Главная / Inicio >> Рафаэль каждый день / Raphael cada día >> Субботний вечер с Александром Боярским

Raphael cada día

25.03.2023

Субботний вечер с Александром Боярским


Крымская рапсодия. Роман
Война и мир гражданской войны:
100-летию окончания посвящается
Глава 3. Ноябрь 1919. Город Николаев.
Следующая остановка – Крым!

Ранним ноябрьским утром на затрапезной железнодорожной станции города Николаева, вот уже несколько месяцев переходящего из рук в руки, от белых к красным и обратно, из утреннего тумана появился древний, кряхтящий маневровый паровоз. 

рафаэль певец испания

Он напоминал старого деда, который не желает расстаться со своей любимой самокруткой и продолжает ею дымить, выпуская сизые клубы.

Этот паровоз медленно, лязгая на стыках, почти через силу, тянул несколько вагонов серо-буро-зелёного цвета, одним из которых являлся штабной. Окна у него были все плотно завешены обычными вагонными занавесками, чтобы не пропустить в вагон хоть чуточку осеннего солнца и малую толику свежего воздуха. Среди них не было ни одного открытого, поэтому, какой там дух, можно было только догадываться. 

Внутри салона-вагона был полумрак, на полу валялись разброшенные стулья, видно, после разухабистой пьянки, а посреди стола в центре возвышались разномастные и уже давно пустые бутылки. Вчера здесь лилось рекой вино, шампанское и водка, а сегодня раздавалось лишь тихое шипение выпускаемого воздуха лежащего в углу на диване человека, укрытого обычной шинелью. Там же рядом, на тумбочке располагалась накрытая тряпкой клетка с попугаем, для которого, как и для хозяина этого кабинета, ночь еще продолжалась.

В противоположном углу, прямо на полу, стоял самый обычный цилиндр, из которого торчали скрученные в рулоны карты, а одна, большая, но довольно старая карта юга России висела на стене. Яков Александрович спал на диване, прямо под ней, спал тихо, мирно, можно сказать, даже беззаботно. Ох, как редко это бывает на войне. Жить бы и радоваться жизни в его молодые годы. Всего-то тридцать четыре, совсем молодой мужик, а вот поди ж ты, уже генерал и довольно давно. Генерал Добровольческой армии. Вдали от боёв и ранений. Надолго ли, этого, конечно, никто знать не мог, и он сам не знал, когда оборвётся эта тишина. Хотя, если честно, тишина была условной, ибо во время движения, тихонько брякая друг о друга, катались по полу пустые бутылки.

Пара литровок совершали извилистое путешествие по столу и, добравшись до края, не удержались, свалившись вниз. Раздался мелодичный звон. Как колокола в церкви. Бум. Бряк. Дзинь. Чтоб тебя... Кажется, одна даже разбилась. Вагон маневрировал. То вперёд, то назад. Отчего он маневрировал, спящий определенно не ведал, да и не замечал этого совершенно точно. Звон стекла в этот момент его разбудить не мог. И не разбудил бы, но дверь медленно открылась, и в вагон вошла, держа в руках большой зелёный таз с водой, маленькая, худенькая женщина с короткой стрижкой в гимнастёрке и в галифе,  .

Это была Нина Нечволодова, не только жена, но и ординарец генерала. На плече у неё было наброшено белое полотенце. Пройдя к столу, она поставила таз, немного разогнула спину, потом взглянула на спящего Якова. Ей совсем не хотелось его будить, а хотелось, чтобы он как можно дольше отдохнул от всей этой армейской суеты и вечерних попоек, от этого неустроенного быта гражданской войны. Она всё прекрасно понимала и была с ним как единое целое, но ничего поделать не могла. Не разбуди она его вовремя, греха потом не оберёшься. Муж то он муж, но она не просто его жена. Обязанности не позволяют, а именно требуют от нее делать порой не самую любимую работу, если, конечно, службу можно так назвать. Она наклонилась к самому уху Якова и тихо, трогая его за плечо, произнесла:

- Яша… Вставай!

