XV. Монтсе

XV. MONTSE

То, что я сейчас расскажу, произошло в тот момент моей сложной жизни, когда я выиграл Бенидорм и записался в студии Филипс. Кое-что из упомянутого в предыдущей главе я вспомню и здесь.

Поскольку даже сам маэстро Гордильо не смог произвести впечатление на тех невозмутимых сеньоров из Филипса, а те, в свою очередь, даже пальцем не пошевелили, чтобы помочь мне с продвижением, то я решил, что должен строить свою жизнь самостоятельно. Точнее, зарабатывать на свое пропитание. И не только на свое, но и многих иных. И, конечно, поскольку я человек глубоко ответственный, я не собирался фокусничать.

Меня встречают на улицах Сан-Хуана в Пуэрто-Рико.

Это был тот самый короткий этап моей жизни, когда мне не было дано выбирать. Выбирали за меня. Слава Богу, что хоть так! Эти обстоятельства, - какое счастье, что они уже в прошлом! - вынудили меня уехать в Барселону вместе с Пако Гордильо, чтобы петь в местечке под названием Клуб 1400. Своим числовым определением в названии местечко было обязано всего лишь высоте над уровнем моря этой точки по шоссе Сарриа. Вот такой полет фантазии! (Конечно, я переношусь вместе с моими читателями в это самое место. Ведь именно там началась эта история…, скажем так, любопытная. Мягко говоря, любопытная.) История одного открытия.

Все последующее произошло, когда мне еще не стукнуло мои вечные двадцать три года. Хотя я и был участником происходящего, но чувствовал себя не совсем в своей тарелке. Правда, в конце концов, я смирился с тем, что был участником, а не просто свидетелем. Словно, когда фильм захватывает так, что совсем забываешь, что это лишь кино.

С тех пор, как я начал выступать в этом заведении – Клубе 1400, я вдруг стал замечать, что на меня обращает внимание одна женщина в возрасте.., не знаю.., я не мог определить, сколько лет ей было. Такие женщины – а я не единожды в этих воспоминаниях называю их с нежностью «симпатичными» - умеют выглядеть так, что я вынужден признать, что не могу угадать – тем более назвать точно - их возраст.

Очевидно, что эта женщина было сильно старше меня. Возможно, ей было тридцать…. или много больше? Да какая разница! Тем более, что отец учил меня, что у женщин нет возраста.

Эта женщина была не лучше и не хуже всех остальных, посещавших тот клуб, сидящих около барной стойки или за столом рядом с клиентами, которые заливали в себя столько бокалов, сколько могла выдержать каждая из них. Это был их стиль жизни, а я, как уже отмечал, не имею привычки судить людей за то, как они зарабатывают себе на хлеб. У каждого своя жизнь, а мне и своей хватает.

Я заметил эту женщину, потому что, с тех пор как я вошел в клуб 1400 и начал петь, она не сводила с меня глаз. И что-то особенное, должно быть, было в ее взгляде, раз я заметил его: ведь это обычное дело, что на меня смотрят, когда я выступаю. Взгляды – это часть моих взаимоотношений с публикой. Мое хорошее зрение позволяет мне ясно видеть все со сцены или оттуда, где я выступаю, и никакая малая освещенность не является препятствием тому, чтобы я мог разглядеть даже мельчайшие детали.

В случае с этой женщиной – вскоре я узнал, что ее зовут Монтсе – мое внимание привлек не факт того, что она смотрела на меня, а то, как она это делала. Ее взгляд говорил кое-что ясно и однозначно, как будто собирался тотчас же начать доказывать это. Скажу, что эта Монтсе в череде моих «симпатичных женщин» принадлежала к категории наиболее дерзких и ярких.

Посмотрите, какой она была дерзкой! После первого же выступления, когда я, как всегда, вернулся в гримерную, она вдруг ворвалась туда, как к себе домой. Она даже не удосужилась постучать. Она открыла дверь настежь и предстала передо мной без малейших уверток, без какого-либо формального предлога. И представилась: «Привет, милый. Меня зовут Монтсе. Для тебя просто Монтсе».

Я хотел вежливо, но с некоторым смущением ответить «Очень приятно!», но не успел, потому что тотчас же, без всякого стеснения она угостила меня новостью о том, что я от нее живым не уйду. Нет, сеньор. Что она терпеливо дождется окончания моего второго «шоу» – как изящно она произносила это слово! – а после него заберет меня в одно знакомое ей местечко, сначала поужинать, а потом, после нескольких бокалов, «увести меня в сад».

