Raphael cada día

08.09.2019

Окна выходят на театр
Жить, любить, надеяться и ждать...
Часть VI

Мы завершаем публикацию пьесы Дмитрия Ластова, которая, по ряду отзывов, очень нравится нашим читателям свой интонацией, полутонами смены настроений и подлинно гуманистической направленностью, то есть тем, что так редко - увы! - звучит на современной сцене.

Хотим добавить также и то, что пьеса Дмитрия Ластова была принята на конкурс "Автора на сцену!" Ю. Полякова. Итоги будут подведены в конце этого года, а мы искренне верим в успех нашего любимого драматурга. Мы также советуем познакомиться с тем, что сказал Дмитрий в своем послесловии к этому произведению.

Кухня. Вечер. Как и прежде, за столом сидит Йосиф Абрамович, на столе стоят стопка тарелок, супница, конфеты в конфетнице, на плите - сковородка и кастрюля.

Йосиф Абрамович смотрит в одну точку в задумчивости. Людмила Ивановна стоит у окна.

Йося: Люся...

Люся: Все выходят из театра... наверное, спектакль закончился... вечерний...

Йося: Люся...

Люся: А Андрюша так и не пришёл. Я уже столько раз подогревала.

Йося: Люся, ведь ещё не так поздно. Он ещё придет.

Люся: Какой сегодня был спектакль, Йося?

Йося: Ты уже спрашивала. Премьера у них, по Чехову.

Люся: Да...

Йося: Он придёт, Люся...

Люся: Люди ходят в театр, а что там есть в этом театре такого, что там надо видеть?

Йося: Ты про что?

Люся: Вот они идут, обсуждают увиденное... Но ведь спектакль – это выдумка.

Йося: Выдумка, ну и...

Люся: А настоящей жизни в театре нет.

Йося: Почему?

Люся: Нет. Они играют заученные тексты и смеются тогда, когда нужно, и плачут тогда, когда им скажет режиссёр.

Йося: Ну, так всегда делали.

Люся: А театр ведь должен быть не просто заученными словами и выдуманным текстом.

Йося: Чем же, Люся?

Люся: Театр – это мечта. Это когда я мечтаю, и о том же мечтают артисты, режиссёр.

Йося: О чём же они мечтают?

Люся: О своём... о жизни... о счастье...

Йося: А жизнь?

Люся: И жизнь. Жизнь – это выдумка, а театр – реальность. Или наоборот... Ты вот днём говорил, а я подумала...

Йося: Что?

Люся: Что ведь почему мы так давно не ходили в театр... Нет, не из-за того, что мне может там стать плохо или тебе будет тяжело там сидеть...

Йося: Почему же?

Люся: Просто, Йося, для нас театр – это чудо. Мы приходили в театр, чтобы радоваться и восхищаться, чтобы видеть что-то близкое и волнующее... А волновать, радовать, восхищать может что-то родное и близкое – то, что ты понимаешь и любишь. Я вот иногда думаю: ведь ставить спектакли или фильмы о любви могут... или писать о любви могут только те, кто любит... по-настоящему любит, понимает, что такое любовь... Ведь так!? Скажи, ведь Чехов же любил? Он любил? Ты же знаешь.

Йося: Он любил. Конечно.

Люся: А как могут они ставить Чехова, когда они его не понимают.

Йося: Почему ты так думаешь, Люся?

Люся: Йося, а надо понимать, понимаешь... Понимать! Есть буквы, есть страницы, есть слова. А между слов, а помимо слов!? Ты понимаешь? А разве можно поставить спектакль или сыграть в нём, если ты не понимаешь простых чувств, если они в тебе отсутствуют! Понимаешь, Йося... ведь на самом деле мне страшно идти туда – в театр... А вдруг там всё не так... вдруг там нет любви, вдруг они не понимают того, что играют. Я и боюсь – пойти и разочароваться. А я хочу ведь видеть чудо – так, чтобы я поверила, так, чтобы я помечтала, так чтобы я порадовалась увиденному.

