Пако Гордильо. IV. 2014

Испанский певец Рафаэль Мартос Санчес биография

PACO GORDILLO  IV. 2014

Мы заняли, как я уже говорил,  один из центральных столиков в мадридском ресторане La Albufera. Был понедельник; c моей стороны это априори не самое необходимое уточнение, но оно показывает, как врезаются в нашу память, запомнившись с такими подробностями, события, которые мы напряженно переживаем. И я смотрел на Пако Гордильо и Соледад Хару, сидевших рядом напротив меня, так, будто сам в это не верил и, продолжая перелистывать страницы журналов, видел  Гордильо, следующего по пятам за Рафаэлем в аэропортах, и Соледад Хару на ее свадьбе, под руку с популярнейшим артистом в качестве посаженного отца – это был первый раз, когда Рафаэль вошел в храм с невестой, и это мероприятие собрало огромную толпу; и видел бессчетные фотографии тех и других, сделанные в тот вечер в Венеции (не надо уточнять, что это был за вечер), когда, вопреки словам песни*, им двоим было нужно уехать именно туда, и Йале  раскрыл секрет этой свадьбы молчания.

Рафаэль

Все за этим столиком в La Albufera, казалось мне ретроспективным эпизодом, как в кино, когда в настоящем времени герои рассказывают о событиях фильма, возвращаясь в прошлое, и у меня возникло странное и необычное ощущение времени, из-за которого я, честно говоря, не мог быть уверенным:  или жизнь привела их из их великолепного мира в мой, такой обычный (хотя, конечно, через несколько лет он перестал быть таким), или меня пригласили, как в «Пурпурной розе Каира», пожить с экранными персонажами и поучаствовать в эпизодах с настоящими актерами.  Все это казалось идеей из гениального сценария Вуди Аллена. И я чувствовал себя помещенным в картинки великого Сесара Лукаса, сделанные для книги Йале. И дело в том, что я в самом деле столько смотрел на них, с тех пор, как был еще карапузом, что немного послушав меня, Гордильо был ошеломлен и сказал метрдотелю, который в этот момент сервировал какое-то блюдо:

- Я сижу с господином, который знает обо мне больше, чем я.

Любопытно, что он сказал то же самое, что через несколько лет во время нашей первой беседы скажет Наталья Фигероа.

Но самое важное в той встрече заключалось не в моих словах, а в тех, которые я ожидал услышать от Гордильо. Я несколько лет занимался музыкой, как исполнитель и композитор (в некоторых случаях это были песни Марии Хосе Сантьяго и Маноло Эскобара) и мое восприятие артистического мира, в котором я изрядно пожил рядом с великими и знаменитыми личностями, сводилось к тому, что изнутри он не такой, каким кажется снаружи. И еще к тому, что лучшее время для того, чтобы быть артистом, уже миновало. Даже сам Виктор Мануэль предсказывал, что впредь музыкой придется заниматься способом, отличающимся от того, что был возможен до возникновения стольких перемен. Это впечатление стоит того, чтобы детально с ним разобраться, и я это проделаю в другой раз, потому что здесь этот разбор сделал бы более пространными, чем должно, воспоминания о моей встрече с Гордильо. Но я все-таки могу вкратце пояснить, что у меня пропадало желание продолжать борьбу, которая, по крайней мере, в моем случае и в других, которые я видел вокруг себя, казалась мне бесполезной. В моем сознании, так как я в высшей степени честен с самим собой, жило ощущение, что лучшие десятилетия, начиная с шестидесятых годов, когда имелась лучшая возможность начать карьеру, уже закончились. И что все самое хорошее вышло оттуда, и оттуда явилось то, что  лучше всего сохранилось и упрочилось. Все остальное казалось мне новой эрой чистого клонирования, в которую одни певцы походили на других почти как две капли воды,  обреченные на фатальный миметизм, когда из мира исчезли требования, являвшиеся необходимыми в иные времена: наличие собственного стиля,  чтобы никто не был похож ни на кого, и творческого новшества, и креативности; она не могла быть ни более плодотворной, ни более взыскательной. Приводить примеры значило бы заполнять уйму страниц именами столько же неповторимыми, сколь и несравненными. Поэтому появлялась музыка, разумеется, говоря в общем (и по этой же причине были и исключения), созданная без настоящего таланта, которую звукозаписывающие компании вынуждали оглядываться на прошлое,  как на лучшее убежище индустрии с подрезанными крыльями,  которая пыталась спастись, выпуская переиздания, создавая новые версии хитов минувших лет в записи новых исполнителей. Авторы были настолько слабы, что даже раскрутка Тамары, новой исполнительницы болеро, за которой скрывались большие инвестиции, опиралась на "Gracias", которую однажды сочинил Аугусто Альгеро и спел Антонио Мачин. Ко всему этому надо добавить, что в том, что касается выступлений вживую, практически завершилась эпоха контрактов и сами артисты, если они хотели давать концерты, были вынуждены создавать свои организации. Для контрактов фактически закончилась работа с частным сектором, за исключением случаев, когда артист находил спонсора, и все перешло в руки муниципалитетов; но мы не будем говорить о вреде, которые они нанесли сознанию публики, приучив ее не платить за возможность увидеть артистов. Но кульминация наступила, когда  городские сундуки начали  досадовать на веселую жизнь политиков. Я понял, среди всего прочего,  что для того, чтобы изменить все это, если даже это удастся, потребуются годы. Отступление стало невозможным.

