XIV. Пиаф. Мансфилд. «Мистер Вселенная»
XVI. LA PIAF. LA MANSFIELD. MISTER UNIVERSO. LA TCHERINA
Итак, начну с того, на чем остановился: из-за спешки Бермудеса нам с Пако пришлось взять билеты на первый же самолет, следующий по маршруту Париж-Мадрид. Звонок Бермудеса в Париж был настолько срочным, что мы прямо из мадридского аэропорта Барахас поехали на Гран Виа, 62.
Вечный страх, что что-то может случиться.
- Что случилось? Что за спешка? Ну, и чем я буду заниматься завтра?
И тут Бермудес несказанно обрадовал меня:
- Будешь участвовать в Fallas de Valencia, в гостинице del Troc (традиционные, ежегодные, с 15 по 19 марта, народные гуляния в Валенсии Фальяс, приуроченные ко дню Святого Иосифа. Парады, фейерверки со сжиганием огромных 5-6 метровых кукол и символических фигур из папье-маше, изображающих, как местных, так и всемирно известных мифических персонажей, политиков, звезд, тореро... В праздничном ритуале важную роль играет огонь. Куклы сжигаются и оставляется всего одна, выбранная и помилованная участниками фестиваля).
- Тебя ожидают народные гуляния в Валенсии. Ну, так как, это хорошая или плохая новость?!
«Ничего иного от тебя и не ожидал», – ответил я ему с серьезным видом, поскольку не мог доставить Бермудесу удовольствия увидеть, как счастлив был, услышав эту новость. Вот такой, я... нехороший… Что поделаешь?!
Однако, какую же радость он мне доставил!
Поехать на Fallas de Valencia в один из самых знаменитых отелей, а их было два, Трок и Фок, без всякого преувеличения было огромной для меня радостью!
Для тех, кто не знаком с золотым временем этих двух гостиниц, я должен пояснить, что в них останавливались и останавливаются самые знаменитые зарубежные звезды эпохи. Такие, как Джонни Холлидей, Сильвия Вартан, Диана Дорс, Том Джонс, впоследствии мой большой друг, Пол Анка, Паташон, Шарль Азнавур, Марлен Дитрих и еще очень, очень длинный список великих, мирового уровня артистов. Поэтому становится совершенно понятной огромная радость, охватившая меня при этом известии. Контракт на участие в Fallas de Valencia давал мне возможность попасть в обойму великих грандов. Таким образом, был разорван круг… Валенсия – это еще не Мадрид, но мы постепенно сближались.
Итак, я продолжу словами Пако Бермудеса, сказанными им в тот памятный для меня день:
- Сильвия Вартан и Джонни Холлидей поселятся в одном из двух отелей, я пока не знаю, в каком. Там же будет и Джейн Менсфилд. Ты поедешь в другой, в тот, в котором будет выступать Марлен. Надеюсь, ты не будешь сетовать и на то, что я добился твоего участия в самом главном вечере – в Гала-концерте?! Ты можешь уже начинать благодарить меня. Или нет, малыш?
Эта новость была еще лучше! Я был участником не только Fallas de Valencia, но и получил возможность выступать в Большом Гала-концерте тогда, когда все «золотые столы» занимались самыми состоятельными валенсийцами. Вот уж, где было «золото»… Не разберешь, за каким столом больше!
Тогда столы, не знаю, как сейчас, были в частном владении, как ложи Большого театра Барселоны “Liceo”. «Владельцы» соревновались друг с другом по части их роскошного оформления. Это была демонстрация возможностей различных семейных кланов.
Мое выступление было, как обычно пишет официальная пресса, вне конкуренции. В Гала-концерте - столы, накрытые дорогущими, роскошно отделанными скатертями, должны были блистать большими золотыми канделябрами. Бермудес еще долго донимал меня описанием роскоши, которую можно было только себе вообразить и которой донимать вас, я не стану, ибо не хочу быть таким же нудным, как он, когда рассказывал о чудесах своих достижений и деяний на благо моей карьеры.
- Людмила Черина также будет выступать в твоей гостинице. Неплохая компания! Как ты считаешь? Да?!
- Послушай, это очень хорошо, очень! Ты даже представить себе не можешь, как я благодарен тебе, хотя согласись, что рассказываешь ты об этом уже «битый» час…
Бермудес имел обыкновение становиться глухим всякий раз, когда обращал свою бесцеремонную болтовню на собеседника так, словно разговаривал сам с собой, а я и вовсе еще не вернулся из Парижа.
- Так, значит Вартан и Холлидей, в этом…, и Марлен с малышом, а этот… Не утомляй!
