Верность Рафаэля самому себе
И третьим впечатляющим ответом для меня оказался полувековой «трудовой стаж» моего «не героя». То, что сейчас мною собственными глазами увидено, я бы квалифицировала как самый настоящий – сплошной! – подвиг. Одно дело – когда с микрофоном «играется», как киска с мышью, очаровательный юный румяный губошлёп. И совершенно другое – когда на твоих глазах этот самый губошлёп, «не отходя от кассы», прости Господи... не отходя от этого самого микрофона, взрослеет, мужает – и, наконец, стареет.
Глядя на такое зрелище, как-то невольно ни к селу ни к городу, казалось бы,... с «перехваченным» горлом... вспоминаешь нашего Высоцкого:
«Я к микрофону встал – как к образам.
Нет-нет: сегодня – точно к амбразуре...»
Какие образа?! Какая амбразура?! – это ж вроде как только наши русские ребята-поэты становятся к микрофону - на боевой пост... чтобы быть убитыми на этом посту где-то в районе от 26 до 42-х лет, - убеждаешь себя. И тут же вспоминаешь улыбку Лорки. Да об эту пору и микрофонов-то ещё особо не изобрели – когда жил на этой земле и этому солнцу улыбался Лорка!!! ...Вот и пребываю я посейчас во всяческих этаких неправомерных ассоциациях.
A уж когда выяснился 03-й год – с этой фантастической очередью из полусотни людей, готовых просто в буквальном смысле отдать ему собственную печёнку!!! - я на некоторое время просто вовсе «отключилась» от всех и всяческих рассуждений и понимания чего-либо... ТАК НЕ БЫВАЕТ сейчас, в наше время!!! – но ЭТО было. И я до сих пор всё пытаюсь произносить про себя разные человеческие имена – с тем, чтобы «примерить»: сколько человек принесло бы тому или иному представителю «хомо сапиенс» подобный подарок ... Если бы, допустим, ценой чьей-то печёнки можно было бы спасти жизнь Пушкина, Высоцкого или Цоя , то - какой приблизительной цифре могла бы равняться подобная «очередь»?!. – спрашивается...
Это каким же надо БЫТЬ – человеку, чтобы в отношении его могла бы быть восчувствована любовь ТАКОЙ силы самоотвержения?! И ведь это, если я правильно понимаю – в условиях, когда о той трагической ситуации ничего не знала Россия... потому что в противном случае ею одной, как я понимаю, наверняка были побиты все мыслимые «рекорды» в смысле длины этой очереди.
Далее выяснилось, что «детёныш»-то годков эдак на 11-13 постарше меня, оказывается. И тем не менее весь мир продолжает чувствовать и ощущать его – как я и сама в свои семнадцать лет! - Ниньо... Я с огромнейшим удивлением обнаруживала в материалах сайта следующие откровения: «...Он, как несчастный ребёнок, нуждающийся в помощи и защите... расстроенное лицо – словно он вот-вот надует губы и заплачет; опущенные плечи – будто ему тяжело стоять на сцене в одиночестве; молящий взгляд, устремлённый вдаль... это явное отчаяние и бесприютность! – но этот образ внезапно... обретает новые измерения под взглядами сотен почтительно аплодирующих зрителей – предлагающих свою помощь, которую у них так тонко вымаливали; и отеческое покровительство, о котором их так ненавязчиво просили. Рафаэль – здесь... он здесь – чтобы смотреть на тебя, чтобы петь тебе и воспламенять тебя...» (Андре Мольот).
«Каждый его жест находит отклик в публике; певец излучает мистически-сентиментально-сыновние чувства...»
«Мне показалось, что Леда устроила цветочное жертвоприношение Эросу... В чём же ключ к этой тайне?!»
«Эта сила голоса – артистический плач, напоминающий о сарсуэле... это букварь жестов, примитивный и надуманный, боготворимый его поклонницами... это искусство, понимаемое как «ведущее к катарсису действо», о котором говорил Шарль Лоло...»
Или вот это совсем уж поразительное письмо, которое некая Мирабель Андухар адресует маме Рафаэля: «... Я вижу, как в Вас воплотились добродетели Богородицы и Матери Божией. После Его рождения печаль не оставляла Её ни на один день. Матери жертвуют всем ради жизни своих детей; Вы также отдадите ради него всё – и жизнь, и кровь... и я с радостью отдала бы их, чтобы подарить Вам лишнюю минуту жизни... Сколько матерей отождествляют себя с Вами из-за нежности, охватывающей их, когда они слушают его... я знаю, что все они немного ощущают себя матерью Вашего Рафаэля...».
Ничего подобного этому я никогда в жизни ни о ком другом просто не читала. И я думала о том, что ведь у доньи Рафаэлы четверо сыновей – но что только один из них вызывает у народа подобные ассоциации.
