XXIV. Поражение, достойное победы! «Массовый психоз» в Барахасе. Возвращение в казарму. Я начинаю записывать песни на разных языках
XXIV. NO GANÉ PERO SALÍ GANANDO. EL DELIRIO EN BARAJAS. DE VUELTA AL CUARTEL. EMPIEZO A GRABAR EN NUEVOS IDIOMAS
Я не победил, но… остался в выигрыше! Несмотря на огромный резонанс в Европе, прогноз не оправдался - Испанию в расчет принимать не будут… Для начала, хочу сказать, что той ночью, будучи в Люксембурге, мы получили множество звонков из Испании от журналистов, которые советовали нам возвращаться в Мадрид в такое время, чтобы люди могли встретить меня в аэропорту. По нашим сведениям, испанские СМИ отмечали мое участие в конкурсе с таким восторгом, словно я стал его победителем. Вся Испания следила за конкурсом по телевидению, его транслировали все радиостанции, и поэтому неудивительно, что конечный результат подсчета голосов членами жюри различных стран вызвал бурную негативную реакцию комментаторов всех СМИ – вначале недоверие, а затем и откровенное негодование! Это, что касается радио и телевидения. Однако, как нам сказали тогда в Люксембурге, газеты тоже уже готовили свои материалы на следующий день, и их резюме было практически таким же: крайнее изумление и негодование! К нашему возвращению в Мадрид все эти газеты уже были в продаже, и, таким образом, к голосам, вещавшим в прямом эфире, присоединились голоса пишущей прессы.
Прилет в мадридский аэропорт.
В Испании это была самая, что ни на есть, главная новость! И не только из-за моего участия, которое на взгляд журналистов, заслуживало наивысших похвал, а еще и потому, что эта несправедливость воспринималась как оскорбление Испании! С объективной точки зрения, у меня не было ни малейших сомнений относительно несправедливости результатов голосования, но я также всем своим нутром чувствовал, что не только жюри было повинно в этом…
А если принять во внимание мой беспокойный характер, то вся эта полемика нравилась мне все больше и больше… Моя интуиция, та, которая меня почти никогда не подводит, подсказывала мне, что скоро у меня все будет очень хорошо…
Спустя некоторое время после того, как я отказался участвовать в Евровидении третий раз, основываясь на опыте своих двух предыдущих выступлений, я уже публично высказал то, о чем не раз говорил всем, кто хотел меня слышать. И в первую очередь, естественно, Федерико Гальо, Артуру Капсу и остальным, ответственным за конкурс в Испании. Я сказал им и сейчас настаиваю на каждом своем слове, что на Евровидении оцениваются не слова песен и даже не сочетание слов и музыки. На конкурсе Евровидения, по совершенно очевидным причинам, оценивается только музыка, мелодика песен. Членам жюри, представляющим различные страны, слова были совершенно безразличны по той простой причине, что невозможно знать языки всех участников конкурса, и поэтому они сосредотачивались на музыке. Ни одна песня никогда бы не победила на этом европейском конкурсе, только лишь благодаря ее словам. Побеждала всегда музыка, и чем более запоминающейся она была, тем больше шансов у конкурсанта на успех. Свой отказ, с уважением и словами благодарности за приглашение в третий раз принять участие в конкурсе, я направил тем, от кого это зависело, и звучал он буквально так: «Мы победим только тогда, когда пошлем на конкурс песню, где слова будут лишь необходимым вспомогательным приложением для запоминающейся музыки. И, кстати, чем меньше слов и больше мелодии, тем лучше». Время подтвердило мою правоту.
Однако, вернемся к году песни «Yo soy aquel» (которая была, есть и будет величайшей песней, несмотря на то, что она не победила на конкурсе Евровидения). Решение жюри разбудило страсти не одного журналиста, такие слова, как «подкуп», «подтасовка», «несправедливость» и даже «вооруженное ограбление», буквально витали в воздухе всей страны, звучали по радио и телевидению. Несправедливость решения жюри обговаривалась буквально всеми и везде…, в общем, нет смысла дальше продолжать!