Где она собиралась съесть меня с головы до ног. И, на случай, если я все еще сомневаюсь, она добавила: «Ты живым от меня не вырвешься, дорогой».

Такой вот, дословно, была ее решительная речь. Решительная, тревожная и несвоевременная. С моей точки зрения, конечно. В тот момент – как и всегда в моей жизни, когда я работаю – единственное, что меня волновало, так это возможность полностью отдать себя и свой голос сегодняшнему выступлению, и, естественно, завтрашнему, и так далее, до окончания контракта. Так что этого не могло быть. И я объяснил это Монтсе со всей ясностью. Ну, почти. Эта женщина, одетая вся в черное, мне несколько нравилась.

Думаю, что я вывернулся, сказав ей, что у меня нет времени на это, и что, «как она, несомненно, понимает, такой артист, как я, принадлежит публике душой и телом». И, поэтому, единственное, что имело для меня значение, это сегодняшнее выступление. Ну и, короче говоря, я не мог, да и не имел желания отвлекаться на прочие занятия, и т. д. и т. п. «Ведь я профессионал своего дела. Дело только в этом!»

Монтсе ни капли не изменилась в лице. Скорее даже, наоборот. Она настаивала: «Ха! Я тоже! Или ты думаешь, что для меня это просто увлечение?»

Помню, я начал объяснять ей, что наши предназначения в жизни были очень разными, ведь я-то пел, а она…. Да какая разница, что я там ей говорил! Может быть, что и совсем ничего. Возможно, я вообще стоял, молча, раскрыв рот перед этой важной женщиной, чьи неумеренность и броскость совсем не отвечали тому, что меня могло привлечь в женщине. Может быть, я даже сказал ей об этом... (хотя не думаю, ведь я не слишком люблю рисковать). Разве что, добавил: «К тому же, Вы не в моем вкусе».

Как бы не расслышав меня, – или потому что я так ничего и не сказал – Монтсе заявила прямо: «Благодари Бога, что я не съела тебя прямо здесь и сейчас. А именно этого хочет мое тело. Ладно, придется подождать... Но немного, милый: до вечера! Будь готов!»

Она сказала мне «До вечера, будь готов!» таким голосом... что я убежал искать Пако, чтобы попросить его избавить меня от такой беды.

Я рассказал ему, как на духу, о том, что только что произошло со мной, передав в его руки полностью ответственность за мою невинность, и физическую и моральную: "Пако, ты должен избавить меня от этого. На то ты и есть мой менеджер и мой защитник". (По правде говоря, Пако отлично дрался своими двумя руками. Лучше, чем Манолете*, царствие ему небесное).

Бесспорно, в тот вечер, как я и ожидал, Пако избавил меня от Монтсе. Уж не знаю, как, но избавил. Могу предположить, каким образом. Но я никогда его не спрашивал.

У меня есть хорошая привычка спрашивать только то, что мне действительно интересно. И только, если мое любопытство не является неуместным. А произошедшее между Пако и Монтсе не попадало ни под один из этих критериев. Поэтому, повторюсь, я и не спрашивал.

С другой стороны, поскольку меня занимала только моя работа и качество ее выполнения, то Монтсе и не должна была надолго задержаться в моей голове.

Но эти рассуждения были ошибочными, а еще я получил доказательством того, как неправильно перекладывать решения личных проблем на других. Во-первых, мне следовало спросить моего менеджера, чем закончилось дело. Во-вторых, мне не следовало столь высокомерно недооценивать эту женщину. Но ведь я упрям, если что засядет ко мне в голову...

Я работал в Клубе 1400, ночь за ночью, посвящая себя полностью этому занятию все дни напролет, согласно моей привычке, пока длился контракт. Даже больше. Потому что, по настоянию хозяина заведения, контракт продлили.

Зал, действительно, каждый день был заполнен всевозможной публикой. Очень разной публикой. И Монтсе среди них. Приходила смотреть на меня каждый день, каждую ночь. Она не пропустила ни единого шоу. Я видел ее сразу, лишь только выйдя на сцену. Они сидела и смотрела на меня. Не моргая, не шелохнувшись.

