Raphael cada día

Прежде, чем отправиться на поиски новой профессии, дабы заработать себе на хлеб, обездоленный и бездипломный вокалист-недоучка Стефан, страстно жаждущий петь, решил наведаться в музыкально-педагогическое училище, где работал опытный педагог и прекрасный специалист, выпускник Казанской консерватории и знаток итальянской вокальной школы Стефан Семеныч Миланчев. 

Автору неизвестно, каким образом ее герой разнюхал об этом человеке, однако факт остается фактом: Стефан Вонапец попал к нему и стал заниматься, причем весьма успешно. Миланчев, по его словам, всегда отмечал его лирический тенор, подчеркивая силу звука и красоту тембра (чего у него и в помине не было, если судить по гнусавому звуку, которым он поет ныне и, возможно, будет петь и присно, и вовеки веков).

О периоде жизни Вонапеца, который последовал за годами учебы у Миланчева, представления автора этих строк фактически размыты в силу того, что герой не любил о нем распространяться. Где и как он получил профессию слесаря-сантехника, имеет ли он такой диплом и когда он изволил первично жениться, мне неизвестно. Вонапец упоминал кое-что о каком-то Другом Городе, куда он уехал из Нашего и где жил с семейством какое-то время. Мало-помалу жена, дети, быт и связанные с этим проблемы ему опротивели, и он решил вернуться на родину. По словам нынешней подруги жизни Зои Бояновой, он приехал сюда "умирать", обнаружив у себя серьезную болезнь. Что происходило с ним в этот период, в какой последовательности шли события, когда он начал работать над собственной методикой постановки голоса, я, увы, не знаю наверняка. Поэтому покорнейше прошу простить мне некоторую непоследовательность в описании дальнейших событий жизни Вонапеца: в силу моей неосведомленности я вынуждена нарушить хронологический порядок фактов и описывать их непосредственно, вне какой-либо связи друг с другом.

О пребывании Вонапеца в Другом Городе мне известно очень мало, почти ничего, равно как и о его семействе. Но все же я постараюсь выудить кое-что из того сумбура сведений, что достался мне в подарок от Вонапеца.

В том городе он жил, по его собственным словам, счастливо. Там он был слесарем-сантехником, которого местные жители любили и уважали. Бабушки, например, всегда вставали с лавочек и приветствовали его, когда он проходил мимо, мужчины громко здоровались, весело скаля зубы и по-братски пожимая ему правую руку, девушки краснели при встрече с ним, расцветая подобно розам и мило поводя большими глазами с поволокой.

- Здравствуйте, Стефан Кириллыч! - Как дела, Стефан Кириллыч! - С добрым утром, Стефан Кириллыч! - Спокойной ночи, Стефан Кириллыч! - то и дело звучало в каждом закоулке города, в каждом магазине, у каждого подъезда у в каждой квартире, где Стефан Кириллыч имел обыкновение бывать. Судя по сему, он был хорошим слесарем, недаром же Боянова впоследствии станет от всей души нахваливать его "золотые руки". Без работы он не сидел ни минуты: многие, вероятно, нарочно ломали свою сантехнику, чтобы под предлогом ремонта кранов и сливных бачков пригласить его в гости. Особенно это касалось женщин: он умел их обаять.

О, с каким восторгом и упоением он рассказывал об этом, слышали бы вы! Ему было что вспомнить: возможно, период жизни в Другом Городе был в пустыне его бытия маленьким зеленым оазисом, который впоследствии безжалостный вихрь Судьбы засыпал песком, оставив от него огромный желтый бархан. Теперь там растет одинокий саксаул, простирающий корявые длани в раскаленное добела металлическое небо...

Читая сии строки, вы вряд ли поверите автору, которая в начале повествования выставила Вонапеца сущим монстром. Как?! - бабушки приветствовали такого человека, вставая с лавочек?! - мужчины дружески жали ему руки?! - женщины нарочно ломали сливные бачки, чтобы пригласить его в гости?! Этого не может быть! Как это так?!