Слащёв слегка дёрнулся во сне и, не открывая глаз, выдохнул, потом снова втянул воздух и только после этого произнёс всего одну букву из алфавита, правда, самую первую: - А… и чмокнул пересохшими губами. Нина подошла к окну и отдернула обе занавески, чтобы впустить в вагон свет. Утренний свет ноябрьского утра. И уже громче, чтобы он окончательно проснулся, сказала:

- Вставай. - Повернувшись, посмотрела на спящего и добавила: - Вставай. Уже поздно! Капитан Мезерницкий из Одессы вернулся.

Медленно опуская ноги, мотая спросонья головой, Слащёв сел на диване, толком ещё не соображая, что происходит. Он был одет: галифе и белая сорочка были на нём. Его взгляд скользнул по полу, на котором валялся полупустой штоф. Он его поднял, посмотрел на просвет: он был не совсем пустым, в нем ещё остались капли, может, даже два глотка, и, повернувшись к  раскрытому окну, тихим, монотонным голосом спросил:

- Напомни, - …он заглянул внутрь бутылки, словно пытаясь разглядеть очередного противника, но, кроме тёмной жидкости, там не было больше ничего. Он сделал глоток и выдохнул, посмотрев на Нину:

- Кого мы вчера разбили? Петлюру?.. Красных?.. А может, Махно? – И снова хлебнул живительной влаги. Посмотрев на Якова и ничего не сказав, Нина нагнулась собрать с пола стекло и сказала так, будто отчитывалась о разбитом противнике:

 - Полдюжины бутылок…

Яков Александрович с удовольствием крякнул и, поставив штоф на стол, добавил:

- Достойный противник… Достойный. И количество нормальное. Боевое. - Натягивая на себя шинель, медленно прошел по вагону.

– А шампанское е?

Нина, прибираясь на столе, ответила:

- Нет. Только горилка… - и посмотрела в спину Якову, на что он, явно почувствовав её взгляд, ответил:

- Не хочу… Зови Мезерницкого… И, повернувшись к ней вполоборота, добавил: - Принеси съестного, жутко есть хочется. Со вчерашнего дня ничего не ел.

Просьба как приказ, и Нина сразу вышла. Яков Александрович послонялся по вагону, не зная, что ему делать, потом подошёл к столу, наклонился и тщательно умылся. Тёплая вода подействовала благотворно. Освежившись, взял в руки полотенце. В это время в вагон вошёл капитан Мезерницкий и щёлкнул каблуками. Слащёв, вытерев лицо, отбросил полотенце в сторону, на диван, и машинально двумя руками расчесал волосы. 

  - Яков Александрович!

Слащёв слегка пошатывался (похмелье ещё давало себя знать), но, мысленно плюнув на это, произнёс:

- Докладывай… Как там? В Одесской губернии, - и упёр свой взгляд в капитана. Поймав нетвёрдое выражение его глаз, Мезерницкий помедлил, стягивая с рук перчатки. Словно разочаровавшись в сложившейся ситуации, отчеканил:

- Нет больше Одесской губернии!

- Чего вдруг? – удивился Слащёв и вопросительно посмотрел на капитана. И, не дождавшись молниеносного ответа, медленно, с трудом опустился на рядом стоящий стул. – Ну?

- Переименовали. В Новороссийскую область! Генерал Шиллинг.

Слащёв хмыкнул, и какая-то непонятная улыбка пробежала у него по лицу:

- Шиллинг, говоришь? За шиллинг, что-ли… Новороссию… Малороссию… Великороссию… А по делу что? Садись. Ехал далеко.

Капитан поднял с пола стул и сел.

- Благодарю, Ваше превосходительство… А что Одесса? – И он моментально, как и положено офицеру, обрисовал ситуацию: - Пирующий, спекулирующий и переполненный тыловым офицерством город. Отталкивающие впечатление.

И, достав из кармана пачку папирос, вытащил одну:

- Разрешите?

- Кури! – И Яков Александрович пересел на диван. Голова стала совсем ясной, и он приготовился слушать доклад офицера.

Мизерницкий закурил, выпустил вверх дым и продолжил, глядя на генерала и совсем не обращая внимание на то, что в вагоне витал запах вчерашней попойки. Война есть война, и разрядка для нервов необходима, иначе и с ума можно сойти.

