Рафаэль: «Скромность ни для чего в жизни не будет лишней». 2022

RAPHAEL: «PARA NADA EN LA VIDA SER HUMILDE SOBRA». 2022

Любая поверхность становится сценой, когда на нее ступает Рафаэль (Линарес, 1943). И занавеса в этом театре нет, и он никогда не опускается. Хорошая сторона этого артиста - левая, когда дело касается фотографий. Прошло пятьдесят три года с момента выхода пластинки «Aquí!» (Hispavox, 1969) и его по-прежнему изображают таким же образом, какой он продемонстрировал на обложке: отстраненный, но прямой взгляд, прикрытая шея. Роберт Льюис Стивенсон писал в «Странном случае доктора Джекила и мистера Хайда» (Longmans, Green & co, 1886), что «человек на самом деле не один, а двое». А в случае  Рафаэля он остается таким же.

Сейчас четверть второго, и Рафаэль дает интервью по телефону, прогуливаясь по офису своей фирмы звукозаписи. Несколько минут назад он только что расправился с другим изданием. Его спрашивают о сегодняшнем дне с некоторой дотошностью, что он интуитивно понимает, но у него есть ум (и вдоволь сценического опыта), чтобы ответить на определенные вопросы. На его счету восемьдесят четыре пластинки, выпущенные за время почти шестидесятилетней карьеры. Сегодня он говорит о диске «Victoria» (Universal, 2022), написанном и спродюсированном Пабло Лопесом, который взялся за проект из тех, что испытывают музыканта на прочность. В половине второго Рафаэль вешает трубку и готовится к следующему и последнему интервью - тому самому, которое вы начинаете читать.

* * * * * *

– Как пишет Габриэль Гарсиа Маркес в книге "Сто лет одиночества", самый древний плач в истории человечества является плачем любви?

– Это отличный друг… Это очень глубокий вопрос, но я бы сказал, что да.

– По какой причине?

- Потому что так сказал Габриэль Гарсиа Маркес... (смеется) а Маркес много значит.

– Он был твоим другом.

– Близким.

– И «Сто лет одиночества» - твоя любимая книга…

– Да, очень. Я помню то время, когда он жил в Мексике. Мы были очень близки. Мы готовили паэлью по воскресеньям и все такое.

- Паэлью!?

- Ну, рис… Мы были компанией замечательных людей. Это были чудесные времена… Как жаль!

– Где твое Макондо?

– Оно в эфире.

- Как любовь?

– Я не знаю, как любовь или нет, но оно витает в воздухе.

– Ты все еще чувствуешь себя орлом?

– Я немного орел, да.

- Только немного?

- Нет. Я орел. Я не маленькая птичка. (Смеется)

– Но ты телец, который, как говорят, стоит на земле.

- Да, это правда. Но я также орел. Если бы мне надо было нарисовать себя, это был бы орел, который хватает быка и уносит его, потому что у него есть преимущество в том, что он летает.

– И у него хорошее зрение.

– Ему не нужны очки. (Смеется)

- Франсиско Умбраль* охарактеризовал тебя как «живое выражение нашего китча. Образец сентиментального барокко».

- Круто! Что он имеет в виду?

– Ну…

– Давай разбудим его, и пусть он нам все расскажет. (Смеется) Ты же знаете, каким был наш дорогой друг. В тот день, когда он представлял мою книгу (Y mañana qué?), в середине он сказал, что с этого момента эта часть его интересует меньше, потому что у меня все уже пошло хорошо. То есть ему нравилось, когда у меня все было плохо. (Смеется)

- «Каждый профессиональный писатель знает, что бедность интереснее богатства, неудача содержательнее успеха, (Федор) Достоевский важнее, чем Корин Тельяадо**», - добавил он.

– Нет... иначе он будет умирать от голода, и ему нечего будет даже есть. В чем тут заслуга? Эти вещи – в стиле Пако Умбраля… Он - гений!

– Ты забываешь о себе?

- Нет, никогда. Я не забываю ни о себе, ни о своих близких. Никогда.

- Ни в какой момент?

– Иногда да, бывает, но редко. Иногда мне бы хотелось, чтобы я не чувствовал себя немного зажатым ситуацией; если я не в порядке, если я болен, я чувствую подавленность, потому что для меня пение - это облегчение. Так что, если в какой-то день я не в порядке, и знаю, что я не в порядке, я чувствую себя ужасно подавленным.

– И это при том, что ты устраиваешь концерты по два с половиной или по три часа…

– Но это все равно. Бывают дни, когда ты не потянешь ни два с половиной часа, ни три секунды. Бывают дни, когда ты не в форме.

– Мы говорим только о голосе, о том, что ты чувствуешь?

– О его состоянии. Бывают дни, когда тебя просто нет. Бывают дни, когда я бы ни за что не встал с постели, я бы спал вечно. К счастью, со мной такое случалось очень редко, но все-таки случалось. За такую долгую профессиональную жизнь бывало всякое.

