Рафаэль: “Сегодня у тебя успех, а на следующий год о тебе никто не вспомнит. 2024
RAPHAEL: “HOY TIENES UN ÉXITO Y AL AÑO SIGUIENTE NADIE
SE ACUERDA DE TI. 2024
Штаб-квартира компании Universal. В 14-00 на лестничной площадке второго этажа раздается его голос: неторопливый, ломкий, узнаваемый. Мигель Рафаэль Мартос Санчес (Линарес, 5 мая 1943) сидит в кресле с 9-30. Он занимается продвижением последней пластинки Рафаэля (“Ayer… aún”) в серии интервью с бесконечным списком журналистов. Мы приехали последними. Мы перестаем слышать его, и вскоре видим издалека его фигуру. Он улыбается. Он в синем костюме и красном джемпере с воротником-стойкой. “Теперь вы можете войти", - приглашает нас кто-то из его команды. Мы проходим через стеклянную дверь.
Как мы будем обращаться?
Рафаэль: Простите?
На «Вы» или на «ты»?
Рафаэль: Ради Бога! На «ты», на «ты».
Те немногие, кто его знает, предупреждают нас, что он уклончив в общении с прессой. Он не любит обстоятельных допросов. Он раскрывается только тогда, когда речь заходит о его мире - об артистическом мире. Прежде чем включить диктофон, он расслабляется с помощью историй из прошлых лет. “Пастору Империо я взял с собой на телешоу. Она уже не танцевала, но подняла руки, и это было чудесно”. Чтобы воспеть свою правду, он находит убежище в песнях, лепестках своей жизни. Все остальное остается скрытым в мужчине невысокого роста, которому исполнился 81 год, и это заметно; у него очень правильный характер (с изысканным воспитанием и обаянием), но несколько замкнутый. Ничего общего с темпераментом вечного певца, который и «сегодня... все еще» продолжает гастролировать. Скоро он появится в Севилье, с циклом концертов в аудиториуме FIBES.
Рафаэль Мартос - загадка. Наделенная силой личность, обычный человек. В его карьере нет ничего более загадочного, чем упорство, граничащее с патологией. Все обретает смысл на сцене. На его ложе, сколько бы мы ни искали, мы находим только четыре звезды (его жену и троих детей) и воспоминания о всемирно известном андалузце, живущем в Мадриде с девяти месяцев, который еще до того, как заговорить, начал петь в религиозном хоре ангельских голосов, и который научился летать с музыкальными ароматами Испании и Франции. Отсюда и последний альбом под номером 86, дань уважения кумирам его юности: Беко, Бренду, Азнавуру, Монтану и той, что выше всех - мадам Пиаф.
Vous parlez français? (Вы говорите по-французски?)
Рафаэль: Нет.
Un petit peu? (Хоть немного?)
Рафаэль: Un petit (Немного). Ну, я могу понимать его. Я пою на нем довольно хорошо.
Я уже видел один Ваш концерт в Олимпии в Париже.
Рафаэль: Да, да!
Новый альбом называется "Ayer… aún". С Вашего разрешения, мы включим граммофон времен детства.
Рафаэль: Моего детства?
Вы начали петь в два, в три…
Рафаэль: В четыре года.
Вы помните первую песню, которую спели?
Рафаэль: Нет. Это были хоровые песни. В четыре года мне устроили пробу, потому что мой брат, который был старше меня, учился в школе отцов-капуцинов, и у них не хватало первого голоса в хоре, там что-то случилось. Тогда мой брат сказал тому, кто руководил хором (монаху-музыканту): “У меня есть младший брат, который очень хорошо поет, у него очень высокий голос”. И его спросили, сколько тому лет. Брат ответил: ”Он очень маленький, ему четыре года". Монах сказал ему: "Приведи его ко мне, приведи его". Я пришел и не уходил до десяти лет.
Приносил ли линаресский соловей домой мотивчики французской эстрады?
Рафаэль: Да, но я также не смог бы сказать, когда это началось (этот стиль). Когда я закончил школу, в мое сознание и во всё мое существо вошли эти мои музыкальные вкусы, которые не имели ничего общего с песнями церковного хора. Тогда мне очень нравилась испанская песня. Очень. Вот почему у меня есть пластинка под названием "Andaluz", где я спел все вещи Рафаэля де Леона. Я сделал это в девяностых. А французские песни я начал слушать, участвуя в проводимых на радио конкурсах, где я использовал эти песни, потому что они мне нравились. Я начал считать своими кумирами Азнавура, Беко, Бренда, Ива Монтана, всю верхушку и, прежде всего, Пиаф. И вот, когда я оказываюсь в творческой среде, меня однажды нанимают в Валенсии, чтобы я открыл концерт мадам Пиаф на празднике Фальяс. Я пришел, она - нет. Она заболела.