Однако он не забывал и о Пиаф! Вдруг подняв голову и заторможенно глядя на меня, так, словно видел впервые, он небрежно проронил:
- Малыш, с этой работой голова, просто кругом идет… Я говорил, что ты будешь выступать с Пиаф?
Он, конечно же, прекрасно знал, что ничего о Пиаф мне не говорил. Он попросту ждал подходящего момента, дабы вволю насладиться моим оцепенением, однако я не дал ему возможности полюбоваться моим обмороком от такой новости, хотя, если честно, был на грани этого. Помню, как мои глаза окутались пеленой, а голова закружилась с неимоверной быстротой, однако мне удалось совладать с собой. Я был, как кремень…
- Ладно, малыш, думаю, что это все. А ты как думаешь?
Спустя время я стал понимать, что Бермудес своей манерой выдавать информацию буквально по капле, старался показать свою значимость. Я никогда не сомневался, ни тогда, ни сейчас в том, что «Папочке» и самому доставляло огромное удовольствие договариваться для меня о чем-либо значительном. Однако в тот конкретный момент, я не мог простить ему (сегодня уже могу) тех издевок, с которыми он о чем-либо меня информировал.
- Ах да, я чуть не забыл! Поскольку ты будешь на одной афише с Пиаф и в одной с ней программе, то я вынужден буду заявить тебя более мелким шрифтом. Возможно, я поступил и неправильно, не сказав ему о том, что чувствовал тогда, на самом деле, и что не объяснил, до какой степени для меня сам факт работы с одной из самых обожаемых мною в мире артисток был больше, намного больше, чем все остальное… Наверное, мне нужно было признаться, что в тот момент я испытал огромное счастье и благодарность, почувствовав себя отчасти привилегированным, но… А ведь Бермудес именно этого и ждал, не сомневаясь в своем уме и прозорливости!
Однако я, не глядя на него, сухо обронил:
- Ради Бога, разве может быть иначе? Она … Пиаф!... Тебе абсолютно, не о чем беспокоиться!
Даже, если бы я был «кем-то», то и тогда мне следовало бы из скромности промолчать. Любой, услышав мои мысли, посчитал бы меня полным идиотом… - Спасибо. Нет, правда, ты представить себе не можешь, как я тебе благодарен.
Я поднялся, и, не ожидая его ответа, без единого слова вышел из кабинета. Не знаю уж, сколько дней я щипал себя: я все еще не мог поверить… Я буду петь вместе с моей Пиаф! Пиаф и Рафаэль… Даже, если мое имя на афише будет набрано более мелким шрифтом… О чем только думал иногда Бербудес! О том, что я буду переживать, какими буквами, большими или маленькими, наберут мое имя рядом с великой Пиаф?! Я находился в состоянии полной эйфории, видя себя уже в Олимпии – рядом с Пиаф! Однако, как выяснилось позже, я не так уж сильно, и заблуждался…
К несчастью Эдит Пиаф очень серьезно заболела и вскоре умерла. Прежде, чем уйти с афиши жизни, она ушла с афиш Fallas de Valencia. Я глубоко переживал ее смерть, потому что давно и отчаянно боготворил ее. Попасть на афишу с подобной величины мастером сцены - огромное событие в моей жизни…
Всю Европу облетела весть о тяжелом состоянии здоровья Пиаф. В связи с этим ее заменили Джульеттой Греко. Это произошло в самый последний момент… Я никогда не забуду, расклеенных по всей Валенсии афиш, анонсирующих наш совместный с Пиаф концерт, хотя я даже в мыслях не мог раньше такого предположить…
То, как я говорил о замене Пиаф Джульеттой Греко, могло показаться, словно я воспринял эту вынужденную замену, как ремонт на скорую руку. Однако это не так. По правде говоря, я даже не думал о Джульетте в тот момент, и отнесся бы точно также к любому, кто должен был бы заменить Пиаф. Для меня, по крайней мере, Пиаф была незаменима, и никто не мог занять ее нишу, для меня Пиаф была и будет самым незабываемым явлением, которое я когда-либо видел или слышал на сцене. Никто не пел и не споет о любви так, как это делала она! Словами невозможно описать такую харизматичную и непревзойденную никем личность, как АКТРИСА ПИАФ! Я храню афишу нашего с ней совместного, так и не состоявшегося концерта, я храню программу того концерта, как глубоко личные и бесценные реликвии.
И все это, надо сказать, является еще одним доказательством того, что Случай, Удар Судьбы, Рок, или что-то еще, в самый неподходящий момент могут сыграть с нами злую шутку.