- Освещение из догорающих «огарков». На Дерибасовской ещё кое-как. На остальных улицах темень тёмная. Мрак полный. Магазины закрываются рано. В жуткой полутемноте снуёт толпа. Чувствуется что-то нездоровое, какой-то разврат, quand meme, - без всякой эстетики. Перекокаинившиеся проститутки, полупьяные офицеры…

Он усмехнулся, мотнув головой:

- Остатки культуры возле кинотеатров. Пришли смотреть Веру Холодную…

- И здесь не лучше, - Слащёв спокойным, несколько отрешенным взглядом посмотрел на капитана, - 5 августа взяли Николаев. Заплёванная гостиница «Лондонская». Разрушенный ресторан «Салем». Горящие пакгаузы в порту. На пристани царствует контрабанда. - И решительно подводя итог событию, выдал:

- Градоначальник сбежал.

Мезерницкий лишь затянулся.

- За два года войны люди ничему не научились…
- Но и ничего не забыли.

Слащёв встал, нервно прошелся по вагону и заговорил оживлённо:

- Сначала в город вступили немцы. – И тут ему под ноги попалась бутылка, он поднял её, поставил на стол и как ни в чем не бывало продолжил:

- Ушли. Появился атаман Григорьев. – Снова нагнулся и вторую бутылку водрузил рядом. – В порту английский крейсер. В феврале высаживаются греческие войска. – И тут же на столе присоединил еще одну. – В марте город берут красные. В апреле – французы и добровольцы. – И добавил четвёртую бутылку. Мезерницкий удивленно следил за странными гимнастическими упражнениями генерала. А Слащёв быстро продолжал:

- В мае – Махно. Потом снова красные. И вот я, Слащёв!

Размахнувшись, резким движением руки смел все бутылки со стола. И снова грохот.

Мезерницкий встал, затушил папиросу и подошёл к генералу:

- Я помню! С музыкой и бронепоездом!

Слащёв то ли от дыма, то ли от чего  ещё закашлялся. – Эх…, эх…

Капитан взял шинель и набросил на плечи Слащёва:

- Вы бы, Яков Александрович, переселились. Взяли бы квартиру в городе.

 

Слащёв повернулся:

- Не хочу!.. На колёсах наступать сподручнее.

Раскрылась дверь, и в вагон вошла Нина с тарелкой, на которой были бутерброды, и поставила её на стол. В середине лежали зажаренные куски курятины.

- Яша… Поешь.

- Спасибо. Найди Морозова. Пусть явится ко мне в штаб. 
- Слушаюсь, - сухо произнесла Нина и тут же вышла.

Слащёв сел к столу и принялся за еду. С голоду курица "улетала" за милую душу. Но поесть он толком не успел: прибыл полковник Морозов.

Увидел Мезерницкого, он остановился и отчеканил:

- Ваше превосходительство!

Слащёв повернулся на голос: - Василий Иванович! Проходи! Как обстановка? – а сам быстро налил и выпил горилки, чтобы курица проскочила быстрее.

 Морозов сделал вид, что этого не видел, и начал доклад генералу:

- В ночь на седьмое ноября патруль задержал комсомольцев. Расклеивали на столбах прокламации.

Горилка хорошо согрела горло, Слащёв почувствовал внутреннее тепло и, не оборачиваясь к полковнику, сказал:

- Расстрелять!.. На Адмиралтейской площади. Вместе с коммунарами.

Морозов подумал, что генерал не понял, и добавил: …- Шестьдесят один человек будет… Однако!

 И тут уже Слащёв резко развернулся и, чуть повысив голос, буквально выкрикнул:

- Что?! Много?! – вскочив со стула, заговорил быстро, отрывисто, и в глазах вспыхнул огонь. Бешеный огонь бешеного темперамента, который разгорался в доли секунды, сжигая всё на своём пути. И сопротивление ему было невозможно.

- Трупы не убирать три дня… За мародёрство семь солдат и двух офицеров в первый же день повесил. И за прокламации повешу!

Он метался между офицерами, заглядывая то одному, то другому в глаза. Они молчали и слушали Слащёва, боясь проронить хоть слово.