Иногда она была в сопровождении какого-нибудь клиента, перед которым ей надлежало бы все-таки заискивать, но на самом деле, хоть он этого и не замечал, не обращала на него никакого внимания. Она всегда сидела в первом ряду. Ее взгляд был направлен на меня. Строго на меня. Она его не отводила, даже когда зажигала сигарету. Ее любопытство было бесконечным. Она нащупывала пачку, потом на ощупь доставала сигарету, подносила ее ко рту, с божьей помощью находила зажигалку и, всегда на ощупь, прикуривала. Все на ощупь. Потому что ее глаза не отрывались от меня. Так она сидела на самом лучшем месте в клубе и смотрела на меня. И, конечно, я это видел. Помимо моего желания. Она была прямо у меня перед носом. Смотрела на меня и курила. Какой взгляд у этой Монтсе!

Но, несмотря на этот взгляд, эта дамоча мне не аплодировала! Она лишь дымила и не сводила с меня глаз ни на десятую долю секунды. Но не аплодировала. Вся остальная публика - такая разномастная - аплодировала мне с энтузиазмом. Все, кроме Монтсе. Монтсе осматривала меня сверху вниз. Сверху вниз. Только курила и осматривала... и все! С головы до ног. А потом в обратном направлении. И так далее! Но чтобы аплодировать - нет! И я спрашивал себя - что она ожидала от меня? С такими-то взглядами. И, конечно же, я был уверен, что Пако избавил меня от этого самым определенным образом.

Конечно, Монтсе все мне разъяснила яснее некуда еще в первый день, но я был уверен, что этот вопрос уже более чем разрешен, что Пако уладил его раз и навсегда. В мою пользу. Ведь я уполномочил его. А Пако никогда не подводил меня... Однако, если мои предположения были верны, то почему она продолжала пожирать меня своим взглядом? Я, стоит сказать, несмотря на мой самоуверенный и важный вид, был простым парнем и опыта имел мало, особенно в таких вопросах. Даже не мало... Совсем никакого.

Тем более, что я не понимал. Если это женщина смотрела на меня с таким благоговением, то почему она не аплодировала мне вместе со всеми остальными зрителями?... И откуда такое внимание к моей бедной персоне, когда вокруг нее столько мужчин? Мужчин, которые смотрели на Монтсе так же, как она на меня. Мужчин, которые специально приходили в Клуб 1400 за "этим". А я - нет. Я пел. Просто работал.

Некоторые клиенты только и делали, что преследовали ее с намерениями, не вызывающими сомнений. Максимум, что позволяла им Монтсе - это присесть рядом и пригласить ее выпить. Она могла иметь любых мужчин... Но она не делала этого. Она, очевидно, не пользовалась этим.

В последний день контракта, в конце вечернего выступления Пако подошел ко мне и сказал: "Деньги я уже получил. "Бутерброд" крепко завернут у меня в кармане. Там оплата за все дни". Бутербродом называли деньги, завернутые в газету, как хлеб с маслом. Это была такая маскировка, чтобы какой-нибудь шустряк не умыкнул деньги. В те дни платили тысячами или пятисотками, и пакет был толстый. Сумма была достаточно большая, и мы соблюдали правила осторожности. Нашей находчивости хватило только на то, чтобы обернуть деньги листом мятой газеты, как это делают с бутербродами. Этот трюк был не просто наивным - он был достойным изобретением оптимистично настроенного идиота, ведь если бы он был успешным, его бы переняли и в менее честных профессиях. Эта мысль вызывала у моей мамы памятную улыбку. При ее-то мнении об артистической фауне!

Итак, мы забрали все до последнего сантима, и это было нашим богатством. Я, во всяком случае, никогда раньше не видел сразу столько денег. Более того, я вообще за все годы своей жизни не видел столько денег. Правда, она была недлинной, и к таким гонорарам мы не привыкли. Не то, чтоб мы их совсем не видели, но еще и не привыкли.

Итак, мы были полностью счастливы тогда в моей гримерной тем, что нам заплатили обещанную сумму, и вовремя. Мы были так беззаботны. Я думал о возвращении в Мадрид, уже считал часы, думая о... И тут вдруг открывается дверь, и я вижу.... Монтсе!

Не глядя на Пако, она бросила мне своим хриплым голосом (как минимум сейчас он мне вспоминается таким):

- Привет, Рафаэль.

И я, словно мы случайно встретились на улице, как два случайных встречных, ответил:

- Привет. Как дела?