На афишах, расклеенных уже по всей Валенсии, мое имя, действительно, было набрано меньшим шрифтом, чем имя легендарной Пиаф. Намного меньшим, но все-таки, набрано! И все казалось чудесным…да, но… Мое имя было набрано с ошибкой, через f…
Каких трудов мне стоило это “ph”, а вся Валенсия за какие-то мои грехи была обклеена афишами, возвращающими меня к Rafael.
Теперь это уже воспринимается, как анекдот, анекдот, в котором, тем не менее, есть доля истины, а тогда я был очень огорчен…
Если оставить в стороне, хотя для меня это очень трудно, печальные обстоятельства, касающиеся Пиаф, то должен сказать, что во время моего первого выступления на Fallas de Valencia, произошли довольно забавные вещи, которые можно рассматривать и в контексте сегодняшнего дня…
В начале праздника, одним из «звездных» выступлений было выступление Jane Mansfield (надо признать, что она никогда не была актрисой и в еще меньшей степени певицей). Учитывая плохие времена, переживаемые ее страной, приехала она с абсолютно несоизмеримым контрактом, с точки зрения ее котировки. Ей платили очень много, просто неимоверно много. Это выглядело еще более несоразмерным, если принять во внимание ее персональный вклад в великолепие тех празднеств.
Mansfield прилетела в Валенсию из Лос-Анджелеса на личном самолете в сопровождении супруга, завоевавшего в том году звание «Mister Universo». В аэропорту ее встречал Хавьер Мир, поскольку был одним из немногих, кто мог свободно говорить по-английски.
Итак, Хавьер поехал встречать Jane. Прошел час, два, а самолета все не было. Наконец он прибыл с огромным опозданием. И ничего удивительного, ведь экипажу, как оказалось, не был известен даже, точный маршрут. Он с таким же успехом мог приземлиться и в Manises и на Мальте, тем более, что ни сама Jane Mansfield, ни ее супруг, “Mister Universo”, не имели ни малейшего понятия о том, по какому поводу, вообще, они прилетели в Валенсию.
Хавьер Мир, будучи очень дипломатичным человеком и стараясь скрыть свое раздражение по поводу опоздания самолета, встретил их у трапа. После вручения цветов и приличествующих случаю слов, он попросил их поторопиться, учитывая, что уже было 17.30, а выступление должно было начаться в семь, а сеньоре Mansfield еще предстояла репетиция.
- Сеньора, боюсь, что уже немного поздно, а вы, очевидно, захотите перед выступлением провести репетицию…
Jane, которая очевидно, даже не представляла себе, где находится в данный момент и которой было абсолютно на все наплевать, в том числе, и на дипломатические изыски Мира, воскликнула:
- Репетировать? Но что?! И зачем?!
Хавьер, который именно для этого приехал в аэропорт, продолжая играть свою роль, ответил ей:
- Ну, очевидно, песни вашего выступления, как я могу предположить…
- А я, что, еще и петь должна?!
Она приехала одна, без музыкантов и, вообще, без ничего. При ней был лишь ее “Mister Universo”, так, на всякий случай, вдруг пригодится… Ее ничто не интересовало…
- Хорошо, так вы говорите, что я должна петь? Нет проблем. Я спою. Я еще не знаю, что, но спою, - сказала она, весело, удивленно и жизнерадостно.
Сегодня что-либо подобное было бы невозможно, а тогда…, не знаю, в то время, страна жила совсем по другим канонам. Проходили совершенно невероятные вещи.… И именно эта несуразность, рассматриваемая с высоты сегодняшнего дня, придает этой истории такую пикантность. Комиссия по проведению празднеств, с председателем во главе, с огромной, просто чрезвычайной серьезностью относилась к участию в празднике Jane. И я абсолютно уверен, что везде, где только можно было, все они кичились суммой, которую им пришлось выложить, дабы заполучить такую «выдающуюся» артистку, за что их сограждане никогда не смогут отблагодарить по достоинству.
К счастью, у них был пианист. Как мы вскоре увидим, больше Jane ничего и не нужно было.
Ко всему прочему, мисс Mansfield с абсолютной невозмутимостью заявила Хавьеру, что единственной песней, которую она знала на итальянском языке, была – «Volare», ну, а поскольку испанский и итальянский идут где-то рядом, то никто и не заметит… и другие несуразицы того же калибра… (Хавьер рассказал мне об этом тем же вечером, и мы оба чуть не умерли от смеха). На его лице не дрогнул ни один мускул, он даже не счел нужным продолжать говорить с ней по-английски и, прощаясь, обронил на своем чистейшем кастильском:
- Да, ладно, ничего, пойте то, что лучше всего знаете.