– Когда ты увидел тот передвижной театр в Куатро Каминос, ты захотел стать артистом, но – что именно делать? Ты бы удовольствовался тем, чтобы просто быть на сцене?

– Точно. Не артистом... и не актером тоже. Я хотел находиться на сцене, потому что с четырех лет я был на сцене. Я был ведущим голосом в хоре, и без меня они ничего не могли сделать.

- Как сейчас!

– (Смеется) Много лет спустя. Тогда я решил, что буду одним из тех, кто стоит там, наверху, а не аплодирует внизу. Я понятия не имел, кем именно. Я полагаю, что, будучи солистом хора, я был ребенком, который знал все. Когда я проходил экзамен… Ты знаешь, что мы, артисты, те, кто хотел заниматься этой профессией, должны были пройти экзамен?

- Да. И вам выдавали удостоверения.

– Да. Так вот, мне не разрешили петь. Я вышел, и там были Аугусто Альгеро, братья Гарсия Сегура, Агусто Альгеро-отец, Антонио Руис… Экзамен проходил в сопровождении пианиста. Меня вызвали: "Рафаэль Мартос!". И я вышел ... но я даже не пел. "Хватит, можно идти", - сказали мне. Это происходило в театре Фуэнкарраль в Мадриде. "Как?" - спросил я. «Вы можете уходить, может идти". И я ушел в слезах. Я предположил, что это был провал, огромный, как собор в Бургосе.

– Как долго ты на самом деле был на сцене?

– Я смог только пройтись по ней. То есть было время выйти на сцену, добраться до центра и пианино. Всего-то двадцать шагов. А в следующем месяце, когда они вывесили имена, я подошел к двери и прочитал несколько известных имен, но единственное, которое одобрили, было мое. Невероятное дело. Но они же не дали мне спеть! Прошло два или три года, и я встретил Антонио (Руиса), который работал с Los Chavalillos de España. Все это было забыто, и я вернулся со всеми почестями в Театр Bellas Artes и в Мексику, когда я уже был знаменитым. Он сказал: «Пригласите Рафаэля, который к тому же мой друг». Я ничего не имел против него, наоборот; я всегда очень им восхищался. «Но Антонио… Как это ты приглашаешь меня сейчас? Ты знаешь, что ты со мной сделал?». Он удивился: «Ты был тем ребенком?». Я ответил, что да, тогда он снова обратился ко мне: «Дело в том, что ты вышел на сцену так...». Это объяснение, три года спустя… Представь себе! Будто в записке поставили «личное», и мне сказали: «потому что ты будешь звездой», зачем бы мы стали тратить наше время? Это была формальность, а мне пришлось страдать три года. (Смеется)

– Как вышло, что ты выступаешь без занавеса, чтобы он никогда не опускался?

– Я никогда этого не говорил. Но это нормально… Мне это нравится.

– Ты сказал об этом Хесусу Кинтеро.

– Это я так сказал? Оле! Заметьте, я в этом не сомневаюсь. Просто это будет ужасно, ты можешь себе представить последний день? Какой ужас!

–Мы узнаем, когда будет последний день?

–Я-то узнаю.

- Как ты это узнаешь?

- Потому что я решил, что произойдет. Я не собираюсь делать это внезапно.

–Ты готов?

- Конечно. Просто, если я не буду готов, у меня случится обморок.

– И в этот день будет занавес?

–И он будет двигаться медленно.

– «Я не пропустил ни разу», - поешь ты в «Desde el principio». Поскольку этот путь был таким долгим, в нем, безусловно, есть свои достоинства.

- Да, но это фантазия Пабло (Лопеса), который очень любит меня, является огромным фанатом и вытягивает из меня все эти хорошие вещи.

– Как выглядело создание этого диска? Мануэль Алехандро писал песни, думая о тебе, но Пабло Лопес из другого, гораздо более позднего поколения.

– Когда мы с Пабло договорились встретиться, я сказал ему, что хочу, чтобы он сделал для меня диск. Не одну песню, чтобы попробовать - нет; целый диск Он позеленел. (Смеется) Я знал, что он сможет, потому что таланта у него с избытком. Я андалузец, и мы это знаем. Кроме того, я видел его маленьким в парке развлечений в Малаге. Его мать была фанаткой, рафаэлисткой до мозга костей, как и все братья. «Я знаю, что у тебя все получится отлично, потому что ты будешь писать так, как будто делаешь это для sursum corda***», - сказал я ему. И так оно и вышло, действительно. Мне не нужно было ничего говорить ему ни о чем, ни о чем.

– С Пабло Лопесом ты уже пел раньше.

