VI. Минибар и одиночество
VI. EL MINI BAR Y LA SOLEDAD
Я уже говорил, что когда заканчивается концерт, я переодеваюсь и уезжаю в гостиницу. Большинство артистов, и мужчин и женщин, людей актерской профессии, после напряжения, которое приносит выступление на сцене, испытывают потребность встретиться с другими людьми, куда-нибудь пойти поболтать, короче, придти в себя перед тем, как отправиться домой. Мне это понятно. Более того, поскольку их работа приходится на вечерние часы, то любое общение для смены впечатлений может проходить в заведениях, которые открыты до поздней ночи или даже до рассвета, что, собственно, и порождает богемную славу деятелей искусства, пусть, впрочем, не совсем справедливую. По окончании рабочего дня, перед тем, как пойти домой, какой-нибудь слесарь отправляется выпить пива с приятелем, или подчиненным, или начальником, когда они могут посидеть в баре или простом кафе, потому что их часы работы тоже совершенно нормальные. У артистов так не получается. Когда они заканчивают работать, все обычные заведения уже закрыты, и они вынуждены идти в пабы, дискотеки и иные ночные места.
Будущие бабушка и дедушка в первый раз,
Наталия и Рафаэль между беспокойством и радостью.
Я же принадлежу к тому типу работников, которые заканчивают работу и уезжают домой. То есть я ни с кем не встречаюсь, не сижу с музыкантами, не хожу ужинать ни в какие модные места, иными словами, я из тех артистов, которые, закончив работу, уезжают в гостиницу.
Есть много хороших гостиниц со внимательным персоналом, где ни жарко и ни холодно, очень хорошее обслуживание и есть все удобства… Но когда заходишь в лифт, а потом, пройдя по ковровой дорожке коридора, попадаешь к себе в комнату, знаешь, что она совершенно пуста и никто из близких тебя не ждет, даже собака, которая бы радостно виляла хвостом. Никто не улыбнется, обрадовавшись твоему возвращению, и не спросит, как дела. Понятно, что есть телефон. И телеграммы. Но нет людей, которых любишь.
После концерта я уезжаю в гостиницу, потому что я полностью выкладываюсь. Когда я работаю, я всегда предъявляю все, что умею. И каждую песню пою как в первый и последний раз или же исполняю ее так, как если бы она должна была стать самым ярким моментом, что запомнится из всей программы, став моей визитной карточкой. И так я делаю всегда и каждый раз. Я слышал, как рассказывали о больших актерах, которые во время выступления, выйдя за кулисы, могут поинтересоваться результатами скачек и вновь вернуться на сцену в образе из Шекспира или Миллера. Я этого не понимаю. Но есть и те, кто не понимает меня, как я умудряюсь исполнить энтузиазмом свою тридцать вторую поездку в Мексику, как если бы это было впервые. Но в этом нет никакой моей особой заслуги, для этого не требуется никаких специальных усилий, потому что происходит естественным образом и изменить это нельзя, даже если бы я захотел. Мне необходимо убедить зрителей, чтобы они поняли, как я старался для них, чтобы я им понравился, а они мне аплодировали. Получив все это, после приветствий поклонников и их визитов в гримерную, после раздачи автографов и того, когда за мной наблюдают из-за каких-нибудь технических конструкций звукового оборудования или оркестра, когда я уже становлюсь совсем свободным, я чувствую усталость альпиниста, который поднялся и спустился с очень высокой вершины. Мысль о встрече с другими людьми и разговорах о вещах, которые, скорее всего, меня не интересуют, об усилиях, необходимых, чтобы быть любезным, когда я уже выложился и показал все, на что только способен, вызывает у меня откровенную лень. Наверное, кто-то назовет это мизантропией, или высокомерием, или эгоизмом. Но я считаю это чувством ответственности. Потому что на следующий день мне надо снова выступать. Нельзя же сказать тем людям, которые придут на концерт: “Пожалуйста, извините меня, но вчера у меня был огромный успех, и мы его отпраздновали и пили почти до рассвета, не сумев хорошо отдохнуть, а потому не удивляйтесь, что оркестр звучит несколько хуже, да и мой голос транспонируется не так, как всегда, и верхние ноты не даются”. Был бы большой скандал. Но, даже если не хватит смелости так сказать, я все равно бы счел, что творится самый настоящий обман всех тех людей, которые пришли на концерт в этот раз.
Как-то в Мексике я участвовал в конкурсе паэльи. Состязались Марио Морено, Кантинфлас, Эмилио Аскаррага, президент Телевизы, Хакобо Заблудовски и я. Марио Морено победил. Кое-какое лукавство ему помогло, - ну, хорошо, пусть всего лишь секрет. Ему привезли воду из Испании. Считается, что у воды в Мексике - повышенная кислотность, что не очень хорошо сочетается с рисом. И ему пришла в голову идея договориться, чтобы воду привезли самолетом из Испании. Награда досталась ему. А мы должны были попробовать все паэльи. Я съел слишком много. Очень много. И потом, когда я прибыл в театр и за пару часов до начала концерта стал распеваться, я понял, что не в состоянии выступать в этот день.