Однако, по словам г-на Вонапеца, все почти так и было. Возможно, он это придумал, прикидываясь хорошим перед публикой Нашего Города и в частности перед учениками, которых ничего не стоит обмануть, а быть может, все это и правда, ибо в те времена у него не было проблем со здоровьем: кислотно-щелочной баланс в организме был в норме и он еще не успел отравиться собственной желчью. Проблемы начались позже - в момент, когда он всерьез задумался о смысле собственной жизни.

В какой именно год, день и час наступил этот момент, мне неизвестно. Скажу лишь одно: вызревал он годами. Недоученный, с испорченным голосом, духовно искалеченный, Вонапец, однако, не разочаровался в жизни и не оставил детской мечты, ради осуществления которой появился на свет. Он, вероятно, был хорошо наслышан о певцах, которые ставят голос себе сами, без посторонней помощи. Многие из них утверждают, что педагог в этом деле вообще не нужен, ибо никто не знает особенностей, достоинств и недостатков твоего голоса лучше тебя самого. По всей видимости, эта мысль понравилась Вонапецу, и он решил последовать дерзновенному примеру вышеупомянутых певцов-подвижников, дабы отомстить таким образом Рисову-Манкину и ему подобным. Посмотрим, что из этого вышло.

Все вокальные педагоги, жрецы русской и советской вокальных школ, а также все певцы и певицы, утверждавшие эти школы на сценах театров, отныне стали для Вонапеца олицетворением Рисова-Манкина и его досточтимой женушки. Эта ассоциация настолько прочно вошла в его подсознание, что вырвать ее оттуда не смог бы, пожалуй, даже сам отец психоанализа Зигмунд Фрейд. Вонапец инстинктивно возненавидел все, что принадлежит советской вокальной школе: дыхание животом и ребрами, поднятие небной занавески, зевки и "потуги". Он решил создать методику, в корне противоположную той, которую внедряли в его бедную голову в 28-м классе музыкального училища. Он искоренит из нее абсолютно все, что хоть отдаленно напоминает о рисовой и манной крупах. Там не будет терминов типа "правильное дыхание", "открытые" и "закрытые" звуки, "небная занавеска", "зевок". Надо придумать иные названия, непонятные профанам, необычные, странные, создающие видимость серьезности, тайны и глубины. Советские певцы надувают живот кислородом, как воздушный шар. Именно поэтому они все такие толстые! Они широко разевают рты, отвешивая нижние челюсти до самого пола. Вот почему Зураб Соткилава всегда гримасничает, перекашивая рот! Они все время зевают, поднимая небные занавески. Вот оно что! Не это ли является причиной чудовищного сдавленного звука, застревающего в глотках певцов? Они изо всей силы "тужатся, как на унитазе"! О Боже! Так вот, оказывается, откуда эти вздутые синие жилы на их шеях и крупные капли пота, градом катящиеся по щекам и лбам! Какой ужас! Как это мерзко, как отвратительно! Какая чудовищная, изуверская методика, какая неслыханная инквизиторская вивисекция, какой фашизм и садизм, какое... дальше у него не хватало слов: одна только ненависть, досада и злость, одна тошнота, озноб и отвращение, лихорадка и бред. Ведь и его так учили, ведь и он так когда-то пел, не отдавая себе в том отчета! Проклятый Рисов-Манкин! Проклятая советская вокальная школа! Дилетанты, совковые специалисты, разжиревшие безграмотные тупые бездари - анафема вам всем!!!

Ничего, погодите, вы еще не знаете, каков я! Профнепригоден, говоришь? Ишь ты!