Йося: Как ты загнула, Люся.

Люся: Йося, а зачем этот театр?

Йося: Как зачем!?

Люся: Театр же всегда в нас. Наши любимые спектакли, наши любимые рассказы. Ты же мой самый лучший артист, ты же так хорошо читаешь Чехова! Помнишь, твой любимый его рассказ?.. Ты же помнил его наизусть. Я всегда так переживала, когда ты его читал.

Йосиф Абрамович молчит, а потом, как-бы отстраненно, начинает по памяти читать рассказ Чехова.

Йося: Как-то перед отъездом, дня за два, в сумерки сижу я в садике, а от двора, в котором живёт Наденька, садик отделён высоким забором с гвоздями... Ещё достаточно холодно, деревья мертвы, но уже пахнет весной. Я подхожу к забору и долго смотрю в щель. Я вижу, как Наденька выходит на крылечко и устремляет печальный, тоскующий взор на небо... Весенний ветер дует ей прямо в бледное и унылое лицо... Он напоминает ей о том ветре, который ревел нам тогда на горе, когда она слышала те четыре слова, и лицо у неё становится грустным, и по щеке ползёт слеза... И бедная девочка протягивает обе руки, как бы прося ветер принести ей ещё раз те слова. И я, дождавшись ветра, говорю вполголоса: - Я люблю вас, Наденька! Боже мой, что с ней делается. Она вскрикивает, улыбается во всё лицо и протягивает навстречу ветру руки, радостная, счастливая и такая красивая. Это было уже давно. Теперь Наденька уже замужем; её выдали, или она сама вышла – это всё равно, и теперь у неё уже трое детей. То, как мы вместе когда-то ходили на каток, и как ветер доносил до неё слова «Я вас люблю, Наденька», не забыто; для неё это теперь самое трогательное и прекрасное воспоминание в жизни. А мне теперь, когда я стал старше, уже непонятно, зачем я говорил те слова и для чего шутил...

Люся: Йося, зачем?.. Я всегда так переживаю, когда ты это читаешь.

Йося: Извини. Вроде помню. Ещё помню.

Люся: Чтобы понимать Чехова, ведь надо быть таким, как он. Надо быть сделанным из такого же теста. Разве не так?..

Йося: А ты думаешь, Андрюша не понимает Чехова.

Люся: Андрюша понимает. Надо просто никого не слушать, а слушать самого Чехова.

Йося: Люся, мы сходим в театр и посмотрим. Всего лишь надо спуститься и пройти несколько сот метров. Мы ведь сходим и посмотрим... И, может, они понимают Чехова так, как ты его понимаешь, как я его понимаю. Может, наш театр ждёт нас!?

Молчание. Людмила Ивановна смотрит в окно.

Люся: Никуда мы не сходим, и Андрюша не придёт...

Йося: Он придёт. Он же не сказал времени. Он придёт.

Люся: Он не придёт, Йося.

Йося: Люся, он обязательно придёт.

Люся: Не придёт. Я всё слышала, Йося. Как ты просил Катю, слышала...

Йося: Ты слышала!?

Люся: Я всё слышала.

Йося: А зачем же ты это всё сделала? 

Люся: Да так... Сама захотела...

Йося: Захотела?!

Люся: Да. Просто...

Йося: Не понимаю.

Люся: Йося, ты помнишь то письмо?

Йося: Какое, Люся? Какое письмо?

Люся: То письмо - вызов в Москву на работу в институт. Помнишь, как ты мечтал попасть в Москву, вернуться сюда, вернуться обратно в Москву. Как ты добивался вызова сюда, устройства на работу. Сколько ты писал и сколько ты ждал от них ответа. И вот, пришло это письмо – тебя вызвали...

Йося: Да, помню. Оно потерялось это письмо. Ты его потеряла, и я поехал сюда. Никто не понимал, что я хочу, когда я сюда приехал. Я ходил из кабинета в кабинет и говорил им про вызов, про работу... А они смотрели на меня и не понимали, что я от них хочу. Помню, конечно.