Когда поднялся занавес и я, выйдя на сцену, начал петь, никто не выразил неудовольствия, но я чувствовал, что был не в форме. Зрители по доброте душевной не протестовали и даже аплодировали, не скажу, что восторженно, но аплодировали. Беда заключалась в том, что они могли терпеть происходящее, а я нет. И потому, закончив песню, я принял решение объясниться и сказал, что так, как я в тот момент пел, такой аудитории не достойно. Я им поведал, что принял участие в конкурсе паэльи и переел, а это профессиональное преступление. Я попросил у них прощения и попросил дать мне десять минут и возможность начать с самого начала. Публика устроили мне овации, и разрешила все повторить. Я привел голос в порядок, и дальше последовал концерт, который я никогда в своей жизни не забуду. Как не забуду также и то, что первый долг артиста, после окончания выступления, помнить о том, что и в следующий раз необходимо предстать в столь же великолепной форме.
Пусть в моих действиях кроется толика немецкой педантичности, это не значит, что я перфекционист, хотя, может, что и так, не знаю. Но для меня совершенно естественно, что, если концерт начинается в восемь вечера, я прибываю в театр в четыре, если же в девять, то я в гримерной ровно в пять. За четыре часа. Может показаться, что это слишком. Но мне необходимо побыть на сцене в одиночестве, когда еще нет даже музыкантов, а потом, чуть позже, подправить что-нибудь со звуком или оркестром и спокойно переодеться. Эти четыре часа мне не кажутся слишком длинными, для меня это в самый раз. А вот та история с паэльей, действительно, была ненормальным явлением.
Но мы остановились на том моменте, когда все заканчивается и я остаюсь в номере совершенно один. Это своего рода профессиональное одиночество, созданное мною для себя, потому что я мог бы иметь компанию для общения, но совсем не ту, которая мне реально необходима. А от моей семьи и друзей я, безусловно, не могу требовать, чтобы они сопровождали меня постоянно куда-нибудь в Венесуэлу, а на следующей неделе в Чили, Россию или Японию.
Конечно, в гостиницах есть сервис, но есть и вредная услуга, просто ужасная и подлая. Это невинный предмет мебели, появление которого в гостиничных номерах состоялось уже при мне. Маленький холодильник стыдливо скрыт в небольшом шкафу, отделанном под обстановку комнаты. Это называется минибаром, который позволяет не обременять обслуживающих номера, чтобы ночью выпить минеральной воды или между делом пропустить рюмочку просто так, никого не беспокоя. Этот минибар - проклятое изобретение, заменившее мне компанию. Одиночество и минибар так подходят друг другу. Это сочетание очень опасно, и для меня оказалось таковым.
Минибар укрыт где-то под телевизором или письменным столом, такой маленький и очень удобный с двумя бутылками минералки, парочкой джина, водки и виски, пива и кое-чего еще. Со льдом и освежающей прохладой. И одиночеством. И единственное, что хранит память, - мощные овации и то, что выходил “на бис” много раз. В ощущении радости и счастья так хочется немного отпраздновать такой успех. Но рядом никого нет. И хотя звали и в один дом и в другой, и на вечеринку и на встречу, от чего отказался по традиции, потому что такие мероприятия предполагают, что все затянется за полночь, да и пары рюмок не избежать, чего делать нельзя. Проявляя непреклонность, возвращаешься отдыхать в гостиницу. Безусловно, овации – великолепная награда, но хочется отметить себя как-нибудь особенно в этом полном уединении. И тогда готовишь себе апельсиновый сок с водкой. Один, всего один. Хотя, говоря честно, это уже второй, потому что по окончании выступления помощник позаботился и приготовил такой же, ведь он так успокаивает и освежает. Складывается определенная ассоциация между напитком и успехом, а значит, он не только утоляет жажду и освежает, он еще и радует. Да, радует. И порождает восторг, который присоединяется к радости и восторгу от аплодисментов. Когда же он иссякает и, уже в гостинице, накатывает одиночество, где нет никого, кто мог бы стать наградой, вручаешь ее себе самостоятельно – этот самый апельсиновый сок с водкой, и с чувством удовлетворения мирно отправляешься спать.
В этом для меня было мало пользы, потому что гепатит уже развивался, а я, ничего не осознавая, подливал бензин, чтобы этот двигатель ускорял процесс.
Потому что все начинается с небольшого количества горючего, с двух порций водки из минибара, а потом всегда захочется еще. А это недопустимо.
Перевод Natalia A.
(Арутюновой Натальи)
Опубликовано 28.03.2010
Новая редакция 19.09.2015