И Вонапец, зажмурив глаза, зажав нос и набрав в рот побольше воздуха, растопырив пальцы на правой руке и вооружившись желанием непременно что-нибудь открыть, ринулся в книжную пыль, как в омут, надеясь под ее семимильным слоем раскопать руины погибшей Трои. Ведь осуществилось-таки желание некоего археолога, который откопал останки мифического города, находясь под впечатлением знаменитой поэмы великого Гомера! Отчего же мне не сделать то же самое с основами итальянской методики постановки голоса? Чем я хуже этого археолога? Разве мое желание уступает в силе и страстности его стремлению? О нет! Я должен, должен, должен... Я сделаю все, что в моих силах, чтобы найти и разгадать драгоценные тайны, чего бы мне это ни стоило. У меня великая цель! Отомстить моим обидчикам, достичь высот и прославиться, стать одним из лучших вокальных педагогов мира, не говоря уж о карьере певца, вписать свое имя в один ряд с именами Камилло Эверарди и Умберто Мазетти - разве все это не достойно чести называться смыслом жизни? Совершенство - вот моя цель, вот мое высшее счастье! "Работать над собой!" - отныне мой девиз. Ненавижу и презираю лодырей, тупиц и слишком талантливых, которые надеются на силу природных данных! Терпеть не могу слово "вдохновение", предполагающее господство эмоций над разумом. В жизни моей отныне преобладает рациональное начало, трезвый анализ, пунктуальная точность и математический расчет. Долой чувства! Их надо подавлять. И в пении их быть не должно, ибо отныне мой идол - совершенная техника постановки голоса. Эмоции мешают думать о технике, не дают следить за ровностью и красотой звука! Главное - совершенный звук, с вибрацией, с посылом в нужные резонаторы, с опорой и филировкой. Об этом надо думать, и думать всегда! Что значит "автоматизм"? Никакого "автоматизма", это глупая отговорка и выдумка дилетантов, которые не хотят "работать над собой"! Голос - цель, а не средство, так давайте стремиться к цели!

Вооруженный сим ненасытным и неусыпным стремлением, которое стало маниакальным по мере его культивации в сознании Вонапеца, наш герой с отчаянным остервенением листал страницы эпистолярного наследия великих оперных певцов и вокальных педагогов, рылся в энциклопедиях, выискивал в газетах статьи, посвященные полемике по поводу постановки голоса, - словом, "греб по сусекам". Он искал информацию даже там, где на нее и намека не было. Например, он влез в философию Канта и Лейбница, дабы согласовать их учения с постулатами итальянской вокальной школы. А как только началась Перестройка и российский книжный рынок захлестнула волна религиозной литературы, он и туда сунул свой треугольный нос, выудив из Библии оригинальную мысль: Бог вдохнул в тело человека душу через ноздри ! (?!!)

Вот так были положены первые камни в фундамент здания под названием "Вокальная реформа Стефана Вонапеца". Естественно, он не сразу стал реформатором. Сначала происходило длительное накопление потенциала - информационного и энергетического. С головой зарывшись в книги, вооружившись карандашами и ручками разных цветов, притащив из магазина "Канцелярские товары" целую кипу тетрадок в клетку и в линейку, он с упоением принялся переписывать в эти тетради все, что попадалось ему на глаза и хоть каким-то боком касалось итальянской методики постановки голоса. Тезисы, высказывания, разъяснения и толкования, загадочные цитаты, тонкие намеки - все это бисером сыпалось на линованные тетрадные страницы, подчеркивалось, обводилось в рамки, выделялось красной пастой, нумеровалось. Учитывая тесную связь физиологии человеческого организма с пением, Вонапецу пришлось исследовать и эту область науки. По мере ее осмысления в тетрадях Вонапеца стали появляться развернутые красно-сине-зеленые схемы головы, живота, спины, грудной клетки, ротовой полости, рук и ног, наподобие тех, что встречаются в учебниках биологии, словарях и различных трудах и пособиях по медицине. Эти схемы Вонапец впоследствии любил демонстрировать ученикам, показывая свою ученость и эрудицию.

После того, как Стефан Кириллыч до краев переполнил себя полученной информацией разного сорта, он начал ее переваривать, как желудок и кишечник переваривают пищу. Однако здесь следует остановиться и поговорить об отличии больных органов от здоровых. Больные органы, как правило, переваривают пищу некачественно: они выделяют слишком много или слишком мало ферментов, вследствие чего в организме нарушается кислотно-щелочной баланс и пища усваивается не так, как ей положено. В результате организм получает вещества вовсе не полезные. Таким образом, попадая в больные органы, хорошая пища может стать ядом для организма.