- В Николаеве должны работать школы, театр и больницы. Всех большевиков, уголовников и анархистов казнить. Большевиков расстреливать с особой тщательностью… Всех саботажников, что не хотят работать в общественных учреждениях, убеждать жалованием. Жалование выплачивать из моего личного резерва…

Морозов не выдержал:

- Ваши, Яков Александрович, методы борьбы…

Слащёв его моментально перебил:

- Если кто-нибудь за что-либо берётся, то он должен либо бороться полностью, либо бросить борьбу. Мягкотелость! Соглашательство! Ни рыба, ни мясо, ни белый, ни красный – это всё продукты слабоволия, личных интересов и общественной слякоти! – он развернулся и ушёл в дальний угол, сел на стул и отвернулся к стенке.

Мезерницкий, наконец, опомнился и возразил Морозову:

- Василий Иванович! Генерал прав. За три недели в городе предотвратили еврейский погром и взрыв водонапорной башни. Заработала электростанция, трамваи пошли. Мусорные кучи после большевиков и махновцев убрали. Открылись лавки, рестораны…

После неловкого молчания капитан почувствовал подъём. На душе стало теплее. И, удовлетворённый своим спичем, он посмотрел на Морозова.

- А что будет, когда мы оставим город? Снова мусорные кучи?.. – хмыкнул Морозов, глядя то на Слащёва, то на Мезерницкого.

Слащёв вернулся и встал между ними:

- Оставим? Что оставим? Кому оставим? Василий Иванович! Что-то знаете? Докладывайте! Что на фронте?

В свои всего-то тридцать один год Морозов был командиром 2-й бригады донцов, полковником, и очень хорошо понимал, что гражданская война перемешала правила, которым их обучали в академиях. Здесь можно было ожидать всего, чего угодно. Кто-то сегодня за красных, а завтра он окажется за белых или вообще сам по себе: сам себе хозяин и командир, как Махно, к примеру. И он сказал прямо и просто, глядя в глаза Слащёву:

- Махно бросил терзать Петлюру, уничтожил наш Симферопольский полк и захватил Александровск.

Мезерницкий аж вскинулся:

- Отрезал нас от Крыма?
- Да. Отрезал!.. Деникин требует полной ликвидации Махно. 

Слащёв резко смахнул со стола все остатки былого гуляния и, сняв карту со стены, положил ее на стол.

– Сколько сил у Махно? Где?

 Морозов лишь пожал плечами:

- Никто не знает. Десять. А может, сорок тысяч. Сегодня он в одном городе, а завтра в другом!.. – и показал на карте, – Полтава, Кременчуг, Кривой рог. Делает переходы по шестьдесят вёрст за ночь. Трижды врывался в Екатеринослав, но был отбит…  

- Кто за него воюет? - голос худощавого Слащёва способен был пронять с головы до ног. 

 Мезерницкий продолжал, рассматривая карту:

- Терять им нечего. Жалование Махно платит из карманов убитых офицеров. Никто не знает, куда он завтра отправится за жалованием. Шкуро потерял половину лошадей, преследуя Махно.

Слащёв тихим, каким-то бесцветным голосом спросил:

- Значит, пасуете?! Есть другие предложения?

Мезерницкий лишь улыбнулся:

- Взять армию Махно на содержание.

Морозов не промолчал и ответил, ёрничая:

-  Как проститутка, Махно обойдётся очень дорого.

Яков Александрович юмор понял, но не подал виду и продолжил:

- Нет! Господа! Вздор! Будем бить Махно с помощью железной дороги. – и тут он заметил, что вагон будто замер на месте и больше никуда не двигается. Стоит. Уже хорошо. Потом разберёмся, что и как.

– Он гуляет, как ветер в поле. Здесь! Здесь! Здесь! – и показал на карте. - Не забывайте, в Донбассе густая сеть железных дорог. Будем перебрасывать части вагонами и гнать его бронепоездами. Он на тачанке, а мы на поезде. Он нас ждёт со стороны Таганрога, а мы его ударим со стороны Лозовой. Я загоню Батьку обратно за Днепр, а генерал Шиллинг из Одессы или уже из этой… - он забыл, как её теперь называть, но Мезерницкий напомнил: - Новороссии…

- Новороссии – подхватил Слащёв. – Пусть его добьёт! Как думаете? Василий Иванович?

