Raphael cada día

12.08.2018

Будни и праздники Сандры: 
Тайные «вечерки» рабочей молодежи

У нас новенький. Его привел Залетаев: «Знакомьтесь, Федор Левкин - будет работать на нашем потоке». Насыпал мне горсть орехов, покряхтел немного, то есть посмеялся, мол, разбирайтесь с ним сами - и ушел.

Этот «новенький» мне сразу не понравился: много болтает. Видит меня в первый раз, однако говорит и говорит, как радиоприемник, который забыли выключить. Выглядит намного старше своих двадцати четырех лет.

- Какой старик, да, Александра?

Я не стала лукавить.

- Да, Федя, старик.

- А ты молодая и … прекрасная. Да-да! - он фамильярно щелкает меня по носу. - Глупышка еще, Сашка! Тебе многому надо учиться!

Касьяниха подает мне знак, резко махнув рукой, что означает завал на ссыпе, и я бросаюсь на помощь. Федор берет багор и встает на сортировку. Он уже другой: серьезный и сосредоточенный. Молча скидываем балансы в боковые «карманы». Как спортсмены: чтобы и ловко, и быстро, и красиво.

- Ты дружишь с кем-нибудь?
- Нет!
- Это точно? Давай с тобой дружить! Будем просто хорошими друзьями. Ты согласна?
- Просто друзьями? Ну и что же?
- Ты согласна?

Я неопределенно пожимаю плечами. Тетя Зина-Одуванчик говорит мне, что пора делать уборку. Я беру ведро и совковую лопату и спускаюсь на отметку, где тянется наша лента. Убираю под лентой скользкие ошметки коры, заодно перевариваю предложение Федора стать друзьями. Не скрою, ощущение своей значимости для кого-то вызывает приятное чувство. А что Лаврецкий? Он отодвигается на второй план. Новенький Федор, как мальчик из кино, умный, по-рыцарски вежливый, выступает на первую линию.

Заканчивается смена. Наташа-Печаль, Валька Буркова и я выходим из бытовки. Наверху слышится шум и гам. Это спускаются наши молодые, среди которых Лаврецкий, Залетаев и новенький Левкин.

- Александра! Сколько лет, сколько зим я не видел тебя! – весело восклицает Лаврецкий.

- А мы так хорошо потрудились вместе, ворочая балансы, - отзывается Федор, улыбаясь мне улыбкой старого доброго знакомого.

В сравнении с остальными парнями он выглядит броско: в светлой модной курточке, в массивных роговых очках, с портфелем в руках. Прозванный друзьями «Профессор», он и в новом коллективе доказал всем, что, обладая глубиной знаний и силой убеждения, может говорить на любые темы. В такой же полной мере, в силу необычайной музыкальной одаренности, он соответствовал другому своему прозвищу - «Чайковский», поскольку писал песни и играл на гитаре. Без сомнения, ему суждено было стать заметным явлением в жизни нашей смены!

На горизонте появляется заводской автобус.

- Саша, бежим! – кричит Лаврецкий. Мы мчимся на второй скорости, но Залетаев, задав себе ускорение, покряхтывая, вырывается вперед. Федор весело тормошит меня, ухватившись за мою сумку. Веселой гурьбой вваливаемся в автобус. Федор держит мою сумку. Нашим парням непривычно созерцать такое «рыцарство». Лаврецкий грустно выглядывает из-за чьих-то широких спин. Ему не по себе, я это чувствую. Залетаев тоже смотрит на меня и покряхтывает (посмеивается).

- Ну и как, Сандра, идем к Розенфельд? – спрашивает он.
- Конечно! А музыка будет? – интересуюсь я.

Добрую половину нашей комсомольско-молодежной смены составляли люди, давно переступившие черту комсомольского возраста. Другая половина – молодежная – стремилась жить весело и непринужденно. Смены, которые заканчивались в двенадцать часов ночи, продолжались в тесном кругу друзей у кого-нибудь на квартире. Эта другая жизнь надежно скрывалась от посторонних глаз. В тот день я была удостоена чести быть посвященной в ее «таинства».

Пересаживаемся в рейсовый автобус. Принимаем самое активное участие в борьбе за право ехать. Толкучка жестокая, а мы заливаемся смехом. Федор дотрагивается до моих пальцев и смотрит на меня. Залетаев кряхтит, что я придавила его. Вся задняя площадка изводится в остроумии. Федор выходит на второй остановке.