Она продолжала:

- Что делаешь..., дорогой?

Я умоляюще посмотрел на Пако. Но он превратился в солевую статую. Я решил сымпровизировать:

- Ничего, как видишь... я тут... с Пако... Тебя же зовут Монтсе?

Подбоченясь, Монтсе сказала:

- Ты же знаешь, красавчик...

После этого последовал диалог, который звучал приблизительно так:

Монтсе: Можешь прогуляться со мной? Сейчас девять часов, а твое второе шоу в час.

Я: Но я... ээ... я... по правде. Пако! Пако, правда же, я не могу сейчас отойти? Пако, ну скажи же Монтсе...

(Пако умирал от смеха, но не отвечал. Молчал, негодяй. Как неживой.)

Монтсе: Слушай, ты,... тебе меня не провести. Ты не уйдешь отсюда живым, красавчик. Пошли, давай!

Я: Нет... правда... По правде я... Я думал... что Пако от моего имени... Нет? Пако, это же неправда? (Пако уже практически жевал занавески в моей гримерке, сдерживая хохот). В любом случае... как тебе это сказать... я... я.... перед пением не могу, я от таких вещей теряю голос... всегда... это моя особенность...

Монтсе: Пошли уже! Не зли меня!

Я: (Пако уже бился в истерических конвульсиях в углу, совсем не сдерживаясь): Слово чести! Это чистая правда. Пако! Черт возьми, Пако! Скажи ей, что это правда!

Но Пако даже рта не открыл, и я, в отчаянии, чтобы выиграть время, сказал, что пойду, но попозже, ночью.

Думаю, что я сказал так:

- Ладно, Монтсе, как скажешь. Но только после того, как спою. А до пения - нет. Я потеряю голос. Это серьезно.

- Ладно - сказала она. - Я прождала целый месяц, подожду и еще несколько часов. Ведь я уже месяц жду тебя, красавчик! Или ты не видел меня весь этот месяц, как я сидела часы напролет, глядя на тебя, ночь за ночью? Да? И зачем? Потому что ты мне очень уж нравишься, а если Монтсе нравится мужчина, то она его живым не отпустит. А тебя - тем более. Потому что ты мне даже больше чем очень нравишься. Так что, этой ночью... а если нет, то я решу, что не нравлюсь тебе... или что ты... ладно, дорогой, ты все понял...

Думаю, что я ответил ей:

- Да, Монтсе, я понял.

А может, я ничего не ответил. Не помню. Судьба бросила мне жребий!

Монтсе развернулась, направилась к двери и, закрывая ее, добавила:

- Ну, до скорого, Красавчик!

Дверь закрылась, а я стоял как вкопанный, быстро моргая и шепча что-то вроде:

- Ладно, Монтсе, да, до скорого.... Хорошо, Монтсе.... Пусть так... До скорого....
Боже мой! Я долго не мог придти в себя. У меня мурашки пошли по телу от бесстыдства этой женщины. Мурашки! А Пако тем временем валялся по полу в приступе удушающего смеха. Вот подлюга.

Да. Мне было страшно, к чему отрицать? Страшно. Эта ночь могла стать моей первой настоящей «ночью любви»... до самого конца. А меня застали врасплох! Я все воображал себе куда более романтичным. Я всегда идеализировал свою встречу с любовью – с любовью физической, понимаете – а Монтсе уж никак не вписывалась в мой идеальный образ. Я как-то мечтал совсем о другом.

Все это было очень поспешно, грубо, даже грязно. Это было не вовремя, не по моему сценарию, с женщиной не в моем вкусе... Но... Но, видимо, судьба считала нормальным ввести меня в курс этих дел таким образом. Что тут поделаешь! Жизнь есть жизнь: в ней много углов, и нет смысла застревать на воспоминаниях. Все было, как было.

Когда Пако наконец закончил потешаться, мы вышли поесть и, заодно, подумать над тем, что же делать с нашей проблемой. Мы разработали план, и Пако гарантировал, что он должен сработать. Как всегда, вскоре я вернулся к моей публике, к моему представлению, которое начиналось в час ночи.

Я окончил шоу, поклонился несколько раз публике и пошел в свою гримерную. Когда я закрывал за собой дверь, я все еще слышал аплодисменты. Умылся, чтобы затем переодеться, и, что я прекрасно помню – в тот момент я чувствовал себя счастливым, счастливым! Я пел. И, что бывает нечасто, я чувствовал себя удовлетворенным, я был словно в эйфории!