Люся: Йося, а не было никакого письма.

Йося: Как не было. Ты его потеряла! Я ещё тогда впервые кричал на тебя. Я не мог понять, как ты такое важное письмо могла потерять! Засунуть куда-то! Такое важное письмо! Так отнестись, понимая, что я его жду! Я этого тебе не мог простить! Я каждый раз думал об этом!

Люся: Не было письма.

Йося: Я не понимаю. Как не было!?

Люся: Я тебе соврала, Йося. Я его придумала. Не было ничего. Тебя никто никуда не вызывал. Никто. Ты ждал. Я видела, как ты мучаешься там в Ухте. Я там уже привыкла, а ты хотел сюда, в Москву, на свою Покровку. А они ничего не присылали. Я просто взяла и придумала всё. Я тебе сказала, что был вызов, но я это письмо куда-то дела. Ты хотел дать телеграмму, но я тебя уверила – ты взял билет и поехал.

Йося: Как не было!? Не понимаю!? Как соврала!? А я ходил там по кабинетам, все смотрели на меня, как на сумасшедшего и не могли понять, про что я им говорю. Я же, как болван, там ходил. Я думал, что с ними что-то случилось, а не со мной.

Люся: Не было письма. Не было... Прости...

Йося: Как же ты так поступила!? Зачем? Это же неправильно. Ты обманула!

Люся: Всё же получилось. Третьяков формировал группу, и ты попался ему под руку...

Йося: Попался... Люся... Как же так!

Люся: Я соврала тебе тогда... Я всё придумала...

Йося: А зачем ты мне сейчас это сказала?

Люся: Не знаю...

Йосиф Абрамович поднимается на костылях и подходит к стоящей у окна Люсе.

Йося: Почему ты столько лет молчала?

Люся: А зачем было говорить.

Йося: Сейчас же сказала...

Люся: Ты же хотел мне сделать приятно... Ты тоже придумал... Сейчас. Чтобы я поверила. Вот и я придумала... Тогда придумала... А ты сейчас…

Йося: Люся…

Люся: Что?

Йося: Люся, прости меня. Прости меня, Люся.

Люся: Да это же уже прошло. Мы здесь, в Москве.

Йося: Люся, прости. Я… Я думаю всё - я виноват.

Люся: Почему ты виноват? Ты не виноват. Прошло уже всё. Всё правильно.

Йося: Неправильно, Люся. Всё неправильно. Надо было уезжать тогда, в девяностом. Нам же предлагали уехать. Нам надо было уезжать отсюда, из России, надо было уезжать.

Люся: Я не понимаю тебя.

Йося: Там бы тебя поставили на ноги, Люся. И Иришку мы бы видели и внучек наших бы - Светочку, Машеньку.... Там было бы всё по-другому. Люся… Я всё испортил. Я хотел остаться… Я не прощу себе… Надо было уезжать. Мы бы были там счастливы. Ты бы была там здорова. Понимаешь, ты бы была там здорова. Я не прощу себя. Никогда не прощу.

Люся: А Танечка! Йося, а как же Танечка? Мы бы её оставили здесь, одну!

Йося: Танечка!?

Люся: Как же мы можем уехать отсюда!? А Танечка здесь одна будет, одна-одинешенька и никто к ней не придёт!? Как же Танечка, Йося! Как бы мы её оставили здесь, Йося! Одну…

Йося: Танечка…

Люся: Как же ты так мог подумать Как же мы уедем и оставим её здесь, одну?..

Йося: Ты же хотела поехать к Ольге, в Америку?

Люся: Мы поедем. Я поправлюсь, и мы полетим туда… А потом вернёмся. Сюда, домой… Йося, домой… На нашу улицу, к нашему театру, к нашему лесу, к Танечке…

Йося: Хорошо.

Люся: А вот теплее станет - и поедем к ней, к Танечке, вон туда, в конец улицы. (Показывает рукой). К Танечке, ведь да?..