- До завтра, Саша. Спокойной ночи и приятных снов.

Мы с Полетаем выходим вместе и направляемся к Розенфельд, которую я окрестила Печалью. В ее однокомнатной квартирке чистенько и скромно. Наташа встречает нас в розовом пеньюаре, с распущенными волосами. Без рабочей спецовки она кажется тоненькой, как березка.

Мы располагаемся, как у себя дома, и ждем остальных. Залетаев, покряхтывая, запускает руку в вазочку с конфетами, угощает меня. Наконец раздаются веселые голоса, и в комнату вваливаются Лаврецкий, Гриша Бубенчиков и Валька Буркова, моя «соперница». Ставят на стол сетку с закуской. Начинается дружная сервировка стола. Мы с Залетаевым ловим из банки огурцы, Лаврецкий по-хозяйски разделывает селедку. Работает он с размахом: среди тарелок с вареной картошкой, солеными огурцами и килькой в томате селедка кажется королевой застолья. 

Стол лихо выдвигают на середину комнаты. Петр садится рядом, надежно подпирая меня крепким плечом. Все кричат и смеются в предчувствии необычайного подъема. Дом спит, ни одного зажженного окна. Водка щедро льется по граненым стаканам. Все выпивают и начинают гудеть, как ток, бегущий по проводам. Водку я никогда не пила, но в этой веселой компании мне хорошо и комфортно. Я слегка смачиваю губы, чтобы не оказаться под прицельным огнем уговоров. Петя тоже не пьет. Валька держит в обеих руках по стакану и вопрошает:

- Почему не пьете? Для чего вы собрались сюда? Петя, я тебя не узнаю!

Петр после недолгих колебаний опустошает свой стакан до дна. Его рука ложится мне за плечи, на которых мешковато висит вязаный свитер.

- Сидишь такая красивая, румяная – и ничего не пьешь! Саша, дорогая моя!

- Саша не твоя теперь, а Колина. Ушел с потока – теперь все! – перебивает Валька. Она все видит и замечает, даже когда не смотрит в нашу сторону.

- Ничего, скоро я вернусь на свой поток и всех разгоню: и Залетая, и этого «Профессора», - обещает Лаврецкий.

Раздается звонок. Пришел Вася Зайчук, уже где-то «клюнувший», с глазами красными, как у кролика. Его усаживают за стол, наливают в стакан. Мое присутствие в этой компании удивляет Васю. Он что-то говорит, и всякий раз обращается ко мне за подтверждением: «Да, Саша?»

Буркова ревностно поглядывает на нас. Вставляет в разговор неуместные реплики. С другого конца стола с меня не сводит улыбчивых глаз Бубенчиков. Опять звонок. Прихромала, влача покалеченную ногу, Вера Шадрина. Из-за спины выглядывает ее подруга, белая пышка Любава.

- Орло, орло! Пересохло горло! – кричит с порога Вера зычным хрипловатым голосом. Ей наливают полстакана водки. Душа Веры в один миг распахивается нараспашку. Она готова пуститься в пляс, забыв про больную ногу. Любава одергивает подругу, как мать ребенка, который ведет себя неподобающим образом.

- Орло, орло! Пересохло горло! – повторяет свой призыв Вера. Ей снова щедро наливают. Не проходит и часу, как все становятся пьяненькими и до последней степени возбужденными. Разговаривают громко, словно не слышат друг друга. Кричат, оглашают тишину спящего дома раскатами смеха. Даже у Петра, выдержанного, скромного парня, уже не лицо, а сплошная размытая улыбка. 

Я собираюсь домой. За мной поднимаются Залетаев, Бубенчиков и Вася Зайчук. Все трое намереваются провожать меня. Вслед за нами в подъезд вылетает Валька, натягивая пальто и награждая Васю бранными словами:

- Гад! Собака! Подлюга! Ты у меня попляшешь еще! 

На одном дыхании она выдает тысячу проклятий. Покачиваясь из стороны в сторону, Вася сосредотачивает на Вальке тяжелый взгляд:

- А ты … знаешь кто? Плевал я на тебя, слышишь? На черта ты сдалась мне? Чтобы больше не приходила ко мне, поняла? 

- И не приду, подумаешь! – кричит в исступлении Валька, размазывая по щекам слезы.

- Чего ты плачешь?
- Я не плачу! Ы-ы-ы!