У меня застряла в голове мысль о Пиаф, но когда я попал в Олимпию (а я мечтал поехать в Олимпию, чтобы пригласить ее спеть со мной), она уже умерла… Все эти события накладывались друг на друга до тех пор, пока всё не закончилось здесь.
Раз уж Вы сказали мне о церковном хоре: Мануэль Алехандро говорит о Вас, что в Вас присутствует “францисканская суровость”.
Рафаэль: Он прав в чем-то, в чем-то… В том, как я отношусь к своей карьере, в том, как я готовлю все, связанное с моей работой. Он это очень хорошо знает.
Конечно, в те первые годы у Вас не было недостатка в вере, потому что Вам было очень трудно пробиться на сцену. Я цитирую несколько строк, которые Мануэль Алехандро вкладывает в Ваши уста: ”Я подражал усилиям и постоянству волн, которые разрушают скалы, будучи водой... просто водой". Почему это было так сложно?
Рафаэль: Дело в том, что я, с позволения Маноло, считаю, что так и следует. Так должно быть. Не должно быть того, что происходит сейчас: ты записываешь диск, это успех, а на следующий год тебя уже не существует и никто о тебе не помнит. Потому что все это одно и то же. Одна вещь в прошлом году была... “вау”, а на следующий год ее больше нет, и ее не ждут. Это ужасно.
Я думаю, что для того, чтобы стать кем-то в этом сфере, у артиста должна быть одна вещь, которая есть у нас, андалузцев, - солера, выдержка, как у вина. У нас должна присутствовать длинная истории, чтобы мы могли высказать ее публике в форме песни. Это то, что Маноло делает со своими песнями: вытаскивает свою историю. И я, когда дело доходит до пения, вытаскиваю свою. Это не делается за один год. Имейте в виду, что когда я выходил на сцену, для людей я был субъектом, который двигал руками, как такое возможно! Ноооо… им это очень нравилось.
До того, как стать знаменитостью, Вы пели в барах для проституток.
Рафаэль: Нет, нет! Это он (Мануэль Алехандро) там работал. Я не мог войти. У него за пианино был балкончик, выходящий на уличный тротуар, и я заходил туда, садился на пол за пианино и слушал песни. Чтобы не показаться лжецом - в одном году у меня и впрямь была возможность работать в одном заведении на улице Villalar, которое называлось La Galera и я пел для дам…
Дам всей жизни.
Рафаэль: Да, да, есть такая песня. Каждый вечер в течение месяца Маноло играл, а я пел. Это была замечательная публика.
В том веселом доме, который был зачатком сегодняшнего Рафаэля (и когда я говорю о сегодняшнем дне, я возвращаюсь примерно на шестьдесят лет назад), Вы пели какие-нибудь из этих французских песен, которые Вы записали сейчас?
Рафаэль: В то время я пел французские песни, у которых были слова на испанском языке. У некоторые из них были тексты на испанском языке. И я добавлял их к своим. У меня был большой успех, например, с «Ma Vie», написанной Аленом Баррьером, и все же она имел огромный успех у меня на испанском языке. Или «My Way», это французская песня Клода Фракуа; дело в том, что потом Пол Анка перевел ее слова на английский; но оригинал называется «Comme d'habitude» - «Как обычно».
Когда у меня появилась мысль о Франции, я много пел. Я знал жизнь артистов, моими кумирами были французы.
Но в ту эпоху и даже сегодня Вам нравилась копла.
Рафаэль: Очень. Я уже говорил тебе, я записал пластинку.
В юности Вы работали в студии маэстро Гордильо, известного автора копла…
Рафаэль: Но я никогда не пел никаких его собственных вещей.
Даже Torre de Arena?
Рафаэль: Нет, нет. Я репетировал там каждый день. Это чувство было не для меня. Хотя там я познакомился с Рафаэлем де Леоном, Кинтеро, Кирогой… Я никогда не пел песню Марифе де Триана. Я дошел до исполнения песни Кончи Пикер «Me Embrujaste».
Почему мы в Испании отказались от копла?