Нам сообщили, что встреча в мадридском аэропорту будет представлять собой некий акт заглаживания национальной обиды, нанесенной делегату Испании, поэтому мы спланировали свое прибытие так, как нам посоветовали…
Мы уже подлетали к Барахасу, когда пилот предупредил меня, чтобы я приготовился, поскольку, как ему только что сообщил диспетчер, встреча грозила превратиться в неслыханную демонстрацию: аэропорт был до отказа заполнен людьми с плакатами, судя по которым, я был едва ли не национальным героем. Я заплакал... Это было впервые… Для меня тот день был первым, в череде многих последующих восторженных встреч, которыми публика радовала меня на протяжении многих лет моей артистической карьеры. Это достоверный факт, к которому, к счастью или несчастью, привыкаешь, и даже наступает такой момент, когда делается все возможное и невозможное, дабы избежать таких массовых встреч или проводов. Однако всякий раз, когда я вспоминаю об этом, у меня по всему телу бегут мурашки. Я впервые видел и переживал подобное! Я видел такое в кино, но никогда не испытывал сам! Такого шквала эмоций не было даже во время приезда в Испанию Beatles. В тот момент я понял, что чувствую нечто совершенно неповторимое, запредельное! Однако я ошибался. Такое будет повторяться еще не один раз! И людей будет намного больше, чем встречающих меня в Барахасе в тот незабываемый день.
Со временем такие массовые встречи, несмотря на их лестность (не только для меня), перестали доставлять мне удовольствие. Меня всегда страшит такое количество кричащих людей, старающихся ко мне приблизиться. Я с ужасом вспоминаю свою первую поездку в Аргентину со старшим сыном Хакобо. Ребенку тогда едва исполнилось два года. Мы прилетели в аэропорт Буэнос-Айреса Эсейса, где нас уже ожидала восторженная толпа. Преувеличенное выражение благородных чувств, коими являются восхищение или нежное отношение и любовь к определенному артисту, в некоторых случаях превращаются в откровенную истерию, являющуюся самым заразительным злом из всех существующих, способным поразить большое скопление народа. В Эсейсе мои телохранители вынуждены были нести Хакобо буквально по воздуху, на вытянутых руках над головами чересчур возбужденной толпы. Я до сих пор помню наше беспокойство – Наталье, к несчастью, тоже довелось пережить это – и мои крики телохранителям: «Вынесите, ради Бога, ребенка отсюда! Любой ценой вынесите отсюда ребенка!». К счастью, Хакобо был еще слишком мал, чтобы запомнить этот ужас. Однако хочу подчеркнуть, что в данном конкретном случае речь шла о моем сыне. Но обычно, на протяжении многих лет, я в таких ситуациях боялся за других людей, переживал больше за них, чем за себя. Одна только мысль, о том, что мое присутствие может привести к несчастному случаю, приводит меня в ужас. Когда собирается множество возбужденных людей, может случиться все, что угодно. Например, почти всегда, когда я присутствовал на премьере своих фильмов, поклонники начинали бить стекла дверей кинотеатра. Привычка моих почитателей количеством разбитых стекол определять успех фильма, всегда выводила меня из себя. Мне это не доставляло ни малейшего удовольствия, и я, в конце концов, самоустранился от всего этого: ни встреч, ни проводов, ни премьер… Еще раз повторяю, не из-за себя, а из-за других людей!
Но мы с вами говорим о первой незабываемой встрече, когда у меня еще нет телохранителей, и никто даже поверить не может в то, что они могут понадобиться. В тот день, в тот триумфальный день в мадридском аэропорту Барахас, я не поверил своим глазам: там были, буквально, тысячи и тысячи встречающих меня людей. Мне стоило большого труда поверить в то, что весь этот сыр-бор разгорелся из-за меня и для меня! А если бы я победил на конкурсе…?! Наверное, тогда их было бы все-таки, меньше… Людей всегда приходит больше, если можно пожалеть, нежели, когда можно поздравить…
Я спустился по трапу самолета, как мировая знаменитость. Я не шел, а плыл. Воодушевленный! Ошеломленный! Недоуменно повторяя про себя: «Единственное, что я сделал – это спел всего одну песню! Но ведь я это делаю каждый день!»…
Представители военной полиции предложили мне сесть в автомобиль, ожидавший у трапа, однако я не подчинился. Наверное, употребление слова «подчиняться» будет в данном случае не совсем правильным, поскольку при неподчинении необходимо иметь желание от чего-то отказаться, а я в тот момент ничего не хотел, не понимал и даже не помнил.