Они сцепляются в один клубок, а я тщетно пытаюсь их расцепить и успокоить.

- Саша, не обращай внимания! Бывает! – мягко говорит Бубенчиков. Я первая выскакиваю из этого дома, за мной выходит Залетаев.

- Сандра, подожди!
- Тебе куда?
- Туда же, куда и тебе.
- Ой, Коля, достанется тебе от Катьки.

По дороге Коля пытается вкратце изложить историю отношений Вальки и Васи, но мне не хочется вникать. Ясно одно: Валька в последней попытке выйти замуж цепляется за Васю, как утопающий за соломинку. Добираемся до моего дома. Коля выражает желание зайти ко мне и хлопает в подъезде дверью. Я шикаю на него и упираюсь в грудь рукой:

- С ума сошел! Мои все спят, разбудишь! Иди домой!

Я ложусь спать. Стрелка часов показывает три часа ночи.

Следующий день оказывается непредсказуемо тяжелым. И как у меня хватает сил вынести такое! Не имея привычки что-либо скрывать от родителей, я спрашиваю:

- Не слышали, когда я вчера домой пришла?
- Нет, - отвечает мама. – Я встала в три часа, посмотрела: ты дома.
- Ой, а я думала, весь дом проснулся.
- Ты не одна была? С мальчиком? Кто он?
- Вместе работаем на одном потоке. Не мальчик он – женатик! 

Простое, незамысловатое слово «женатик» вызывает настоящую бурю в стакане воды. Воображение моих родителей тотчас же нарисовало жуткие картины моей «разгульной» жизни.

- Я не верю, не верю! – восклицает мама. 

- Зачем ты позволяешь думать о себе плохо? – отец гневно расхаживает по комнате, не находя себе места. - Почему ты порочишь свою репутацию? Сегодня ты с женатиком таскалась, да, таскалась, завтра к тебе другой грязной лапой потянется.

- Это же надо так не доверять своему ребенку! – я пыталась отражать их нападки веселым смехом, но скоро поняла, что все зашло слишком далеко, чтобы отделаться легким испугом. - Что за мысли у вас?

- Зачем ты позволила ему провожать себя? Не подпускай ни на шаг. Тебя провожает, а с женой, небось, обращается, как с собакой.

- Его жена у нас работает. Сейчас в декретном отпуске.
- Ой-ей-ей! Что люди скажут? Надо поехать на работу и узнать, как она себя ведет.
- Поезжайте и узнайте!

- Теперь понятно, почему ты о замужестве заговорила! Влюбилась в женатика, отбиваешь его от жены. Я тебе покажу женатика! - Страсти бушевали около часу. Родители яростно оплакивали «потерю» моей невинности. - Не надо было пускать ее в этот цех, к этим бабам – похабницам. Она от них всего набралась. Ей сейчас только замуж – и больше ничего!

- Да, неплохо бы замуж, чтобы не быть у вас на коротком поводке…

Наконец страсти стихают. Я собираюсь на работу. Отец смотрит недобрым глазом. Приезжаю в цех. Все сосредоточенно работают на своих местах. Подходит Буркова и, соблюдая конспирацию, говорит:

- Никому не говори о вчерашнем, а то сплетен не оберешься. Из мухи сделают слона.

Уходя, Валька тихо добавляет:

- Слушай, Саша! На четвертом потоке работает Нина, сестра Колиной Катьки. Чтоб она ничего не знала!

Я оторопело смотрю ей вслед.

Обед у нас с Касьянихой длился полтора часа. Засиделись в бытовке, слушая разговорчики. Прихожу на поток, а навстречу мячиком катится встревоженная Гладкова.

- Саша, тебя бригадир зовет.

Поднимаюсь на слешер к Исаеву. В уголке будки сидит Федор Левкин. В защитных очках и робе, он напоминает страшилище. С живостью поднимается мне навстречу:

- А, Сандра, сачкуете?

Исаев, увидев меня, начинает волноваться, снимает наушники.

- Александра, чтобы это было последний раз. Вы ходили на обед полтора часа, а на потоке оставалась одна Гладкова. Полчаса стояли, разбирая завал. Что это такое?