Йося: Мы съездим. И к Ольге поедем, как ты поправишься. И вернёмся. Сюда, домой. Да, Люся. Летом, поедем к Ольге. Обязательно поедем. А сначала к Танечке.

Люся: Сначала к Танечке, а потом к Ольге. И вернёмся, Йося. Домой. Ведь так!?

Йося: Да, Люся… Конечно, вернёмся…

Йосиф Абрамович в задумчивости смотрит в окно.

Люся: О чём ты задумался?

Йося: Какое море деревьев, там за театром, в этой темноте. И ведь каждое дерево-то особенное. Знаешь, Люся, я тут где-то читал, что во время войны всё здесь вырубили. Нужны были дрова людям. Вот, только липовая аллея и осталась за театром. Липы были молоденькими, их только посадили перед войной – на дрова они не годились. А всё вокруг срубили. А потом посадили этот лес. Уже после войны. И он вырос. Как ведь странно! Из прутика вырастает дуб, а из небольшого, с ноготок, семечка вырастает дерево. И оно мужает, крепнет, и уже не охватить его руками, не сломать. А всего-то из семечка! Я вот думаю, может, и мы тут остались и всё живём... может, прорастёт, как весной… может, придёт другое время, может, вырастет новый лес… Может, подхватят наше дело… Ничего не было, и вот - целое море.

Люся: Йося…

Йося: Вот так…

Молчание.

Люся: Йося, помнишь...

Йося: Что?

Люся: Я тут недавно вспоминала, помнишь?

Йося: Нет.

Люся: Про Ленинград, про блокаду... и о том, что уже потом, после, я решила, что буду самой, самой счастливой на земле. Помнишь?

Йося: Да.

Люся: А ещё тогда... там, под Горьким, той лунной снежной ночью, я решила, что у меня будет самый, самый, самый замечательный муж на свете, которого я буду любить больше всех на свете.

Молчание.

Люся: Что ты молчишь? Йося!? Йося!?

Молчание. Йосиф Абрамович и Людмила Ивановна стоят у окна. Йосиф Абрамович поворачивается к Людмиле Ивановне и смотрит на неё.

Йося: Люся… Люся… Я люблю тебя, Люся…

Начинает звучать музыка – песня «Детство ушло вдаль» в исполнении Майи Кристалинской. Йосиф Абрамович и Людмила Ивановна стоят у окна и смотрят в него. Свет постепенно гаснет. В окне, как на проекторе, появляется видео с кадрами, на которых видна их жизнь: север, бараки, рождение детей, маленькие дети, школа, строительство домов и новых районов, свадьба дочки. Всё это проходит в окне, как на проекторе, мод музыку.

Детство ушло вдаль…
Детства чуть-чуть жаль.
Помнишь сердец стук,
И смелость глаз,
И робость рук?

И всё сбылось, и не сбылось,
Венком сомнений и надежд
Переплелось,
И счастья нет, и счастье ждёт
У наших старых,
Наших маленьких ворот.
И счастья нет,
и счастье ждёт
У наших старых,
Наших маленьких ворот.

Если б тебе знать,
Как нелегко ждать,
Ты б не терял дня,
Догнал меня,
Вернул меня.

И всё сбылось, и не сбылось,
Венком сомнений и надежд
Переплелось,
И счастья нет, и счастье ждёт
У наших старых,
Наших маленьких ворот.

Слышишь шагов звук,
Двери входной стук?
Голос встречай мой,
Спешу к тебе -
Спешу домой!

И всё сбылось, и не сбылось,
Венком сомнений и надежд
Переплелось,
И счастья нет, и счастье ждёт
У наших старых,
Наших маленьких ворот.

И счастья нет, и счастье ждёт
У наших старых,
Наших маленьких ворот.

Когда начинает стихать музыка, раздаётся протяжный звонок в дверь. Йосиф Абрамович и Людмила Ивановна поворачиваются, и прожектор в сумраке на несколько секунд выхватывает их лица, на которых читаются радость, ожидание, удивление.

Затемнение.