«Что же это за мальчик такой, что мы всё время о нём так беспокоимся?!.»
«... и что с того, что иногда он переигрывает?!.»
«Он никогда не знал, любили ли его самого – или любили то, чем он владеет?!.»
«Буду рафаэлисткой, пока будет существовать Рафаэль – и покуда он не разочарует меня...»
«...Я всегда молю Бога, чтобы Он присмотрел за ним...»
«Правду о Рафаэле знает только его духовник...»
Этот более чем странный «феномен Эль Ниньо» с категорической настойчивостью требовал от меня хоть какого бы то ни было осмысления!!! – и дело было бы совсем худо, если бы Господь вдруг в один прекрасный момент не «подкинул» мне новую книжку творений любимой моей матери Марии Парижской...
Мать Мария – недавно канонизированная наша святая монахиня-новомученица. Но это ей – тогда ещё 15-летней Лизе Пиленко – Блок посвятил в своё время стихи «Когда Вы стоите передо мной – такая живая и такая красивая...»; и это она потом погибла в Равенсбрюке за месяц до Победы – предание гласит, что – добровольно пойдя в газовую камеру вместо какой-то молоденькой девочки.
И вот одна из её-то поразительных интуиций меня буквально потрясла своей красотой и правдой – и, как мне представляется, дала какой-то удивительный ключ к пониманию вышеупомянутой проблемы... я даже не знаю, как её и цитировать-то для «светской» аудитории – а, с другой стороны, как объяснять «своими словами», и вообще ума не приложу... так что – вот.
«Не так давно мне пришлось быть на военном кладбище. Сотни аккуратных, тесно прижатых друг к другу могил ряд за рядом занимали огромную площадь. Над каждой могилой – крест... нет, - не крест, а крестообразный меч. Острие меча ушло в землю; перекладина образует перекладину как бы крестную: рукоятка – верхняя часть креста. Крест стал мечом; или меч – крестом. Такое же слияние креста и меча мы знаем в Средневековье. Тогда перекладина намеренно делалась очень широкой, чтобы меч напоминал крест, а в рукоятку вставлялся ковчежец с мощами. ... Припомнилось мне и частое публицистическое сближение этих коротких, огромных слов. ... И в каком-то единственном... смысле мы имеем это сближение в Евангелии: «И Тебе Самой оружие пройдет душу...»(Лк. 2:35).
Обоюдоострый меч Богоматери. Первое различие с общеупотребительными сближениями, и самое существенное. Когда наши публицисты говорят «крест и меч» - они под крестом предполагают пассивное претерпевание страданий, а меч является для них символом активности. В Евангелии не так. Крест вольно – а, значит, активно! – подъемлется Сыном Человеческим. Меч же наносит удар – рассекая душу, которая пассивно принимает его. По Евангелию, меч – это символ страдания, пассивно претерпеваемого; не вольно избранного, а неизбежного: оружие, проходящее душу. Крест Сына Человеческого, Им вольно принятый, становится обоюдоострым мечом. Пронзающим душу Матери – не потому, что Она вольно его избирает, а потому, что Она не может не страдать страданиями Сына.
И вот этот обоюдоострый меч... он всех нас чему-то учит и к чему-то обязывает. ...Этого совершенно достаточно, чтобы каждая христианская душа поняла какие-то особые возможности, открывающиеся перед ней. Именно на этом Богоматеринском пути надо искать... религиозный и мистический смысл подлинного человекообщения, который вне его как-то ускользает от нас...»
И далее она вообще говорит какие-то совершенно «запредельные» вещи – именно уже о человекообщении.. Она говорит о том, что каждый человек в самой глубине своего духа должен бы являться (и – в норме – является!) такой двуединой иконой Богоматери с Младенцем: с одной стороны он – образ и подобие Спасителя, а с другой – он обязательно и образ Богоматери... и вот этой богоматеринской частью своей души мы должны воспринимать других людей – как своих детей. «Только одни закон и существует тут. Мы... должны увидеть в другом человеке образ Божий... - и – мы должны усыновить его. Такова мера любви; таков предел, к которому обязана стремиться человеческая душа. Можно даже сказать, что таково единственно должное отношение человека к человеку. А если это так, то всякое иное отношение к кресту и мечу есть грех: разная степень греха – от редких отпадений и ослаблений этого пути в сознании подвижников – до полного и всечасного отвержения его.