То же самое происходит и с хорошей информацией, которая, поступая в нездоровый мозг, превращается в маразматический абсурд, - а мозг нашего героя уже стал выдавать первые признаки болезни, так как Вонапец, во-первых, был одержим одной идеей; во-вторых, эта одержимость подпитывалась обидой и ненавистью, а следовательно, агрессией; в-третьих, одержимость и агрессия порождали полнейшее отрицание того, что их породило, заставляя своего питомца напрочь отринуть не только плохие, но и хорошие качества русской и советской вокальных школ; в-четвертых, Вонапецу вздумалось стать великим реформатором и новатором в области академического пения, а самый простой способ показаться оригинальным и выделиться - это потопить корабль под названием "Традиция" и обозвать религию "опиумом для народа". Вонапец так и поступил, ибо все эти обстоятельства мешали ему мыслить объективно и здраво и отняли у него ту необходимую свободу и независимость мышления, которая является главным оружием любого подлинного гения-реформатора, - правда, не совсем: опираясь на традиционные постулаты и тезисы, он придал им обратный смысл, вдобавок абсурдный и в корне противоречащий любой логике, выдав его за исконный "эзотерический". Впрочем, я не буду здесь об этом распространяться: этому вопросу посвящена глава под названием "Некоторые положения вокальной реформы С.К. Вонапеца", которую вы найдете в последнем разделе книги, а сейчас поговорим кое о каких событиях жизни героя, связанных с его "открытиями".

Помните, я рассказывала вам о доброте Вонапеца? Время, когда он был добрым, щедрым и обаятельным, действительно напоминало живительный оазис. Возможно, тогда он и не думал быть певцом: он ведь был хорошим слесарем! Он работал, получал зарплату, спокойно ел и спал, имел друзей и знакомых, которые улыбались ему из каждой подворотни самыми искренними и задушевными улыбками, - это ли не то блаженное, сытое обетованное счастье, о котором мечтает любой мало-мальски нормальный и здравомыслящий человек? Должно быть, он и женат тогда еще не был. Или только что справил свадьбу - кто знает! Откуда, скажите пожалуйста, взяться здесь агрессии?

Однако ненавистный образ Рисова-Манкина, впечатанный в сердце и выжженный на скрижалях сознания Вонапеца безжалостной рукой Судьбы-дьяволицы, которая, возможно, уготовила ему жребий неудачника задолго до его появления на земле в нынешнем физическом теле, всплыл из темных глубин памяти, дав о себе знать. Всплыли обида и ненависть, похороненные в недрах души и спрятанные в диплом слесаря-сантехника. Открылась рана, грубо нанесенная самолюбию рукой Диктатора, без всякого на то права взявшего на себя роль "вершителя судеб". Сокрушить его проклятый образ, попрать его святыни, уничтожить все, что с ним связано! Да здравствует Революция! Вонапец понял, что применив грубую силу (обругав Рисова-Манкина перед роковым экзаменом), он совершил большую ошибку, ибо добился лишь собственного изгнания и оскорбления в свой адрес, тогда как крыса по имени Советская Школа Академического Пения продолжала жиреть на рисе и манке, "плодясь и размножаясь". Приняв сие к сведению, Вонапец мысленно сказал себе: "Мы пойдем другим путем!" - и ушел в подполье, решив затеять битву не кулачную, а идеологическую.

Мне неизвестно, какие чувства руководили им, когда он готовился к этой битве. Затаенный стресс, скрытая обида, боль, досада, злость и жалость к себе - с одной стороны. С другой - желание и стремление преодолеть это, возвыситься над этим и кем-то стать назло всем и вся. Первое - стихия невежд и слабых, второе - достойный восхищения знак сильной личности. Вопрос в том, какая из сторон взяла верх и приобрела самодовлеющее значение. Возможно, первая, ибо судя по тому, каков Вонапец ныне, нельзя сказать о том, что он достиг каких-либо высот.