Рафаэль: Мне жаль. Я тоже не понимаю, почему. Я могу приложить усилия, чтобы поверить, что менталитет если не меняется, то развивается. Кроме того, может быть, нам не нравится, какой они хотят заставить нас видеть ее сейчас. Как ее одевают, я имею в виду. Как ее представляют. Я не знаю. Конечно, это странно. Есть очень красивые вещи. И я думаю, что если бы они снова относились к ней так, как относились раньше, она бы снова появилась… Это наследие народа. Также верно и то, что уже нет ни Рафаэля де Леона, ни Кинтеро. Это главное. Иногда люди впадают в крайность или высмеивают копла, и есть те, кто отступает. Я не знаю, это догадки.
Иногда я думаю, что у испанского народа есть проблема со своей идентичностью.
Рафаэль: Я не думаю, что это как-то связано. Дело в том, что публика, молодые люди, думают иначе. Если я чему-то удивляюсь, так это тому, что у меня есть аудитория, состоящая из молодых людей.
Это исключение. Потому что, похоже, мы обречены на то, чтобы здесь нравилось только то, что делают за границей. Наше сложно отстоять.
Рафаэль: Потому что артисты с этим не борются. Мне копла нравится. Но та, которую исполняли раньше. Нынешняя не имеет к этому никакого отношения. И, возможно, дело в этом. Тактичности, с которой Кинтеро, Леон, Кирога и Солано, эти композиторы, говорили о вещах, сегодня нет.
Все еще остаются проблески копла в Севилье, где сейчас проходит много концертов…
Рафаэль: Я андалузец со всех четырех сторон.
Я слышал, как Вы говорили, что у Вас дома обсуждают политику. Это имеет смысл, Ваша жена - внучка и правнучка двух ключевых фигур в политической истории Испании. Но мы никогда не слышали, чтобы вне дома Вы сказали хоть словечко.
Рафаэль: Ни за что. Ни за что.
Вы чувствуете, что свободно можете говорить то, что думаете?
Рафаэль: Да, но я небольшой эксперт, и чего я очень боюсь – это допустить в каком-нибудь комментарий, который я могу сделать, ляп, который окажется неуместным. Но я не дурак, я вижу, чем люди дышат, и я вижу, в чем суть, как обстоят дела. Конечно. Единственное, что я мог бы сказать, это что мой образ мыслей я выкладываю в урны для голосования, когда идут выборы, и точка. Мне больше нечего сказать.
У Вас много общего с Россией. Там Вас встречают как кумира масс.
Рафаэль: Там я – музыкальный тренд, но не политический.
Верно. Если бы Вы снова дали концерт в этой романтической Москве, Вы бы с большим нажимом пели "Diganl o que digan"? Чтобы увидеть, понимают ли они, что означают слова…
Рафаэль: Они знают их наизусть, а?
Но, возможно, не те, кому это нужно знать.
Рафаэль: Ну, я не знаю. Возможно, нужно было бы провести выборы, чтобы увидеть, на чьей они стороне, но мы никогда этого не делали. Но эту песню они очень хорошо знают.
Мы могли бы сказать, что Мануэль Алехандро - это Раfаэль Раphаэля. ‘Qué sabenadie’ - ваша решающая песня?
Рафаэль: Надеюсь, что нет.
Я имею в виду, что Маноло берет Вас, как чистый холст, и начинает рисовать портреты. Является ли "Qué sabe nadie" лучшим из них?
Рафаэль: Может быть. Может быть. У Маноло есть и другие песни, которые тоже очень хороши. Может, они и не говорят о том же самом, но... на деле, что кто-то может знать о ком-то?
Полностью согласен. Что за болезнь у этой страны - желание знать все о жизни других людей.
Рафаэль: Это всемирное явление ...
Стоило ли с детства заниматься делами?
Рафаэль: Да. И это при том, что мое детство было для меня очень радостным.
Предпоследний вопрос: Вы только что записали песни Азнавура, Эдит Пиаф и многих других артистов прошлых лет, хотели бы Вы, чтобы через пятьдесят, шестьдесят или семьдесят лет нашлись люди, которые, как Вы сейчас, сделают то же самое с песнями Рафаэля?
Рафаэль: Я бы был в восторге. Но так как я не могу просить об таких вещах,… Пусть это останется идеей. (Смеется).
Прутья под рукой, да?
Рафаэль: Надо плести корзину!
Пепе Луис Васкес
24.11.2024
www.elcorreoweb.es
Перевод А.И.Кучан
Опубликовано 11.2024