Она знала мало, очень мало…
Хавьер Мир, кроме того, что был дипломатом, был еще невозмутимым шутником.
Ее отвезли в гостиницу. И, когда пришло время выступления, Jane вышла на сцену в потрясающей всякое воображение короткой мини-юбке. Прежде всего, в то время, да за такие деньги, с такими хорошо представленными прелестями – а надо было видеть, как хороши они были – ей стоило лишь показать «остальное», и весь мужской сектор был бы у нее в кармане…, если бы мини-юбки были с карманами.
У всех потекли слюнки и отвисли челюсти…
Тогда на плохом ломанном итальянском Mansfield сказала почтенной публике, что споет «Volare» и что она, публика, должна будет подпевать ей: Оо, Оо, Оо! И она начала не только петь, но и кричать: «Volare», а все - «Оо, Оо», а она - «Cantare», и публика - «Оо, Оо, Оо, Оо!».
В общем, никакого удовольствия…
В тот день я был свободен от выступлений, поэтому был непосредственным свидетелем всего того, о чем рассказываю и ни капельки не преувеличиваю.
Будучи хорошенькой, до умопомрачения, с лицом полной луны, Mansfield с песней «Volare» имела оглушительный успех.
Первую строфу еще можно было разобрать, во второй уже нельзя было разобрать ни слова, однако, что касается публики, то она как гномы из «Белоснежки», продолжала свое «Оо, Оо, Оо, Оо». Таким образом, Mansfield повторила первые две строфы, я уж и не знаю, сколько раз! Этим она с лихвой выполнила свои артистические обязательства. В те времена от зарубежных артистов требовалось совсем немного. Уже один их приезд кое-что, да значил. Однако для «Volare» в исполнении Mansfield был зарезервирован грандиозный финал, достойный всех самых значительных артистических событий.
Тому шоу, ну, назовем его – мини шоу, поскольку оно длилось не более десяти минут – необходим был завершающий аккорд. И лучше – не один…
Если чисто музыкальный номер буквально ослепил почтенную мужскую половину, то справедливо было бы предположить, что финал праздника должен был повергнуть в неистовство ее женскую часть. Дам, так сказать.
Поэтому появился «Mister Universo» в некоем подобии плавок. Такого предмета одежды испанки не видели едва ли не со времен Тарзана, ну, разве что, еще в кино. Было непонятно, что он прикрывает!
Мужчины, так сказать, безумствовали от нее и от всех «остальных ее прелестей», женщин же в полный восторг привел сам «Mister Universo». Перед сотнями глаз, официально скромных и стыдливых, пригожий сеньор немного побравировал мускулатурой торса, сделал несколько прогибов и поиграл бицепсами и трицепсами. Эта гора напрягающихся и расслабляющихся мускулов заставила всех сеньор, увешанных драгоценностями, нервно пританцовывать и с вожделением закатывать стыдливые глазки.
Грандиозный финал или заключительный аккорд заключался в том, что он, подняв ее над собой одной рукой, уносил со сцены, как это делают официанты, несущие над головой подносы с фазанами, с той лишь разницей, что здесь все было «вживую» и она словно заменяла собой фазана. Jane неплохо смотрелась наверху, и он - не хуже, весь из себя молодец - внизу, удерживающий ее одной рукой. Сколько же должны были весить все «остальные ее прелести»!
Полный бред.
А публика: «Повторить! Повторить! Повторить!»
Но нет! Не повторили!
Они должны были возвращаться в Лос-Анджелес. С таким-то номером их записная книжка должна была трещать от контрактов. Я так полагаю…
На следующий день привезли Людмилу Черину. Эта великая звезда танцевала «Смерть лебедя» с музыкальным сопровождением…, поскольку, как мы вскоре увидим, было совсем непросто привезти для этого всю лондонскую филармонию…
Я хочу предупредить, что во всем, что вы сейчас читаете, нет ни преувеличения, ни грамма злого умысла, ну, может быть, лишь небольшая толика насмешки.
Но вернемся к выдающейся балерине.
Ее номер длился ровно столько, сколько необходимо лебедю для того, чтобы перейти в мир иной. Черина приехала, дабы умереть, и точка! Да, она танцевала, но это было все равно, что умирать. Я не знаю, сколько минут Чайковский отвел лебедю в своей партитуре для изящной смерти, однако в личной версии Чериной, он скончался уже через шесть или семь... Она закончила, едва начав, но публика долго ей аплодировала. Ну, конечно же, она была весьма недурна собой, речь шла о хорошо сложенной, высокого роста сеньоре, наилучшей из балерин. Со многими «наи». В общем, кругом сплошные «наи»…
Бедняжка (это так, к слову, поскольку свое она получила) приехала лишь для того, чтобы умереть вместе со своим лебедем, и продолжалось действо всего несколько минут, ровно столько, сколько для этого понадобилось водоплавающей птице.