Морозов почесал висок и выразил свое мнение:

- Смелый план! Может сработать!

Слащёв хотел, было, что-то добавить, но в это время в вагон вошла Нечволодова с телеграфной лентой в руках.

- Что там? – коротко спросил он её
- Телеграф от Главкома.
- Читай!

Нечволодова развернула ленту и зачитала:

«Директива. Отдать генералу Шиллингу на Одессу бригаду Склярова. С остальными частями отходить в Крым и Северную Таврию Удерживать всеми силами. Главнокомандующий силами Юга России Деникин».

Мезерницкий посмотрел на Нину и чуть с досады не сплюнул:

- Вот вам и Махно!

Слащёв не услышал его слов и обратился к Морозову:

- Василий Иванович! Что у нас останется без бригады Склярова?

Морозов перечислил:

- 13 дивизия – восемьсот штыков, 34-я дивизия – тысяча двести штыков, 1-й Кавказский стрелковый полк – сто штыков. Славянский полк – сто штыков. Чеченцы – около двухсот шашек. Конвой Штакор-3 – сто шашек. Моя бригада донцов – тысяча шашек.

Слащёв быстро считал в уме, хорошо запоминая цифры, и тут же выдал:

- Итого: две тысячи двести штыков и тысяча двести шашек.

 А Мезерницкий добавил:

- При тридцати двух орудиях… На четыреста вёрст фронта? – он мысленно прикидывал расклад сил, - Удержать Северную Таврию и Крым? – ему стало явно не по себе. – Командование, видимо, считает Крым приговорённой к сдаче территорией. Столь ничтожными силами мы ничего поделать не сможем.

Нина смотрела на них, но, о чем она думала в этот момент, вряд ли кто-нибудь из присутствующих мог знать. Она же продолжала стоять с телетайпной лентой  в руках.

Слащёв прикусил губу, задумался и взглянул на Мезерницкого:

- Не сможем… Если будем оборонять Северную Таврию.

- Переброска в Крым утомит войска, - возразил капитан. – После такого перехода они утратят всякую боеспособность.

Слащёв, как всегда, выдвинул свою версию:

- Поедем по железной дороге, - и ткнул в карту. - Из Екатеринослава. Грузим 34-ю дивизию в вагоны – и на Николаев. Из Николаева транспортом на Крым.

Морозов взял у Нечволодовой телетайп и снова его для себя перечитал.   – Ставка настаивает на защите Северной Таврии.

- Северную Таврию удержать не сможем, - Слащёв был категоричен. – На оборону Крыма я буду смотреть не только как на вопрос долга, но и чести!

- Приказ самого Деникина! – подвёл итог Морозов.

- Деникин? – Слащёв, будто слегка удивившись, свернул карту, а потом хмыкнул: - Как тут не позавидовать Махно.

Услышав это, Морозов застыл от изумления… но внешне не прореагировал, хотя в его молчании заключался немой вопрос.

И, словно почувствовав их ожидание, ожидание решение генерала, которому они доверяли не только себя, но и своих солдат и офицеров, он вытянулся в струну и отчеканил:

- Над нами нет Деникина!.. Господа офицеры!

При этих словах Морозов и Мезерницкий сразу встали по стойке смирно, понимая, что получают приказ командира:

- По вагонам. Следующая остановка – КРЫМ!

Продолжение следует...

Александр Боярский
Москва (Россия)

Дополнительные материалы:

Крымская рапсодия
Пролог. Стамбул - город контрастов. I
Стамбул - город контрастов. II и III
Глава 2. Там где-то Крым

Наш друг Александр Боярский

Серенада солнечного лета
(Роман в жанре импрессионизма)

Мистер Джаз или некоторые любят погорячее

Жаркое лето любви

Рафаэль в "Моем городе детства" с А. Боярским

Премия Александру Боярскому от Союза писателей России 




Комментарии


 Оставить комментарий 
Заголовок:
Ваше имя:
E-Mail (не публикуется):
Уведомлять меня о новых комментариях на этой странице
Ваша оценка этой статьи:
Ваш комментарий: *Максимально 600 символов.