Но веселье мое недолго продолжалось... потому что, в этот момент явилась Монтсе, верная своему обещанию – точнее, своей угрозе. Она снова вошла без звонка. Точнее, она раскрыла дверь и встала, опираясь на дверной косяк, призывая к войне. На этот раз я уже уставился взглядом на нее.

Эта женщина была высокой, плотной – мне не нравится слово толстая, тем более что оно не подходило Монтсе – так скажем, это была крепкая, сильная женщина. С мощными, но красивыми ногами. С необыкновенно большой грудью. Такую грудь американские звезды, например Анита Экберг, Менсфилд и другие, выставляли в те времена напоказ.

Монтсе, как всегда, была одета в черное, и, как всегда, смотрела прямо на меня. «Как змея» - пронеслась в моей голове единственная глупая мысль.

Затем произошло нечто, что я до сих пор не могу объяснить себе. Вдруг эта женщина перестала вызывать во мне страх. Я чувствовал беспокойство, но не из-за нее, нет: просто я хотел только двух вещей – заснуть и чтобы наступило завтра, день возвращения в Мадрид. Мне не хотелось осуществлять план, который сплели мы с Пако. План защиты от всяких Монтсе. Вот так!

Мы очень поздно вышли из клуба 1400. Пако был с другой девушкой, потому что он не хотел оставлять меня одного в такой час. Правда, на сей раз, его компания была частью нашего плана. Монтсе же я пояснил, что Пако всегда в определенные часы был со мной, потому что он мой менеджер.

Я сказал, что, так как эта ночь была последней, то мне хотелось бы сходить в разные места поесть и выпить, а Пако не хотел отпускать меня одного, потому он пришел с девушкой. Что позже мы сможем остаться одни.

Когда я сказал последние слова, дрожь пробежала по моей спине. Как у ребенка, который, оставшись ночью в одиночестве, подумал о смерти. Наш план был таков – победить ее усталостью. Накормить и напоить ее так, чтобы ей захотелось спать. И так продержаться всю ночь. Выиграть часы, ведь в 10 утра мы выезжали в Мадрид.

О, мой Мадрид! Там ждала меня моя подруга, танцовщица – я расскажу вам о ней позже, но, не называя имени, – и для которой мне хотелось себя сберечь. Мне это казалось правильным, ведь мы так хорошо подходили друг другу, и она была так красива... Наши отношения были красивыми.

Так, думая о моей танцовщице, я решил вернуться в Мадрид цельным, с честью и без греха. А Монтсе пусть как хочет. Для этого мне нужно было добиться, чтобы эта большая женщина, вся в черном, потеряла, свои боевые способности. Как можно раньше и вплоть до десяти утра. Все было детально запланировано. Мы не могли проиграть. Мы с Пако мастера планы строить!

Мы вышли из клуба 1400, и Монтсе была начеку.

- Почему бы нам не обойтись без закусок и не преступить сразу к нашим делам, прелестный мой?

- Потому что после выступления я всегда голоден.

- Ну и что?

- А то. Мы пойдем в ресторанчик неподалеку и поедим там отличных бутербродов с помидорами и ветчиной... Они там очень вкусные... а я страсть как голоден!

Монтсе попалась на удочку и согласилась. Она тоже была не прочь перекусить и приговаривала: «Бедняжка мой! Ты же так устал! Еще как устал! Ты пел в поте лица, солнышко мое! Ты так выкладываешься, бедняжка! Столько работаешь, мой бедненький, моя крошка!»

И Монтсе провела рукой по моему лицу, поглаживая его и приговаривая «бедненький мой», а затем поцеловала меня, а потом еще и еще... Монтсе все гладила и гладила меня...

Таксист не смотрел на нас. Даже косых взглядов не бросал. Он, должно быть, привык к подобному поведению. Это же такси... и каждую ночь там одно и то же.

Пако, который ехал со своей девушкой, больше не мог сдерживаться, глядя на мои мучения. Он помирал со смеху, глядя на мое лицо, пожираемое этой большой женщиной в черном.

Мы подъехали к ресторанчику, поели и выпили там. Ну, я не пил. Я, согласно сценарию, не выпил ни капли. Оттуда мы направились в другой ресторанчик, чтобы поесть и продолжить спаивать Монтсе. А потом еще в один, и еще, и еще. Наш план работал идеально.