Само собой разумеется, что каждому человеку кажется, что от его сердца ничего бы не осталось; что оно всё истекло бы кровью, если бы он открыл его не только для бесчисленных мечей всего Богочеловечества – но даже для единого меча самого близкого, самого любимого из своих братьев. Трудно на это возражать. Трудно отрицать законность и естественность некоей внутренней самозащиты нашей души от каких-то со всех сторон наплывающих и ей «ненужных» тяжестей. Трудно – в рамках естественного закона. И естественный закон, каким-то ложным путём проникший в сверхъестественную область духовной жизни, определённо скажет нам: неси ответственно, свободно и честно свой крест; изредка открывай своё сердце для крестов-мечей своих самых близких – и это всё. ... И, однако, всё, что не есть полнота крестоношения, и всё, что не есть полнота принимаемых в сердце мечей – есть грех. ... Страшно становится глядеть на свою жизнь, проверяя её этой верностью кресту-мечу. Ничего, кроме отпадения, измен, холода и безразличия она не являет. Каждое наше отношение к человеку – только грех; всегда – грех. Всегда – по законам этого мира; никогда – по образу Божию. Что – мешает?! Что делает всё наше человекообщение столь внутренне греховным и порочным?! – да то, что мы в духовных наших путях руководствуемся мерою естественных законов и исчисляем свои естественные силы – забывая, что на христианском пути наши силы сверхъестественны – а потому неисчерпаемы. Можно точно сказать, что мешает нам скудость веры...».
По правде говоря, я никогда в жизни не могла даже помыслить ничего подобного. Я никогда прежде не ставила перед своей, например, душой подобных «сверхъестественных» задач. Кого «любилось» - того любила; кого «не любилось» - того и не особо-то... Но когда я это прочла – это было для меня как огненный язык Святой Пятидесятницы!!!
Я всеми печёнками почуяла неимоверную правду этого – не ниже!!! – требования. Во-первых – по своему педагогическому опыту... когда понимаешь, что нет для тебя «чужих» детей. И во-вторых – по тому, что с некоторых пор есть в твоей жизни ещё один «детёныш», кроме Рафаэля... и кроме собственных троих кровных, конечно... и – кроме 24-х – крестных... Я его с самого начала так и называла – «детёныш Маугли» - и с самого начала ощущала себя этакой чёрной Багирой по отношению к нему.
Но такому отношению были объяснения: во-первых, я уже была старше; во-вторых – я уже была матерью; в-третьих – он реально, «по-русски» уже шёл на свой смертный подвиг... Когда я услышала, как он пел по радио – «Закрой за мной дверь – я ухожу...» - первое, что сорвалось у меня с языка, было – он что, с ума сошёл?! - за такие слова надо же отвечать... ну, я посмотрю, КАК ты теперь уйдёшь, дорогой...
Он не замедлил показать мне, как это долженствовало произойти (и произошло)... но на то же он и был (и остаётся!) трагической фигурой; русским «последним героем» и всё такое.
С Рафаэлем же – как будто бы, с одной стороны, ничего подобного. Поскольку уж его-то весь наш пресловутый «трагизм человеческого бытия» словно бы в упор не касался: уж он-то всегда весь – сплошная «улыбка чеширского Кота», сплошной позитив; уж он-то – никакой не «герой» в нашем специфическом понимании этого слова; и даже прозвища его... Дитя; Соловей; Диво... говорили о том, что мать Мария была абсолютно права в том смысле, что это - просто такое специфическое орудие Божие... такой провоцирующий «лакмус» - одним своим певучим существованием напоминающий человеческой душе об её «материнских обязанностях»...
Но вот тут же тогда для меня подтвердились и лишний раз узаконились принципы нашего человеческого... моего, по крайней мере! – «человекообщения»... Они заключаются в том, что – сколько бы «мечей» не вонзил в моё сердце ближний мой – моё дело простить и «усыновить» его... - и нести эти «мечи» так, как Богородица несёт Свои мечи-стрелы на иконах «Семистрельная» и «Умягчение злых сердец» (эх, - умела б я если, так разместила бы здесь эти любимейшие мною Богородичные иконы...).
Я пишу сейчас всё это здесь – в том числе и для того, чтобы те из нас, кто любит Рафаэля и одновременно всё же носит на себе нательный крест... чтобы все мы хоть несколько минут размыслили над этим удивительным феноменом «Эль Ниньо» и вот в таком неожиданном ракурсе тоже... каждый - со своей стороны. Когда мы обижаем друг друга вольно или невольно. Когда мы обижаемся друг на дружку уж так всерьёз и «смертельно»... Конечно – эту совсем недавно впервые изданную книжку матери Марии Господь «подбросил» только мне. И интересна она, похоже, тоже никому иному, как мне. Но всё же – она мне «подброшена» именно в момент напряжённейших размышлений о герое данного сайта. И двадцатилетним опытом церковной жизни дознано, что – именно так Бог разговаривает со своими возлюбленными чадами... и вот по этой уважительной причине я и рискую делиться здесь всеми такими мыслями, в упор «неинтересными» большинству.