К Бермудесу, который на Гала-концерте лично занимался Чериной, подошел председатель комиссии по организации празднеств и спросил: «Послушайте, и это все?!». – «Что все?!» - переспросил тот, прикидываясь «шлангом».
Но председатель высочайшей комиссии продолжал настаивать: «Что, больше ничего не будет?».
«А что вы хотите? Ведь речь идет о совершенно деликатном, чувствительном и исключительном». «Да, да, конечно. Но разве нельзя станцевать повторно танец?». На что Бермудес, ну, очень серьезно ответил: «Но, Господи, как я скажу этой великой даме танца: не могли бы Вы станцевать еще раз?!» «Послушайте и поймите, это просто невозможно! Если вы хотите, чтобы она станцевала повторно, то сами и попросите ее об этом. А я слишком уважаю балетных прим. Так что пойдите и узнайте, не желает ли она умереть еще раз?».
Представитель комиссии по организации празднеств, даже облаченный такой высокой должностью, все же не осмелился подойти с просьбой к балетной диве, несмотря на последние минуты, которые оставались лебедю для встречи с загробным миром.
А теперь речь пойдет о серьезном - это, словно говорить об иных мирах и планетах. Сейчас пришел черед Марлен Дитрих, одной из самых элегантных и загадочных женщин, каких я когда-либо знал.
Марлен потребовала, чтобы ей постелили ковровую дорожку от ее гримерной и до самой сцены - огромную, длинную и широкую ковровую дорожку. Естественно, ведь она надевала свое знаменитое манто из лебяжьих перьев, стоившее, уж не знаю сколько, миллионов. Марлен действительно была великолепна, и, конечно, ей не хотелось, чтобы лебяжий шлейф волочился по земле, разве что, только по ковру.
Кто-то попытался убедить ее: «Послушайте, мы все его понесем».
Однако Марлен очень хорошо знала, чего хотела: «Ни в коем случае. Я выйду в моем манто, и оно будет касаться только ковра. Иначе я, вообще, не выйду»!
Вынуждены были укрыть сцену ковром и положить ковровую дорожку от гримерной до сцены. Припоминаю, что под этим манто, которое мягко, чувственно и нежно ниспадало с ее плеч – на ней было впечатляющее, телесного цвета платье с легкой вышивкой. Оно было таким же нежно-шелковистым, как и ее собственная кожа. Она казалась обнаженной. Ее фигура была безупречной, несмотря на годы, и вся она была обворожительной и незабываемой. Очень эффектной! Я помню, что она пела «La vie en rose», а, учитывая, что она была очень дружна с Едит Пиаф, то это можно было расценивать, как чествование тяжелобольной артистки. На меня тогда это произвело очень сильное впечатление…
Буквально через мгновенье, она сменила свое великолепное платье на фрак с очень короткими брючками, котелок и трость с посеребренной рукояткой и спела на немецком языке «Lola». «Lola» - это знаменитая песня, с которой Марлен стала звездой, снявшись в незабываемом фильме «Голубой ангел». Свой великолепный спектакль она завершила шагами, имитирующими аплодисменты, чем привела публику в совершеннейший восторг. Зрителям казалось, что перед ними была сама Богиня. В некотором смысле, так оно и было! Конечно же, она была Богиней! Золотое время Fallas de Valencia!
Я жил в небольшом отеле, располагавшемся на площади Generalitat. Это было приятное и гостеприимное место, за исключением дней разгара празднеств…
Естественно, если в шесть часов утра петарды начинали взрываться, словно их бросали мне под кровать, из-за чего мне приходилось прикрывать голову всеми имеющимися в наличии подушками, дабы хоть как-то приглушить шум этой войны…
А, кроме того - особый, присущий только Валенсии, фейерверк!
Еще подушек, пожалуйста!...
Должен сказать, что я фигурировал на этих празднествах и в виде «куклы», и как было принято, ее сожгли. Для меня, вдохновившего устроителей праздника на создание этой куклы, было большой честью видеть ее, объятую пламенем, в ночь всеобщего сожжения.
Великая честь!
В те моменты моей биографии Бермудес (вместе с Пако Гордильо) полностью взяли на себя всяческую обо мне заботу.
К тому времени я уже был в Испании достаточно популярным, тем не менее, мне, увы, предстояло еще сделать то, чего бы я предпочел вовсе, не делать…
Перевод Валерия Крутоуза
Опубликовано 17.04.2011