Он ругается мужественно, наш бригадир, а я улыбаюсь. Как он хорош, когда снимает с меня стружку! Я удаляюсь, унося в душе неприятный осадок от своего проступка. Спускаюсь на поток. Касьяниха сообщает, что меня вызывает Вулканов. Я поднимаюсь на пульт и, стоя в дверях, терпеливо выжидаю, когда начальник закончит телефонный разговор и обрушит на мою голову благородный гнев.

- Саша! Я буду ругаться. Вам на обед положено полчаса...

Он говорит тихо, словно извиняется. «Ругается»! В душе становится еще гаже. Прихожу на поток, навстречу с горящими глазами мчатся Касьяниха и Гладкова. Последняя (артистка!) спрашивает с невинностью младенца:

- А что тебя Исаев вызывал?
- Что?! (Они еще делают вид, что не понимают!) Ругался.

- Он приходил, спрашивал про тебя. Как ни придет, тебя нет! Ты то в насосной сапоги сушишь, то в бытовке задерживаешься.

- Сапоги я сушила десять минут!

- Да, но тебя-то не было! Мы уж как тебя выгораживаем, обманываем. На обед ты ходила полтора часа, а нам положено двадцать минут.

Она заглядывает мне в глаза, нажимает на то, как она «выгораживала» меня. Касьяниха не упускает возможности сообщить густым басом, что «ей тоже попало как следует», хотя это практически невозможно представить.

На горизонте появляется деловитая Буркова.

- Приедешь на комсомольское собрание в четыре часа? Не забудь! Да не проболтайся своим бабам. Если Лапшакова вызовет тебя на пульт, ничего не говори. Она приставала к Пете, почему у него губа разбита, пытала Розенфельд.

- А почему у Пети губа разбита? – для меня это новость.

- А, так! – Валька понимает, что сболтнула лишнее. - Сам упал, наверное. Зачем тебя на пульт звали?

- Долго была на обеде. Некому было завал разбирать.
- Лапшакова, собака, выдала. До всего докопается.

Я чувствовала себя втянутой в темное дело. А что плохого в том, что мы собирались у Наташки? Наверное, я пропустила что-то «главное», уйдя пораньше?

- Саша, а почему вы вчера на улице Кирова сошли? - слащаво улыбается Гладкова. - Вы гулять где собирались?

Судя по вопросам, она не владеет точной информацией, где мы собирались, и стреляет наугад, авось попадет. Молчу, только улыбаюсь. Не в силах не улыбаться, словно кто лицо растягивает. Не научилась врать складно, как другие.

- Ой, Сандра, не связывайся с мужиками, они космы-то тебе выдерут.

- Какими мужиками, о чем вы, тетя Тоня?
- А кто тебе сумочку нес?
- Сумочку нес?! Да что в этом особенного?
- Смотри, милая, я как мать тебе говорю, ты уж не обижайся!
- А чего мне обижаться? Что такого, что сумочку нес? Кто вам сказал?

- Не скажу, милая. Люди сказали. Только этот новый-то наш женатый оказывается, а скрыл от нас, собака! Ой, смотри, милая, как бы чего не случилось!

Я шокирована. Довольная произведенным эффектом, Гладкова переводит разговор на другие рельсы:

- Саша, так ты кофточку не будешь брать? Лапшакова сказала, что еще такую же желтенькую достанет.

- Вот еще! Не собираюсь я втридорога платить за нее.

- Да-да! Люся сказала, цена этой кофточке тридцать рублей, а спекулянтка с биржи продает за сорок пять.

Скидываем бревна, ловко цепляя их баграми. Я иду вниз делать первую уборку, вооружившись ведрами, пинком спускаю их вниз по лестнице. Ведра с грохотом раскатываются в стороны.

Я вытащила кучу бревен из-под второго корда. Отвезла играючи тачку и взмокла до ниточки. Скоро мускулы у меня будут, как у Геркулеса. Поднялась к бабам на поток. Сбросила куртку, платок. Распустила волосы - и вдруг остро почувствовала, что я молодая и у меня есть то, чего нет у моих «бабок», это вся жизнь впереди, без темных пятен от неблаговидных поступков. И то, что Федор бегал меня искал, и то, как смотрела Гладкова, словно завидуя моей непорочности, забавляло меня.

- Много было мусору? – спросила Касьяниха. - Ну, так отдохни, сходи.
- Я буду сгонять жирок!
- Ой, Сандра, а ты вовсе и не толстая! – сказала Гладкова. – Какая же девка без зада?

