Raphael cada día

Ушел в прошлое 2018 год, и во всю прыть помчался вперед новый, 2019, что сделало нас чуточку старше и, хочется верить, немного мудрее. В жизни человека для всего есть своё время. В детстве так хотелось скорее повзрослеть, а в юности ‒ всё нипочём и вся жизнь впереди! И вот при взгляде в зеркало в очередной день рождения становится немного грустно.

Болезнь тела способствовала тому, чтобы снять все запреты и печать молчания и рассказать историю моей жизни. Она ведёт к истокам принятия и безусловной любви, которую, сама того не понимая, я неистово искала всю жизнь. Поэтому вспомнить о маме, о том, что она не смогла дать, осознавая свою собственную жажду материнской любви и душевного тепла ‒ значит начать восстанавливать жизненные силы. Рассказать свою историю нужно, чтобы она не повторилась в детях или внуках.

Родителями не рождаются, но родителями можно стать. Полноценные родительские отношения возможны в здоровом обществе, которое уважительно относится к родительству.

Рафаэль  поет:

Скажи мне, папа, почему цветы высыхают? Откуда берётся дождь?
И почему восходит луна, когда я иду спать?
Скажи, папа, куда солнце уходит ночью? И те звезды, которые блестят,
Где они прячутся днем? Почему я никогда их не вижу?
И я спрашиваю снова. И так спрашиваю без конца, пока не усну у него на руках.
Скажи мне, папа, откуда приходит радуга? И почему лают собаки?
Почему этот шум ветра похож на шёпот? Скажи, папа, кто рисует снег?
Почему наступает утро? Потому что птицы поют? И они не перестают петь?

(Перевод мой собственный, так что прошу моих читателей
простить за возможные неточности)

И я помню бесконечную череду своих собственных вопросов, которую не выдерживала мама и отправляла меня к отцу. А он всегда отвечал на них. Помню, казавшуюся мне такой толстой, книжку молдавских сказок с рисунками, что отец привёз мне из Моршина, курорта в Прикарпатье. Слова из сказки о Фэт-Фрумо́се оживали в моём детском воображении, а из завитков на картинках оживали герои сказок!

Не забылись вечера рядом с отцом у радиоприемника и таинственный "Голос Америки" на румынском языке. На табло из стекла настольного приёмника я очень любила читать имена столиц разных стран и слушать их многоязычную речь.

Когда мама ездила на лечение с моим братом в Киев (мне тогда не было четырёх лет), я плакала и не хотела оставаться с папой. Тогда из детского сада меня забирала к себе мамина подруга. Она жила в соседнем общежитии. Чем старше я становилась, тем сильнее становился мой страх оставаться с отцом наедине. Никогда нельзя было угадать, что вызовет его гнев. Каждое его грубое слово и хлёсткий болезненный удар, как будто всё глубже и глубже хоронили мои нежные детские чувства к нему. В глубину уходило и желание втянуть в себя его запах "Русского леса", детские воспоминания о его редких подарках и чтениях сказок перед сном, чувство надёжности его умелых рук и восхищение его умными ответами на мои самые разные вопросы. Моя чрезвычайная чувствительность превращала каждое его грубое слово в отвратительное действие надо мной, словно тяжёлым ударом молота вбивало меня в землю, унижая и уничтожая.

Мама учила нас быть осторожными даже в доме: разговаривать и вести себя так, чтобы не вызвать недовольство отца. Но казалось, что приходя домой, он искал и обязательно находил причину придраться, чтобы наказать кого-нибудь из нас.

Тем не менее, он казался мне добрым, когда за моё честное признание в том, что казалось мне серьезным проступком, отменял наказание, и это прощение было таким сладким. Он был добрым, когда разрешал мне ещё немного погулять во дворе или поехать куда-нибудь с друзьями, посмотреть концерт или детский фильм по телевизору, послушать пластинки. Ему нравилось, когда я просила его пожарить его фирменную картошку. Но многое всё же зависело от мамы. В нашей семье папе принадлежала роль "плохого" воспитателя, а маме ‒ "хорошего". Так и сложилось в моём уме, что отец был виновником всех моих несбывшихся планов, то есть неудач... Со временем слово "отец" стало означать страх, унижения, скрытую ненависть внутри и одновременное желание заслужить его внимание и похвалу. А снаружи ‒ осторожность, сдержанность, еоторая уединиться и сидеть тихо, как мышка.

Так было до того дня, когда после моего обращения к Богу изменилось моё сердце и в в нём поселилась нежность: я не видела больше в своём отце тирана. А когда у него обнаружили смертельную болезнь и назначили операцию, я просила Бога продлить ему жизнь, если он обратится к Нему, чтобы спасти его душу. Операция тогда прошла так легко, как будто её вовсе и не было, а через десять дней он был снова на ногах. Я забыла о своей молитве.

По семейным праздникам мы с девочками ездили к моим родителям, но чаще они по отдельности приезжали к нам. Отец по-прежнему был совершенно скуп на добрые слова и не показывал своих чувств. Только смерть моего брата смягчила его сердце: он плакал. В его словах была боль: "Нет теперь у меня сына, и тебе так пришлось нелегко".

Я видела, как после моего развода отец старался помогать нам, и догадывалась, что он был доволен тем образом жизни, который я избрала. На похоронах у своего сына он услышал, что тот нашёл спасение своей душе, обратившись с покаянием к Богу. Отец плакал: он хоронил не алкоголика тогда, как почти все присутствующие были уверены в обратном.

Так как моя христианская община почти всю заботу о похоронах взяла на себя, отец в знак благодарности пришёл на следующее воскресное богослужение. А потом я каждое воскресение видела его в третьем ряду с песенником в руках. Этот песенник и сегодня на моей книжной полке, а в нём закладка ‒ фантик от леденца "Барбарис".

В тот 1999 год наша община проводила для мужчин познавательные встречи на библейскую тематику. Каждый приглашал своих родных, друзей знакомых. Я пригласила отца и не думала, что он согласится. Встречи длились четыре дня на неделе, и ни одного из них он не пропустил. В ти дни мне пастор сказал: "Твой папа покаялся". А я не могла поверить ему, но через минуту в мыслях воскликнула: "Господи, прости мне моё неверие!". Вспомнила свою молитву два года назад: "Дай ему жизнь, если он обратится к Тебе, чтобы его душа была спасена".

Можно сравнить фотографии отца прошлых лет. Неконтролируемый гнев почти всю жизнь был печатью на его лице, как боль ‒ на моём. На последней фотографии в день его крещения на его лице отобразилось то, что нельзя сфальшивить ‒ счастье.

Старый папин друг с иронией отнёсся к его решению и сказал: "Николай, какой из тебя верующий: ты бросил курить, а ещё материшься?". На что тот ответил: "Ничего, Бог поможет мне!".

Когда в январе 1999 года мы похоронили моего брата, отец говорил указывая на кладбище: "Скоро и я там буду". Но через несколько лет, незадолго до своей смерти, по пути с воскресного богослужения, указывая рукой в небо, он сказал: "...я готов уже домой!".

„Если Бога нет, а я в Него верю, я ничего не теряю. Но если Бог есть, а я в Него не верю, я теряю всё." (Блез Паскаль)

Продолжение следует...

Мила Менесес
Ганновер (Германия)

Дополнительные материалы:

 Честный четверг с Милой Менесес