Наступил долгожданный момент, когда мне показалось, что Монтсе сильно опьянела. Я это осознал, когда увидел, что ее шатает на выходе из заведения. Ее ноги подкашивались, словно она сильно устала после тяжелой работы.

Я донес ее практически на руках – и это при ее-то размерах против моей худобы – до такси. Мне даже пришлось просить помощи у Пако. Мы уронили ее на заднее сиденье, и она там растянулась во весь рост. Спящая.

Мы с Пако переглянулись с выражениями лиц, говорящими «Наша миссия выполнена!», и, согласно нашему плану, Пако пошел вызывать другое такси, чтобы довезти свою девушку до дома, а я осторожно закрыл заднюю дверь машины и сам сел вперед к водителю. Таким образом, от плана осталось осуществить только чисто функциональную часть. Я посмотрел на таксиста и с видом большой шишки и властелина мира изрек:

- Пожалуйста, в отель Кристалл. Когда мы будем там, я, помимо суммы на счетчике и хороших чаевых, дам вам столько, сколько вы запросите за то, чтобы покатать эту сеньориту, а когда она проснется, спросите, куда ей нужно, и отвезите ее туда. … Я готов заплатить, сколько скажете... правда. Но только не говорите ей, где вы меня высадили, как бы настойчива она не была. И, Бога ради!, не будите ее, когда я буду выходить из машины. Пока она спит, продолжайте кататься.

Таксист сказал мне:

- Ладно, как скажете. Но это вам обойдется недешево. Поскольку я не знаю, во сколько обойдется мне выполнить вашу просьбу, то я возьму по максимуму. Иначе я не согласен.

Таксист и глазом не моргнул в течение всего этого ночного путешествия, видимо он был парень, закаленный своей службой. И такси направилось в Сьюдад Кондал. Свет на улице и усталость, которую я вдруг почувствовал, говорили мне, что было около семи утра. Я никогда не носил часы.

Начинался новый день. Барселона всегда очаровательна, но на рассвете она представляет собой зрелище, краше которого я не видел в жизни. Особенно когда люди начинают выходить на работу и улицы, пока еще пустые, наполняются тысячами людей, идущими Бог знает куда, каждый по своим делам.

Правду говоря, в тот день, глядя на спешащих на работу и стоящих на остановках людей, я испытывал угрызения совести. Я-то ехал в свой отель отдыхать после бурной ночи. Но ведь это было ради освобождения от Монтсе. Которая продолжала спать за моей спиной. К счастью!

Наконец такси остановилось около моего отеля Кристал, я опустил руку в карман, чтобы заплатить таксисту сколько нужно, в надежде увидеть его отбывающим со своим грузом, когда с ужасом я услышал длинный зевок. После зевка хриплый голос спросил:

- Где это мы?

Дрожащим голосом я прошептал:

- У моего отеля, вестимо.

И Монтсе, невероятно бодрая и без малейших признаков алкогольного опьянения, охладила кровь в моих венах четким, ясным, не принимающим возражений:

- Да? Отлично! Тогда иди и скажи им, что я твоя сестра или, что там хочешь, чтобы меня пустили, понял?

Нет! Я ничего не понял! Я не понимал, как эта женщина может быть в здравом сознании после того, как она выпила половину годового урожая Пенедеса! И еще, какого черта делал парень вроде меня в этой ситуации! И почему Пако не было рядом, с его-то двумя руками, способными побороть любого! Нет, ни черта я не понимал!

Я лишь хотел испариться или превратиться в уличный фонарь. Но Монтсе выталкивала меня из такси и продолжала выкрикивать свои инструкции.

- Давай, выходи, чего ждешь?

Я вышел из такси как призрак и как призрак зашел в отель, подошел к администратору, тоже как призрак, и также открыл рот. И мой призрак сказал:

- Доброе утро.

На что другой призрак в униформе мне дружелюбно ответил:

- Доброе утро, сеньор Мартос. Или доброй ночи?

Призрак без униформы, то есть я, залепетал:

- Простите меня... вы видите... так получилось...

К счастью, я вовремя среагировал. Как мог я сказать, что эта женщина была моей сестрой! Да и вообще чьей-либо сестрой. Сестры так не приходят, так не выглядят, и не красятся так... Сестры... И вообще, нет у меня никаких сестер...!