Всё остановилось. Время для меня перестало существовать… Мои ноги отказывались подчиняться мне. Я плыл навстречу людям, плакатам, флагам, и был словно под гипнозом. Подходя к зданию аэропорта, я был настолько переполнен эмоциями, что, будучи уже не в состоянии контролировать себя, распростер руки, словно желая обнять всех этих людей. Я любил их всех! Я обнимал их одного за другим, выражая, таким образом, свою благодарность за то, что они превратили мой давнишний сон в реальность! Сон, который был желанием всей моей жизни! Я слышал биение своего сердца, словно эхо, отраженное от взлетной полосы – мое сердце и мое многократно повторяющееся имя…
Вдруг я очнулся… К счастью, что-то внезапно вывело меня из этого гипнотического транса, я ощутил настоящую панику, поскольку увидел огромное количество людей, наполовину высунувшихся за перила террасы и контролирующих себя еще меньше, чем я. И тогда я взволнованно подумал, что, если по моей вине произойдет какое-либо несчастье, я не прощу себе этого до конца своих дней. Тогда я развернулся и с поспешностью сел в машину, то есть сделал то, что должен был сделать с самого начала. Все это очень сложно облечь в слова, не рискуя, чтобы мое оцепенение не было принято за обычное тщеславие. Я не ожидал такой встречи! И именно неожиданность ситуации, далеко выходящей за рамки всяких представлений, стала причиной полной потери мною всякого ощущения реальности. Именно это произошло со мной в Барахасе. Вся эта многотысячная толпа, выкрикивающая мое имя, словно огромный магнит влекла меня, притягивала с такой силой, что ничто во мне не могло противостоять порыву, удаляющему меня от автомобиля и подталкивающему к террасам, переполненным людьми. Людьми, пришедшими ради меня! Для меня! Оказывается, я был способен собрать вокруг себя такую массу народу! Тысячи людей выкрикивали мое имя! Вот, где кончается владение собой и начинается опьянение! Иногда на это реагируешь с опозданием, иногда не реагируешь вовсе, пока не случится нечто из ряда вон выходящее и выбивающее из колеи. И это нечто может быть чрезвычайно серьезным. К счастью, во время той моей незабываемой встречи с мадридской публикой все закончилось благополучно.
Когда я садился в автомобиль военной полиции, помню, подумал еще: «Возможно, так будет лучше для всех, и, тем не менее, это проявление неуважения к публике…». А, с другой стороны, как иначе я мог поступить?! В конце концов, это не я покинул людей, а меня увезли… Увезли полуарестованным военной полицией в мою казарму! И хотя я еще до конца этого не осознавал, но был я все-таки на военной службе и на данный момент находился в опасном и незаконном положении. Как оказалось, разрешение на мой выезд из Испании затерялось среди канцелярских бумаг или не прошло еще по предписанным инстанциям. А, может быть, просто кому-то очень захотелось организовать мне встречу, отличную от той, какую мне оказала восторженная и пылкая мадридская публика. Но кровь все же не пролилась!
Как мне представлялось, проблема должна была разрешиться довольно быстро, было даже смешно думать иначе, поэтому я попросил своего брата ехать на своей машине за мной и подождать меня возле дверей казармы. У меня было предчувствие, что эту ночь я буду спать дома, в своей постели…
Казарма находилась в Карабанчеле, и я всю дорогу давился от смеха - про себя, естественно - поскольку ситуация была пикантной. Я находился в нескольких минутах езды от восторженно приветствовавшей меня толпы, выкрикивающей мое имя, смешавшееся в разгоряченных глотках с именем моей страны – Испании!
Я, новоиспеченный национальный герой – находился в окружении представителей военной полиции! Вот такой путь я проделал от аллеи героев к простым смертным!
По правде говоря, мне стоило огромных усилий, чтобы не разразиться безудержным хохотом, меня вдруг пронзила мысль, что я часто смеюсь, дабы не заплакать. Я подумал: «Это, как в кино… Сначала у меня бессовестным образом украли первое место на Евровидении, а теперь со мной обращаются, как с преступником».
Я стал самой большой новостью дня, а мое фото появилось во всех газетах. Это произошло на второй день после «Yo soy aquel». И я, Рафаэль, был именно тем.
