи. Я великодушно позволяю Петьке сесть рядом. Он вертится и смеется, подхватив от нас вирус неуемного веселья.

- Я, наверное, мешаю вам?
- Да, - отвечаю я, - слишком много вертишься.
- Это оттого, что я сижу на гвоздях! – поясняет парень.
- Федотова не чувствовала никаких гвоздей, - замечает Ленусик.

Петька не остается в долгу: разворачивает свое остроумие. Дает понять, что его пятая точка опоры не обладает столь внушительными защитными свойствами. Рядом сидит грустная девушка, которая никогда не улыбается, это Наташа - Печаль. Ленусик советует Петру развеселить ее, ведь он так находчив и остроумен со всеми. Время, занятое докладчиком, пролетает весело и незаметно.

Зима окончательно вступает в свои права, сковав водохранилище ледяным панцирем. Отец обещает нам с мамой романтический выходной на лоне природы. Он будит меня в семь утра и спрашивает:

- Ты не передумала ехать?
- Конечно же, нет!

Ах, как хочется подольше поваляться в постели в воскресенье, но рыбалка, обещанная рыбалка на зимнем водохранилище, манит еще больше.

Овчинный полушубок и огромные отцовы унты придают мне сходство с путешественниками на землю Санникова. Я довольна своим видом и без конца кручусь перед зеркалом. В унтах сказочно тепло и удобно: они приятно оттягивают ноги, придают походке мужскую твердость.

Мы наспех перекусываем и поглядываем в окно, ожидая машину. Тьма понемногу рассеивается, становится светло. Машины все нет. У меня в ногах горят костры. Мне невыносимо жарко. А машины все нет. Мы с мамой прикладываемся полежать и забываемся тяжелым сном. И только отец все расхаживает по комнатам, выжидательно выглядывая в окна. Наконец он молвит долгожданную фразу:

- Машина подошла!

Водитель Герман весело балагурит за рулем, поворачивает назад голову и поглядывает на меня с хитроватым прищуром.

- Ну, Аленька, сегодня вся рыба будет клевать на твою удочку.

Мы выходим на лед. Необъятные просторы замерзшего водохранилища до горизонта усеяны рыбаками, похожими на муравьев, рассыпанных по белой простыни.

Отец и Герман буравят толстый лед. Круглое окошко лунки обнаруживает кусочек таинственного подводного мира. Солнце – тусклый желтый шар – матово просвечивает сквозь пелену облаков. Такого солнца нигде не увидишь! Загадочное, оно золотит дорожку среди белых льдов.

Не проходит и четверти часа, как я понимаю, что стоять у лунки с запутанной леской – это не про меня. Я бегу во льды, оставляя на нехоженом снегу цепочку следов. По чудесной солнечной дорожке я бегу вперед, за своей далекой мечтой.

Тишина прерывается моим дыханием. Если не дышать – можно оглохнуть от тишины. Из-за горизонта появляются мотоциклисты. Они едут мне навстречу, а я шаловливо перебегаю им дорогу, утаптываю унтами дорожку следов. Я прыгаю, ломаю тонкие пластины льда, которые с хрустом разлетаются в стороны. Здесь, наедине с природой, я ощущаю физически, как все плохое уходит из меня до капли. Долго беснуюсь я, пока не наваливается усталость.

Отец сматывает удочки. Водитель Герман, его жена Валя и мама цепочкой тянутся к машине. Я плюхаюсь на лед, растягиваюсь в блаженстве, устремляю взгляд в небо. 

- Александра, вставай! – кричит мама.
- Аленька, поторопись, а то без тебя уедем! – зовет Герман.
- Дочь, бери транзистор, а я сейчас догоню, - говорит отец, распутывая мою леску.

Я иду по льду, унты оттягивают ноги тяжелыми гирями и скользят. Я падаю и замираю, как подстреленный заяц. Оглядываюсь назад и долго смотрю на черную фигурку отца. Повторится ли когда-нибудь такое счастье?

Продолжение следует...

Наталья Борисова
 Братск (Россия)

Дополнительные материалы:

Будни и праздники Сандры. 2018
Девочки «с улицы» ищут работу
Частицы большого цеха
Завсегдатаи танцпола




Комментарии


 Оставить комментарий 
Заголовок:
Ваше имя:
E-Mail (не публикуется):
Уведомлять меня о новых комментариях на этой странице
Ваша оценка этой статьи:
Ваш комментарий: *Максимально 600 символов.