- Знаете, со мной тут сеньорита... понимаете меня?... Я бы хотел... хочется мне... это... ну, это... Хочу, чтобы она прошла со мной.

Я осмелился сказать это! Уж не знаю, как эти слова вылезли из моего рта. Но я сказал это! Я! Я только начал чувствовать удовлетворение от своей смелости, как услышал вежливый, бесконечно вежливый голос, которым с максимально возможной деликатностью говорят работники администрации, когда им приходится в чем-то отказывать важным клиентам (это был мой случай):

- Это невозможно, сеньор. Мне очень жаль, сеньор Мартос, но этого не может быть. В нашем отеле не дозволены такие вещи...

Моя лживая уверенность исчезла, и я снова вошел в ступор. Я неумело попытался сгладить дело, покраснев, как помидор:

- Нет, нет, я вам не то сказал... это... мы только будем пить кофе... кофе. И все, ведь это моя сестра, она уйдет, у нее куча дел... Это дело пяти минут... Понимаете?

- Да, я все понимаю, сеньор Мартос, и поверьте, мне жаль, но это невозможно. Это правила отеля...

Я засунул руку в карман, подумав о взятке. Но, несмотря на свою молодость, я мог запросто отличить подкупаемого человека от неподкупного. И этот человек был из последних. А я - идиотом.

Я сделал рукой жест, который мог бы означать как «Не беспокойтесь, все в порядке» или же «Идите к черту!». А мужчина снова извинился передо мной за здешние правила.

В любом случае... какая разница, что я ему сказал, что он мне сказал. Главное, что у меня была проблема. И еще какая! Большая проблема в черном. Я вернулся на улицу. Утро было свежим, очень свежим. Дул легкий ветерок, который прочищал мне мозги. Монтсе ждала меня в такси, пудрясь и накрашивая губы. Монтсе была тверда. Слишком тверда. Гораздо тверже меня.

- Ну что? – спросила она, не взглянув.

- Они не позволяют зайти. Слушай, Монтсе... давай оставим эту идею? Уже так поздно... Мне нужно паковать чемоданы.

- Нет, детка, нет! Не оставим, красавчик!

Впервые таксист выказал нетерпение.

- Решайтесь, наконец.

Тогда Монтсе решила взять дело в свои руки. За что я ей в глубине души благодарен. Мне бесконечно хотелось покончить с этим делом. Как угодно, но быстро. Как можно раньше. Она жестом приказала мне сесть рядом с ней, и, закрыв дверь, сказала таксисту с твердостью, не предполагающей дискуссий:

- Едем на площадь Каталунии. Там есть парковка.

Таксист не нуждался в дальнейших объяснениях. Машина тронулась и он ответил:

- Я знаю, где это.

И мы поехали. Я, полностью положившись на свою судьбу, уже почти засыпал. Но не настолько, чтобы не осознавать происходящее. Я был в полуосознанном состоянии.

Мы доехали до парковки и остановились напротив двери. Консьерж, уж не помню в униформе или без нее, вышел из двери здания. Монтсе вышла из такси, подошла к нему и что-то сказала. Консьерж подошел к такси и направил взгляд через стекло на меня. Он тщательнейшим образом осмотрел меня, и, повернувшись к Монтсе, заключил:

- Но, Монтсе, это же ребенок!

Меня так взбесил его презрительный тон, что я вышел из такси, стукнул с размаху дверью, подошел к таксисту, попросил счет, заплатил больше чем положено и жестом попрощался с ним. Затем, отодвинув консьержа и Монтсе, зашел в здание. Слева я увидел проходную и пошел туда. Я вынул паспорт, на котором испанским правительством я был признан взрослым, показал его на проходной и тотчас, с абсолютной уверенностью, вынул пачку тысячных купюр (это была часть моего гонорара, добытого потом и кровью за последние дни) и победоносно их продемонстрировал. Я хотел впечатлить. И я впечатлил. Ох, как я впечатлил! Монтсе только и осталось, что добавить консьержу:

- Вот видишь, он уже мужчина!

- Вот ваш ключ, сеньор – произнес консьерж.

Опираясь на руку Монтсе, которая смотрела на меня восхищенно и изумленно, я направился к лифту. Пройдя пару шагов, я обернулся и сказал:

- Разбудите меня в половину девятого. Точно. Мне нужно уезжать.