Касьяниха уходит на пересып. Гладкова, воспользовавшись тем, что мы остались без посторонних, сообщает:

- Ой, Сандра! Приходил наш новый, ха-ха, спрашивал тебя, а я говорю ему: «Испугалась и убежала».- «Чего испугалась?»- «Что ты женатый».- «А откуда она узнала?» - «Мы ей сказали». Он так посмотрел на меня, похлопал по плечу и говорит: «Эх, бабы, бабы! Без прав-то вы не можете» и ушел.

Гладкова начинает гоготать со всяческим подвыванием.

Я ношусь по потоку, выискивая себе дела. Бабы сидят на пересыпе, как досужие кумушки на лавочке. На горизонте появляется роба Федора.

- Сандра, почему ты избегаешь меня? Только я подойду, куда-то бежишь.
- Разве? А я тебя еще не видела сегодня!

- А на планерке? Промчалась, не глядя, и села впереди. А потом так же быстро ушла. Сашенька, я сейчас делал уборку и взмок. Посмотри, голова мокрая. А у тебя щека тоже почему-то грязная. Вот тут. Саша, у тебя прекрасные губки.

- Не надо льстить. Не люблю.

- У тебя от волос такой приятный запах. Ну, ладно, я пошел. Значит, мир? Во всем мире?

Закончилась смена, и я, зайдя в бытовку, услышала, как Гладкова в упоении рассказывала: «Я ей говорю: «Смотри, милая…» Она сразу осеклась, увидев, что я села напротив.

Я подхожу к своей кабинке, начинаю одеваться. Вдруг чувствую тяжелый взгляд и поднимаю глаза. На меня с ненавистью смотрит Нина, Катькина сестра. Она стоит около меня с суровой решимостью. Хочет что-то сказать, но сомкнутые губы не могут произнести ни слова. Лишь глаза пылают обжигающим огнем. Кто-то потянул ее:

- Да ладно, Нина, пошли!

Я опускаю глаза. Все во мне кипит. Знать бы, из чего раздута эта история! Мне тысячу раз не нужен этот веселый мальчик с кудряшками, окажись он последним мужчиной на земле!

Выходим на остановку. Дует обжигающий ветер. Автобус не появляется. Подходят наши парни. Лаврецкий панибратски стукает меня по плечу. Я не реагирую. Он стоит позади меня и не балаболит против обыкновения. Я поворачиваю голову и гляжу ему в глаза долгим пронзительным взглядом.

- Что ты так смотришь, Саша? – серьезно спрашивает он. - Давно бы ушли пешком, а то стоим, мерзнем.

- Что же, иди, согреешься! – советую я.

Наконец появляется автобус. Все начинают ломиться, но наши парни на удивление спокойны. Мы и остаемся последними. Федор Левкин по-рыцарски подсаживает меня, затем влезают остальные. Я прохожу вперед и вижу возле Залетаева пустое место. Сомневаюсь: сесть, не сесть? Полный автобус баб, опять начнутся разговорчики.

- Садись, Сандра! Больше места ты не найдешь, - предлагает тот, почувствовав мои колебания. И я сажусь. Назло всем бабам. Будь что будет!

 

В рейсовом автобусе ко мне проталкивается Федор.

- Саша, сегодня я плачу, да?

Но я достаю свою мелочишку и бросаю в его ладонь. Два мужика прижимают меня. Федор отгораживает рукой ничтожное пространство, чтобы ослабить их давление.

- Саша, хочешь, я достану тебе германские переводные картинки?
- Зачем они мне?
- Наклеишь на сумку.
- Ну, достань, если так хочется.

Два мужика простирают надо мной конечности, загородив последний свет в окошке, и я оказываюсь в тупике. Он встает на цыпочки, делается выше.

- Тебе сейчас выходить, - напоминаю я.
- Я сойду на следующей остановке.

Домой не иду, а мчусь. Времени двенадцать сорок, и мама подозрительно спрашивает:

- Почему так долго?

Отец смотрит недоброжелательно, словно обличая меня во всех немыслимых грехах. Почему, почему мысли моих родителей запрограммированы только на плохое?

Продолжение следует...

Наталья Борисова
 Братск (Россия)

Дополнительные материалы:

Будни и праздники Сандры. 2018
Девочки «с улицы» ищут работу
Частицы большого цеха
Завсегдатаи танцпола
Радость бытия
Умри, но не давай поцелуя без любви!
Граф Лаврецкий 

[Вернуться]