Январь – май 2019

В пьесе использованы песни:

«Таёжный вальс» (Музыка Эдуарда Колмановского, стихи Льва Ошанина),
«Детство ушло в даль» (Музыка Аркадия Островского, стихи Льва Ошанина).

В пьесе использован отрывок из рассказа Антона Павловича Чехова «Шуточка».

От автора...

Когда я написал свою первую пьесу, то мне очень хотелось, чтобы её прочитали те, кто играет и работает в театре, и я послал ее знакомым артистам. Но они оставили ее без внимания, а одна актриса, к которой я хорошо относился, сначала пообещала прочитать, а потом написала какие-то слова, которые были мало связаны с содержанием. Но у той первой пьесы под названием «Сумерки» было предисловие, в котором говорилось, о чём она: о борьбе за жизнь девушки, которой отмерен небольшой срок из-за тяжелого генетического заболевания. И, в принципе, «Сумерки» были о том же, о чём и «Окна выходят на театр». Люди вообще говорят и пишут об одном и том же. После этого случая я старался больше не писать предисловий. А вот послесловие я сделал, в надежде, что читатель уже прочёл этот текст и знает и понимает содержание пьесы.

А эта пьеса очень простая – она просто о человеческом тепле, о любви… да, о самых простых вещах. Один шаг одного человека может дать надежду нескольким другим людям, а может эту надежду и отнять. Эта пьеса соткана из многих реальных и нереальных фактов. Фамилия супружеской четы Шнейдманов взята от моей учительницы Елены Зиновьевны Шнейдман, которая любила и ценила русскую литературу. Ее рано не стало, и для меня она осталась очень хорошим человеком. Имена Йося и Люся мне просто пришли в голову, так же, как Андрюша и Катя. А сама история очень примитивна и происходит, возможно, в той или иной степени каждодневно.

Но если оглянуться, то можно рядом увидеть таких людей, которые близки по характеру моим Йосе и Люсе. И такие люди есть — люди, которые годами сохраняют верность и любовь друг к другу. И я хочу посвятить эту пьесу им и немного рассказать о тех людях, которые в чём-то стали примером для меня при написании этой пьесы.

Когда-то давно я услышал песню на стихи Карины Филипповой «Спешите делать добрые дела». Песни Карины Филипповой пела и Майя Кристалинская, чьи песни используются в пьесе. Хочу здесь привести несколько строчек из стихотворения Карины Филипповой: «Спешите делать добрые дела, которые всегда идут не в счёт. Спешите делать добрые дела, когда к вам благодарность не придёт. Спешите делать добрые дела, которые рассудку вопреки…». И самое главное - «Спешите делать добрые дела, чтоб не хватило времени на зло». И конечно, я посвящаю эту пьесу замечательной паре - Борису Диодорову и Карине Филипповой, чей пример и в творческой жизни, и в семейной жизни очень важен. Не раз в театре я видел Людмилу Поргину и Николая Караченцова, которым также хочу посвятить эту пьесу, так как их пример, любовь, пронесенная через годы, была у меня перед глазами, когда я писал этот текст. В пьесу нельзя вместить очень много, у пьесы есть свой жанр и она должна быть короткой, но, несомненно, и мысли, и переживания повлияли на эту пьесу, так как пьеса была задумана и начата после ухода Николая Караченцова, чьи роли и песни я всегда любил. Я пересматривал десятки программ разных лет с участием Николая Караченцова и Людмилы Поргиной, и невольно всё это повлияло на то, что получилось. Один из героев пьесы говорит: как это просто любить одного человека всю жизнь и как это сложно любить одного человека всю жизнь — и в радости, и в горе... стараться не унывать и не показывать виду, бороться за своего близкого и любимого человека и не терять надежды. И, конечно же, я хочу посвятить эту пьесу замечательному артисту Нового театра Александру Курскому и его супруге Надежде Васильевой, чьи работа и творческий труд также были у меня перед глазами, когда я писал эту пьесу. Александр Абрамович Курский - один из ведущих актеров Московского Нового театра и один из его основателей, и, занимаясь историей Нового театра, я не раз сталкивался со многими людьми, которые с теплотой вспоминали многие роли Курского в театре. Общение с Александром Абрамовичем значительно повлияло на меня, я узнал много интересного из истории Нового театра, о замечательном педагоге и режиссёре, создателе Нового театра Викторе Карловиче Монюкове. Александр Курский и его супруга Надежда Васильева собрали воспоминания учеников и коллег Монюкова, и эта книга была мною с интересом прочитана и станет основой для создания в будущем пьесы о замечательном мхатовском педагоге и режиссёре Викторе Карловиче Монюкове.