Далее. Далее меня поразило интервью, данное Рафаэлем Веронике Кастро. Мне показалось, что это – разговор практически о том же: о вселенской распахнутости души художника-христианина всему миру; о всё той же ЖЕРТВЕННОЙ ПРИНАДЛЕЖНОСТИ... опять же до Рафаэля я никогда в жизни не слышала, чтобы кто-нибудь из людей ТАК понимал и ставил перед собой этот вопрос, кроме... кроме, разве что, простите, Самого Спасителя. И самое удивительное для меня заключается в том, что ведь никто же не мог «специально» заставить Рафаэля обнародовать подобные мысли, верно же?! – только реальная душевная потребность огромной силы должна была сделать это... это, стало быть, он так напряжённо и постоянно на протяжении жизни пытался осмысливать свой «особый» жизненный путь и - свой «особый» человеческий долг в связи с этим: НЕ принадлежать самому себе, а – принадлежать, по возможности, каждому нуждающемуся в нём.
ЭТО ЗВУЧАЛО «КРУТО». Это звучало открытым христианским исповедничеством – в то самое время, когда его никто о таком исповедничестве как бы и не просил...
И я уже просто не говорю о том факте, который уж совсем на виду у каждого: о его пожизненном всеиспанском служении «рождественского барабанщика»...
Вот – семь фактов; семь «скреп», которые заставили меня УЗНАТЬ «моего» Рафаэля; признать в нём - духовного брата; признать его - сохранившим незапятнанной собственную верность: Богу; нам; самому себе и своему призванию и служению.
Разумеется - известная сложность заключается в том, что впервые я узнала его практически безыскусной девочкой-школьницей – а теперь надо мной в каком-то смысле «довлеет» полученное образование искусствоведа и театрального критика... так что, увы, далеко не все ролики его, допустим, «медиум-периода» я могу смотреть с тем же восхищением, какого заслуживает, например, шедевральный «Тореро» его же юности. Для меня также грустным недоразумением является тот факт, что в штате его сотрудников за всю жизнь так и не нашлось места какому-нибудь достойному и верному другу, который был бы при этом одновременно и высококлассным профессионалом-режиссёром. Ибо теперь я, конечно, могла бы ответить на тот трогательный запальчивый вопрос, цитированный выше: «Что с того, что иногда он переигрывает?!.». Я ответила бы примерно так: конечно, ничего особенного. Ведь когда у человека нет постоянного и любящего, искреннего и при этом профи-талантливого «взгляда со стороны» - он и вынужден бывает по определению то «переигрывать», то «не доигрывать»... попробуйте-ка, например, хоть качественно побриться без зеркала!..
Но сейчас я, разумеется, просто не буду говорить на все эти «профессиональные» темы... ибо «хороший парень – это не профессия», как известно, а вот Господу Богу там, на небесах, нужны, как ни странно, вовсе не высокие профессионалы, а как раз «хорошие парни»... и это, мне кажется, известно как раз гораздо менее, чем хотелось бы.
Такой вот ведь он хороший парень... такой возлюбленный; такая роднейшая улыбка и узнаваемые с полоборота обертоны голоса... так радостно и мистично было для меня это «узнавание» и это новое обретение – уже в теперешнем моём возрасте... когда, как говорится, пора подводить итоги; пора подумать о душе и переоценить в этом смысле былые ценности... и я была так счастлива, что, помимо дарованных ему от Бога таланта, голоса и улыбки, я увидела вот эту подтверждённую жизнью верность – то, что является заслугой самой личности и внутренним свойством её бессмертной души. Я не знаю, отчего это так важно... Мне кажется, что это страшно важно для любого человека – вдруг получить чудесную возможность убедиться в том, что человек, который стал твоим проводником в мир определённых идеалов и ценностей на рассвете твоей жизни, пребывает верен этим идеалам и на её закате... я как раз знаю противоположную историю, которая очень грустна... я знаю одного очень известного человека, который в порыве неофитских «духовных восторгов» не только «массово» крестил огромное количество своих почитателей по всему Союзу, но – стал крёстным
отцом одному крайне драгоценному для меня ребёнку, рано осиротевшему и других «отцов» не имущему... а потом вот изменил и вере, и «отцовству»... так что сироты осиротели дважды.
На этой оптимистической ноте я так рада была закончить. И уже навеки заключить этого человека в братские сердечные объятия: Мой Рафаэль.
Мой.
Мой...
Так я и сделала. И из этих сердечных объятий выпускать его отнюдь не собираюсь. Ибо тоже - надеюсь! - являюсь человеком, не чуждым верности.
Татьяна Коссара
Санкт-Петербург (Россия)
Опубликовано 11.01.2015