Или лучше, этим. Который стоял сейчас перед лейтенантом в его кабинете и выслушивал любезные и не очень слова: «Неплохо, старик, неплохо! Я думаю, ты обратишь внимание на то, как мы все горды твоим подвигом, совершенным в Люксембурге, не стану отрицать, что ты, действительно, являешься национальным героем. Однако, парень, ты находишься на воинской службе, а посему являешься равным среди равных. Еще одним испанцем, исполняющим свой долг перед Родиной. Это ясно, или написать на доске? Я начал говорить что-то вроде: «Да, сеньор, но…». Однако, не дав мне договорить, он рявкнул: «Не «да, сеньор», а «Слушаюсь, мой лейтенант!». А поскольку я был в пальто, купленном в Стамбуле – помните?! Да, в том самом «скромном» кожаном пальто с каракулевым воротником, «мой лейтенант», дабы еще больше поддеть меня, спросил достаточно неприязненно, какого черта я делаю в его кабинете в таком виде? Почему я заявился к нему в «этом»?
Я с невинным видом честно ответил, что вернулся из Люксембурга, как он мог узнать из газет, лежащих у него на столе, и о чем, сам же изволил сказать несколько минут назад… Ясное дело, мой ответ привел лейтенанта в совершенное бешенство: «Ты кем себя возомнил?! Ты где, черт побери, находишься? Ты такой же, как все! Слышишь меня? Как все! И ты у меня узнаешь, что это означает. Ты сейчас же отправишься в свою казарму, снимешь это барахло, наденешь положенную тебе форму и затем, уже одетый, как испанский солдат, начнешь службу. Ты здесь именно для этого! Или нет?!» Я ответил, словно и не слышал всего сказанного ранее: «Ну, в общем, да, но… Я хочу сказать, что для этого сюда и прибыл, однако, видите ли, меня все равно, здесь не оставят надолго…». И куда делась первоначальная любезность этого человека (хотя, с другой стороны, он только выполнял то, что предписывали ему обязанности офицера). Он выгнал меня из кабинета в казарму, словно приговорил к военному трибуналу, при этом с таким грохотом захлопнул за мной дверь, что этот звук еще долго эхом отдавался в моих ушах, а я направился в казарму, в свое отделение.
Ну, и ну! Какой невообразимый переполох начался, как только я переступил порог казармы! Возгласы, поздравления, все наперебой, перекрикивая друг друга, просили меня подписать газетные страницы, пестрящие моими фотографиями. Одни обнимали меня, другие приветствовали громкими возгласами, называли мне свои имена, фамилии, восторженно повторяли: «Ничего себе, я буду служить вместе с Рафаэлем!». Все было перевернуто вверх дном и напоминало больше клетку со сверчками, чем воинскую казарму! Это был Sanfermines после запуска ракеты! (Sanfermines – ежегодное сумасшествие, фиеста - один из дичайших праздников Pamplona, когда всеобщему спокойствию в городе, приходит конец с запуском ракеты (чупинасо). Этот праздник – испытание на прочность. Цветы, украшения, наряды, танцы, вино и песни до изнеможения - неделю напролет - с 6-го по 14-го июля, и гон быков по улицам Pamplona - прим. пер.).
Короче говоря, я не мог больше оставаться в казарме, поскольку не нашлось бы такого командира или вообще кого-либо, кто смог бы восстановить порядок, нарушенный всеобщим солдатским весельем, разразившимся при моем появлении. А, впрочем, о каких солдатах я говорю! К приветствиям присоединились и унтер-офицеры, которые, казалось, не имели ни малейшего намерения наводить порядок. Скорее, наоборот. Я же, воспользовавшись тем, что один из сержантов попросил у меня автограф, не придумав ничего лучшего, спросил у него о том, что же теперь со мной будет…, и опять оказался в кабинете лейтенанта. Тот, не желая признавать себя побежденным, поинтересовался: «Ты же умеешь печатать на машинке, - не то спрашивал, не то утверждал он, - не так ли?» «Нет, сеньор… Извините, нет, мой лейтенант».
- Ну, значит научишься!