И также я хочу посвятить эту пьесу своим родителям и всем, кто прожил вместе долгие годы и сохранил свою любовь.

А ещё хочу сказать о Майе Кристалинской. В этой пьесе я опять обратился к её творчеству. Я думал не писать в тексте пьесы конкретно, что должна прозвучать та или иная её песня: «Таёжный вальс» или «Детство ушло вдаль». Как-то мне показалось, что уж слишком будет странно, если я уже, наверное, в третьей пьесе использую творческое наследие Майи Кристалинской. Но, подумав, я решил, а зачем скрывать: Майя Кристалинская, её творческое наследие мне близки и помогают писать. Наверное, это хорошо, когда что-то сделанное, прожитое остаётся в памяти людей и живёт уже своей жизнью. Так и песни Майи Кристалинской продолжают жить и дарить человеческое тепло новым и новым поколениям. Поэтому эта пьеса связана и с именем Майи Кристалинской, с её песнями, и они обязательно должны звучать в пьесе.

Также эта пьеса посвящена Новому театру, который находится на улице Проходчиков в городе Москве, практически на краю леса, на окраине. Это очень душевный театр, с большой историей, с прекрасными артистами и замечательным художественным руководителем Вячеславом Васильевичем Долгачёвым. Я как-то задумался, а что вообще театр значит в жизни людей? А что если в один прекрасный день какой-то чиновник вдруг захочет закрыть театр или перестроить. Что изменится тогда? Отвечают мои герои. Для них театр, несмотря на то, что им уже тяжело туда попасть, стал чем-то родным и близким, их Родиной. Они хранят старые программки, знают, когда в театр идут зрители и когда заканчиваются спектакли, и мечтают о том, что все-таки, когда они будут чувствовать себя лучше, они пойдут в театр. Родина, родное – это то, что тебе важно и близко, это твой дом, твой город, твоя улица, твой театр, твой лес…

И Родина - это ещё и близкая тебе литература, и близкие тебе рассказы Чехова, его пьесы, без которых нельзя представить себе русского человека. Родина - это и та музыка, которую мы слушаем. В пьесе звучат песни на стихи замечательного поэта Льва Ошанина на музыку столь же замечательных композиторов Эдуарда Колмановского и Аркадия Островского.

В этой пьесе много говорится о районе, где расположен Новый театр, — это район вдоль Ярославского шоссе и Национального парка Лосиный Остров. Мне хочется выразить свою любовь и признательность моей учительнице, московскому краеведу, географу Людмиле Анатольевне Прянишниковой. Её рассказы, статьи, книги и общение с ней стало так или иначе составной частью этой пьесы, так как любовь и бережное отношение к своим родным местам — это и есть патриотизм и любовь к Родине. 

А ещё эта пьеса посвящена советским геологам, благодаря которым мы имеем многое. Многие геологи, географы, полярники были репрессированы и погибли в тюрьмах и лагерях в 1930 — 1940-х годах. Фамилии некоторых из них специально упомянуты в пьесе, так как любые репрессии — это, прежде всего, судьбы конкретных людей, их близких и родных, и наш долг — сохранять память об этих честных и замечательных людях, которые невольно попали в жернова истории.

Эта пьеса заканчивается песней, и, возможно, что звонок в дверь, который звучит в конце пьесы, – это тот звонок, который так ждут мои герои......

[Вернуться]