Итак, культивируя в себе обиду, досаду, злость и жалость к себе, натянув маску жертвы и подавляя вопли, готовые выдать его в любой момент, стискивая зубы и сжав кулаки, Вонапец ринулся в бой. Новую идеологию, пришедшую на смену старым догматам, надо было как-то утверждать, и он поехал в Москву. Так в жизни Вонапеца наступил 1917 год, положивший начало новой эпохе, оглашенной девизом "Кто был ничем, тот станет всем!" "Вставай, проклятьем заклейменный!" - сказал он сам себе, переступая порог Московской консерватории....

Что произошло с ним за ее стенами, автору этих строк неизвестно, ибо Вонапец никогда не рассказывал об этом. Удосужился ли он открыть на экзамене рот, дабы продемонстрировать "совершенство" собственной методики, или душа его ушла через пятки в пол, как только настала его очередь показаться комиссии, - кто знает! Имеет место лишь тот досадный и плачевный факт, что в списках зачисленных на первый курс вокалистов не оказалось фамилии Вонапец, и наш герой, поспешно покидав вещички в чемодан, сел в поезд и воротился восвояси.

Первая идеологическая битва с монстром по имени Советская Певческая Школа каким-то образом потерпела поражение.

Однако сдаваться он и не думал!.

На следующий год он снова решил попробовать. Купив себе билет и аккуратно сложив вещи в дорожные сумки, присев перед дальней дорогой на пять минут, он собрался было ехать на вокзал, однако с ним ни с того ни с сего приключилось несчастье: он то ли обварил себе ноги, то ли откуда-то упал... Об этом автору рассказала одна из учениц Вонапеца, Ира Карачкина, которая некогда рассталась с ним со скандалом и перешла к Антонине Петровне Тишинской, у которой учится и ныне.

Подобные несчастья посетили Вонапеца пару раз - и оба раза перед отъездом в Москву. Какая странная, дьявольская закономерность! Кто-то будто бы нарочно мешал Вонапецу получить вузовский диплом, и в результате он так и остался без "корочек". Это плачевное обстоятельство внушило ему удивительную гордость своим жалким положением и неслыханную ненависть к тем, кому удалось-таки заиметь злополучные "корки". Сами "корки" стали его любимым бранным словом, подстать матерному. Слышали бы вы, как он смаковал его при учениках и их родителях, обливая грязью Рисова-Манкина, Тишинскую, Поварихину, которая заведовала отделением "Хоровое дирижирование" в местном музыкальном училище, Никудышникову, которая учила студентов гнусавить, и многих других, им подобных. Люди, имеющие "корки", звания и имена, стали для Вонапеца олицетворением всего самого отвратительного и мерзкого, что только способна вынести земля. Если бы ему была дана возможность их душить, топтать и расстреливать, он бы воспользовался ею без промедления.

Есть у нас в городе Василий Ильич Рязанцев, вокальный педагог, у которого некогда занималась Диана Оболенская. Он закончил Гнесинский институт (ныне Академия имени Гнесиных) - он сам так говорил, правда, Вонапец обвинил его во лжи и сказал Диане, что никакой Гнесинки он не кончал, а учился не иначе, как в Уральской консерватории. Василий Ильич Рязанцев был мужем солистки местной филармонии Анастасии Красновой, обладавшей меццо-сопрано и часто выступавшей в концертах. Когда-то они втроем - Краснова, Рязанцев и Вонапец - пели в церковном хоре; в то время последний уже знал, как надо правильно петь; так вот, как только он услышал пение Рязанцева и Красновой, а также еще одной местной певицы, сопрано Чиричкиной (закончившей Саратовскую консерваторию и тем самым заслужившей звание "саратовский подкидыш", которым милостиво наградил ее г-н Вонапец), он люто возненавидел эту братию и не упускал момента, чтобы сказать о них дурное слово.