Зазвонил телефон. Лейтенант снял трубку и приказал мне подождать в коридоре. Было слышно, как он говорил кому-то, находящемуся на другом конце провода: «Конечно, несомненно, вы абсолютно правы. Слушаюсь!» Телефон зазвонил снова. И так несколько раз. Всем звонившим лейтенант повторял: «Слушаюсь!...» Наконец, он вышел из кабинета и спросил у меня: «У тебя есть, чем вернуться в Мадрид?». Я ответил ему, что мой брат ожидает меня в машине. Еще не закончив фразу, я вдруг понял, какая дерзость и превосходство заключались в ней. К счастью для меня, лейтенант воспринял это так, как может принять подобную ситуацию здравомыслящий человек – улыбаясь, он попрощался со мной, еще раз поздравив с успехом в Люксембурге.
С того самого момента, дабы я мог исполнять свой долг перед Родиной, как говорили Пако Гордильо, дон Мануэль Фрага, Фуэртес де Вильявисенсио и Хуан Хосе Росон, наилучшим образом, я посвятил всего себя делу, которое мог делать лучше всего. Я нес свои песни, свое имя и вместе с ними имя Испании, по всему миру! Абсурдная ошибка жюри конкурса Евровидения лишила меня награды, однако поставила в привилегированное положение, ибо все считали это непростительной несправедливостью, и это поражение, с профессиональной точки зрения, сделало меня едва ли не победителем. Решение жюри было настолько нечестным, что все старались хоть как-то загладить эту ситуацию. Многие европейские телеканалы наперебой стали приглашать меня на свои программы. По приглашению Петула Кларк, Том Джонс и Десс Коннор, я побывал в Лондоне. Во время одного из моих выступлений в Лондоне мы с Петула Кларк спели для ее телевизионной программы версию песни «Hello Dolly». Она была записана в одном из театров на Пикадилли. Это был незабываемый для меня день! Английская публика просила у меня автографы, к чему я тогда еще не очень привык. Да, собственно говоря, я тогда еще ни к чему не привык. Я побывал в Стамбуле и Бейруте, но мое лицо еще никому не было известно, и, если я и давал кому-то автограф, то только в отеле. Однако, что касается Лондона, то там все было совершенно по-другому. Английская публика, довольно отличающаяся от испанской, принимала меня с таким же восторгом, с каким она принимала своих артистов. Благодаря этому, впервые находясь далеко от Испании, я чувствовал себя, как дома, очевидно, поэтому я и питаю особую слабость к Лондону.
В Германии не было телепрограммы, на премьеру которой не пригласили бы меня для ее открытия. Я побывал в Мюнхене, Кёльне, Франкфурте и в ещё многих и многих немецких городах. Тоже происходило и во Франции. К тому времени я уже освободился от всех своих обязательств по отношению к воинской службе. Мне оставалось лишь принять присягу. Это было тогда, когда вышел первый фильм с моим участием, начинающийся песней «Yo soy aquél», ставшей причиной ажиотажа вокруг неприсужденной мне премии конкурса Евровидения.
Все песни, также, как и «Yo soy aquél», являлись песнями Мануэля Алехандро, и всем им сопутствовал успех, как и песне «Cuando tu no estás». Тогда на пластинке было 12 песен, а не 10. Однако эти 12 были первым номером. Двенадцать! Вместе с двумя упомянутыми: «Estuve enamorado», «Desde aquél día», «Yo no tengo a nadié», «Todas las chicas me gustan», «Casi, casi»... И все они стали чрезвычайно популярными.
С тех пор моя карьера, что касается записи пластинок, заработала бесперебойно. Что бы я ни записывал, это сразу же становилось бестселлером. Я начал давать концерты по всей Испании. Не хочу что-либо напутать с датами, поскольку они у меня вечно пляшут в голове, но знаю, что это было тогда, когда подошел мой черед принимать присягу. Это знаменательное событие должно было произойти, как всегда, в воскресенье. За день до этого я пел в Alikante, и там, впервые, публика не только аплодировала мне стоя, а уже принимала меня стоя! Это ощущение и нервное напряжение невозможно описать словами! Обычно, когда выходишь на сцену, и публика тебя приветствует, значит, она тебя хорошо принимает. С любовью, да, однако с мыслью: «Ну-ка, ну-ка, посмотрим, что он нам споёт!». Я уже привык, что на пятой песне слышалось первое «браво», а на седьмой этих «браво» было все больше! Удивительно, но почти всегда «браво» начинают скандировать мужчины. Чаще всего это случается в Испании.