И услышал в ответ, уже подводя Монтсе к лифту:

- Да, сеньор. Не беспокойтесь.

И мы вошли в лифт. Это была квартирка с маленькой гостиной. Скромно обставленная.

А потом... потом все произошло... все, чему суждено было произойти... без поэзии... без каких-либо намеков на романтику.... но... произошло. Моя голова все кружилось и кружилась, а когда я-таки смог ослабить эти вращения вокруг себя, я был уже на грани обморока. Я был совсем уставшим и мог думать только о моем отъезде в десять часов...

Прошло нужное время. Она уже спала. Я осторожно встал. Очень тихо зазвучал голос, исполняющий одну из моих популярных на тот день песен. Не помню какую. Я улыбнулся. Консьерж узнал меня и ожидал хороших чаевых. Я встал и оделся.

Зазвенел телефон и я подошел к аппарату. Меньше всего мне хотелось, чтобы Монтсе проснулась. Это консьерж звонил мне. «Ваш час, сеньор». Я ничего не сказал. Осторожно положил трубку. Монтсе лежала без движения, только дышала.

Я постарался привести в порядок мои волосы. В тот момент меня не сильно волновал мой внешний вид. Обернулся и посмотрел на спящую Монтсе. Она спала и улыбалась. Только плечи торчали из-под одеяла. Тогда она показалась мне красивой. И я ее лучше понимал... Я также понял многое другое.

Мне захотелось оставить ей денег на столе. Вдруг я почувствовал, как меня схватили за запястье. Ее сон был притворным. Она смотрела на меня, притворяясь спящей. Она схватила меня крепко, но нежно, за запястье той руки, которой я собирался положить деньги. Она улыбалась. Никогда не забуду эту улыбку, в которой было столько всего... не знаю... Некоторые улыбки, кажется, рассказывают целую жизнь.

Потом она нежно говорила со мной. Ее голос был совсем, совсем другим... мягким, мелодичным, словно она потеряла всю ту жесткость, ту хрипоту, которая была в нем раньше:

- Нет, не оставляй ничего, пожалуйста... Такие женщины как я не всегда делают это за деньги, понимаешь? Я хочу, чтобы, когда ты станешь настоящим, взрослым мужчиной, ты вспомнил бы обо мне. Вспомнил бы о Монтсе... Я ведь люблю тебя по-своему, понимаешь?... Все было так красиво... Ты такой мальчик... У меня есть сын твоих лет.

Я не ответил. Я не знал и никогда не узнаю, что на это отвечать. Знаю, что я тоже улыбнулся. Я спрятал деньги и продолжил собираться. Я сделал все, что мог. Когда я обернулся, чтобы попрощаться, Монтсе уже спала. По-настоящему.

Дверь комнаты закрылась за мной. Я спустился на лифте.

- Добрый день, сеньор.

Через парковку я прошел на улицу. На площади Каталонии уже были тысячи людей. Жизнь продолжалась вокруг меня, словно ничего из того, что произошло в эту ночь и в это утро, не было реальным. И не имело никакого значения. Во многих смыслах, это и не имело значения.

Я не взял такси. Отель был в двух улицах от площади. Я пришел, упаковал чемодан и приказал унести его в мой Дофин. Вдруг мне стало так пронзительно грустно. Или печально. Пако ждал меня внизу. Не помню, сказали мы друг другу что-то или нет. Мы поехали в Мадрид. Я ехал молча.

Сначала Пако уважал мое молчание. Когда же любопытство взяло верх, он прервал его:

- Ну же, расскажи мне. Почему ничего не говоришь?

Не отводя глаз от трассы, которая открывалась передо мной, я нехотя бросил:

- О чем, Пако?

- Дружище, ты совсем замкнут...! Ну, не хочешь - не говори... Но я могу себе представить... да?

Я не смотрел на него.

- Ничего не представляешь ты. Будь аккуратнее на поворотах.

- Но друзья все рассказывают друг другу!

- Может быть... но я нет. Я нет.

Внутри меня, очень глубоко, звучали последние слова Монтсе: «Я хочу, чтобы, когда ты станешь взрослым мужчиной, ты вспомнил бы обо мне...». Видишь, Монтсе. Я помню тебя.

Перевод Ольги Громовой
Опубликовано 17.01.2011

Примечание редактора:

* Известный тореадор.