Рязанцев учил пению детей от пяти до семнадцати лет в местном Дворце Творчества Учащихся, бывшем Дворце Пионеров. В уютном малом зале с войлочным полом и красно-коричневыми креслами, расположенными миниатюрным амфитеатром, с небольшой сценической площадкой и стареньким пианино "Ласточка", он организовал студию "Бельканто"[1] , в которую ходили самые разные дети. Они собирались по воскресеньям в полдень и под аккомпанемент концертмейстера Анны Ивановны Колесовой пели сначала хором, а потом соло песенки, арии из оперетт и старинные русские романсы. Детей было много. После небольшой распевки, когда Василий Ильич сидел за инструментом и резво играл упражнения большой пухлой рукой, а дети полукругом выстраивались у пианино, начиналось прослушивание каждого в отдельности. Остальные в это время рассаживались на креслах и слушали поющего. У каждого ребенка была своя программа, состоявшая из нескольких вещей. Дети пропевали их по одному или по два раза и уходили домой, а в последующие воскресенья было все то же самое.

Рязанцев был человеком с душой нараспашку. Все время активный и веселый, с улыбкой до ушей, сияющими глазами и круглым румяным лицом, этот добрый медвежонок-неваляшка резко отличался от колючего и мрачного, агрессивного и желчного Вонапеца. Он до безумия любил детей и особенно обожал хвалить их. Причем, похвалы эти были абсолютно искренними и осеняли учеников несказанным чувством уверенности в себе и в своих силах. В каждом ребенке, каким бы маленьким он ни был, Василий Ильич видел самостоятельную личность со своими уникальными достоинствами и характером.

Несколько человек поступили от него в вузы, в том числе и в московскую консерваторию, однако все же он не учил петь так, как должно. На его занятиях дети пели исключительно природным материалом, не владея никакими техническими приемами, выражали свои чувства, слушали свое сердце и получали огромное удовольствие. Именно это обстоятельство разозлило Вонапеца, когда он узнал, что Диана Оболенская занималась у Рязанцева, и особенно тогда, когда ему пришлось оспаривать правоту Рязанцева в отношении голоса Дианы (последний утверждал, что у Дианы меццо, тогда как Вонапец с пеной у рта настаивал на сопрано).

Встретив Рязанцева на улице незадолго до того, как Диана покинула Вонапеца, последний облил его с ног до головы помоями и спустил на него всех собак, волков, тигров, львов и пантер, какие только сидели в его грудной клетке. При этом он не преминул отметить, что Рязанцев "корками трясет". Рассказывая потом Диане, какой вивисекции он подверг ее бедного бывшего учителя, питавшего самые благородные и искренние чувства к ее таланту, Вонапец готов был вылезти из кожи вон от нестерпимого истеричного и маниакального наслаждения.

Такой несладкой участи Вонапец подвергал абсолютно все формы, чье содержание было обернуто в синий или красный картонный переплет консерваторских, институтских и училищных "корок". Сам он нисколько не стыдился их отсутствия у себя. Напротив, он ставил это себе в заслугу. Его совершенно не волновал тот печальный факт, что книги без переплета очень быстро треплются, разлетаются по страницам и к тому же производят жалкое впечатление на тех, кто прикасается к ним; от них попахивает дешевой газетной бумагой, наличие которой тут же выдает себя, нарочито бросаясь в глаза; они ничем не привлекают внимание, тогда как увесистые тома в толстых кожаных переплетах, тисненых золотом, серебром или киноварью, сами просятся в руки, и тем, в чьих руках они оказываются волею судьбы, совершенно чихать на то, что страницы у них - из газетной бумаги, а текст оставляет желать лучшего. Вот что значит внешний вид! Принимают всегда по одежке! От того, какого цвета футляр на человеке, во многом зависит его жизнь, карьера и судьба. Позаботьтесь о своем футляре, прежде чем вы вступите в мир, иначе вам несдобровать! Панцирь - великолепная защита для черепахи!

Продолжение следует...

 Лилиана Черновалова
Ульяновск (Россия)

Примечания автора:

[1] Belcanto (ит.) - прекрасное пение

Дополнительное материалы: 

Феномен
(Книга о современнике) 
Обращение к читателю. I
Обращение к читателю. II
Контуры
Тернистый путь. I