– Это тот же случай, что и с Ванесой Мартин. На диск «Infinitos bailes» я позвал новых людей. Мой сын попросил у Ванесы Мартин несколько песен для меня. Она узнала и позвонила мне, и она пошла посмотреть на меня в WiZink. «Маэстро, - сказала она мне. - Мне сказали, что ты попросил мою песню». «Да. Ты не против?». «Но, маэстро... я сделаю песню для тебя. Ты не будешь петь что попало». И она начала работать и сочинила для меня песню. В этой группе был и Пабло, он принес мне песню «Semilla o flor», которая как герань - очень скромная вещь. Однажды он пришел посмотреть меня в зал, где я выступал, и спел мне на глазах у публики «Escándalo» за фортепиано. Он отодвинул моего пианиста и сам взялся за игру! Этот мальчик – для меня. (Смеется) Потом я встретился с ним у него дома, и с этого началась история. Его братья – не просто фанаты, а еще хлеще, и я видел его в Театре Rialto в Мадриде. У него так много стиля… Он есть у всех нас, андалузцев. Короче говоря, на том концерте вместо того, чтобы говорить обо мне, он начал играть «Yo soy aquel», и весь театр начал искать меня, пока меня не обнаружили. Все встали, чтобы аплодировать мне. Публика грохотала, но Пабло не воспользовался ситуацией. Он очень скромный мальчик.

– Чтобы написать тебе песню или сделать для тебя диск, нужно быть скромным?

- Это не лишнее. Ни для чего в жизни скромность не будет лишней.

– Я думал о Хосе Луисе Пералесе.

- Пералес - замечательный парень, такой же тип, как и Пабло, и самый смешной в мире.

- Почему?

–Ты не слышал, как он рассказывает анекдоты?

- Я только один раз брал у него интервью.

– Ну, если ты снова будешь брать у него интервью, скажи ему от меня, что никто в мире не рассказывает шуток так, как он. Он знаменитость Он рассказывает такие истории, от которых ты помрешь.

- «Victoria»- это твой диск... номер восемьдесят четыре?

– У меня в этом есть свои сомнения, но, наверное, ты прав. Мой сын не пропускает ни одного, но я, должно быть, путаю оригиналы с сотнями моих перезаписей, потому что «Riders in the sky» были записаны трижды, в том числе на английском языке. Это была очень выдающаяся вещь, и они выжали из нее что могли.

–Ты дошел до того, что спел «Riders in the sky» с Томом Джонсом...

- Да. Он очень хорошо поет.

- И понимает, что производит впечатление…

– И на меня тоже. Кроме того, я подарил ему рубашку, в которой был сам.

– Черную?

- Да. Он надел ее, и она ему хорошо подошла. Отличный человек этот «шахтер» из Уэльса.

– Кто был тот артист, находясь рядом с которым ты чувствовал себя самым маленьким?

– Нет, маленьким - никогда.

- Даже с Росио Хурадо?

– Нет, Росио для меня была выше всех похвал. Такая хорошая, с этим голосом, который был всем, чего я хотел, и даже больше того… Однажды я летел в самолете по делам, а она следом. Она нашла меня в аэропорту и принесла маленького ангела, который играл на барабане. Она подошла ко мне с ним и сказала мне: "Смотри, этот ангелочек-барабанщик умирает от желания отправиться с тобой, играя на барабане». Она была замечательной.

– Она называла тебя...?

- Рапи. Мой Рапи.

– Вы никогда не встречались в студии, чтобы записать «Como yo te amo».

- Это всегда происходило в телестудиях, и качество было не лучшим.

- Габриэль Гарсиа Маркес говорил, что секрет хорошей старости - это не что иное, как честный договор с одиночеством. Рафаэль не знает одиночества?

– Нет, но мог бы. Но, возможно, в эти времена, когда я готов отдать все, что у меня есть, мой конформизм подводит меня к моменту заключения договора: «Не причиняй мне вреда, обращайся со мной хорошо».

– Ты конформист? Я правильно расслышал?

– Я конформист. Когда я больше ничего не могу сделать... Я сначала борюсь, но я не собираюсь тратить свою жизнь на борьбу за то, чего не может быть. Наступит момент, когда вы подумаете: «Для чего? Да пошло оно все!».

– Ты все еще считаешь, что умирать на сцене неэстетично?

- Да, да!

– Почему?

– Это последний момент, когда тебя увидят твои поклонники и люди, которые тебя любят. Нет! Эстетика очень важна.

- До самого конца?

До самого конца.

 Карлос Х. Васкеc
Фотографии: Jeosm, Рафаэль
27.11.2022
 www.zendalibros.com
Перевод А.И.Кучан
Опубликоввно 29.11.2022

Примечания переводчика:

* Франсиско Умбраль (1931-2007) - испанский писатель, журналист, эссеист.

** Корин Тельядо (1927 - 2009) – испанская писательница, самый плодовитый и наиболее читаемый испанский автор после Сервантеса, ее жанр - любовно-романтические истории и эротические романы

*** «Вознесем ввысь сердца!» Возглас католического священника во время мессы. (Библия, Плач Иеремии, 3.41).