В тот день, как я уже сказал, публика Аликанте встречала меня стоя, и для меня это было настоящей неожиданностью, поскольку с самого начала требовало от меня двойных усилий, чего я не ожидал... Конечно же, я безмерно благодарен публике за такой прием, однако это обязывает меня держать планку на самом высоком уровне в течение всего концерта. А это требует огромных физических и душевных затрат... Есть нечто, о чем я никогда не забываю: «Каждое свое выступление я должен оплачивать, вместо того, чтобы платили мне». Этот своего рода мазохизм мне очень нравится.
Настало время возвращаться в Мадрид. Меня ждала присяга на верность Родине. Утром мы выехали на моем белом «Шевроле» из Аликанте, однако на подъезде к Ocana машина пошла юзом и закрутилась волчком по скользкой дороге. К счастью, мы перевернулись в небольшой заросший травой овраг, что и смягчило наше падение. Я спал на заднем сидении, положив голову на колени Доминик, моей французской секретарше, о которой я уже вам рассказывал в главе, посвященной моему выступлению в парижской Олимпии. Так что аварию я пережил почти что во сне. За рулем был Пако. Автомобиль лежал вверх колесами и без единой царапины. Пока мы добрались до Ocana и вызвали такси, то было уже слишком поздно для того, чтобы ехать в лагерь для принятия присяги. Полковник, учитывая исключительность случая, уладил вопрос, отметив меня, как принявшего присягу. Однако мне было ужасно неприятно, что из-за аварии я не смог вовремя прибыть для принятия присяги на верность Родине. Я чувствовал себя виноватым до тех пор, пока однажды, много лет спустя, одно очень трогательное обстоятельство не успокоило мою совесть. Мой сын Хакобо принимал присягу на борту корабля «Хуан Себастьян Элькано», стоявшем на якоре в водах Майями. И тогда я смог принять присягу вместе с ним. В тот день, среди многих испанцев, собравшихся там, присягу принимал и старший сын Хулио Иглесиаса. Отец стоял рядом со своим сыном.
Моя артистическая карьера, словно сбросила с себя тормозящие ее оковы, развернув лихорадочную, жизнеутверждающую деятельность. Мне не хватало в сутках часов. Было ощущение, что я лечу на Русских горках, не имеющих спусков, одни подъемы, причем на бешеной скорости. У меня едва хватало времени на то, чтобы перевести дыхание. С калейдоскопической скоростью мелькали обязательства, контракты, страны.
Пластинка «Hablemos del amor» (Поговорим о любви) превратилась, несомненно, в номер один по числу продаж, по сравнению со всеми остальными, следующими за ней в рейтинговом списке. Тогда я начал записывать песни на немецком языке, и вместе с Маноло Алехандро поехал в Рим и записал песни на итальянском. В Париже я записал серию песен, оставивших неизгладимый след в моей карьере, таких, как: «Cierro mis ojos», «Tema de amor», «Al ponerse el sol». Несмотря на то, что в это трудно поверить, однако не все песни были песнями Маноло Алехандро. Многие из них, и одни из самых популярных, были его песнями, однако ему бедняге просто физически не хватало времени, чтобы успевать писать мне всё новые песни. Это было просто какой-то безумной гонкой - выпускать диск или даже два диска, в год. Маноло, человек исключительного таланта, однако, как и все мы, он не мог творить чудеса…
К этому времени стало известно, что мои песни пользуются успехом и в Америке. В Нью-Йорке мой рейтинг поднялся на достаточно высокий уровень, достаточный для того, чтобы меня пригласили выступать не где-нибудь, а в Мэдисон-Сквер-Гардене. Оказалось, что в кинотеатре Тайм-Сквер, где обычно проходят презентации, посвященные наиболее важным фигурам испанской дискографии, уже прошла премьера фильма «Cuando tu no estas», и мои песни прочно закрепились в городе небоскребов. И я, Raphael/Rafael – вмиг увидел себя в самом центре Нью-Йорка! На Манхэттене, в Мэдисон-Сквер-Гардене!
Перевод Валерия Крутоуза
Опубликовано 12.02.2011