Я считал так. Я человек, способный мечтать о многом, но я также большой реалист.  И я был вынужден спросить с  жестокой откровенностью:

- Ты станешь звездой? Нет? Ну тогда брось все это.

Я осознавал, что, по крайней мере, в те дни, я  вообще сам себе не нравился. Я ощущал себя заурядным, таким, как и многие другие, меня просто захватила лихорадка латины, поразившая весь мир, и вынуждавшая меня заняться ею. Как я буду танцевать, если у меня в крови нет  пуэрториканского ритма? Сейчас я чувствую, что я вырос, стал лучше и более зрелым, готовым входить в походящие мимо поезда.  Но тогда - нет.

Я всегда был так критичен и неумолим по отношению к самому себе, потому что моя творческая религия – это библия мира  эстрады по имени Рафаэль. И зная, что у каждого в этой жизни своя дорога, и надо играть своими картами, не подглядывая  в карты соседа (просто потому что они не твои), я на примере Рафаэля четко различал, что стоит творческих усилий, а что нет. Я достаточно глубоко вошел в артистическую среду, чтобы узнать, что если хорошее не должно быть врагом лучшего, то я не в состоянии оказаться меньше, чем самое лучшее. И это не высокомерие, поймите. Речь идет о весомом доводе, извлеченном из того, что я видел своими глазами. Дело в том, что в этой жизни можно стать еще одним адвокатом, архитектором или врачом, даже из самых лучших (и выберите по своему разумению какую хотите профессию или занятие); но вот чего не может быть  - это еще одного артиста. Это очень жестко: в этом вся разница – провести ли жизнь, стуча в чужие двери, или пусть другие стучат в твою.

И нужно очень трудное упражнение в честности с самим собой, чтобы обсудить – остаешься ты или уходишь, чтобы решить: продолжать следовать одной из самых больших страстей, которые ты чувствовал: музыке, или нет. Я не мог бы пойти своей дорогой, куда бы то ни было, после того как выслушал Пако Гордильо. Кто может быть лучше, чем один из пророков, наиболее сильно верящих в ту библию, что рассказывает о жизни и чудесах Рафаэля?

Хосе Мария Фуэртес
29.08.2014
Перевод А.И.Кучан
Опубликовано 30.08.2014

Примечания переводчика:

* Аллюзия на песню Hasta Venecia: No es preciso marchar los dos hasta Venecia - влюбленной парочке вовсе не обязательно ехать в Венецию (чтобы любоваться закатами, слушать соловья и т.п.)



Комментарии


 Оставить комментарий 
Заголовок:
Ваше имя:
E-Mail (не публикуется):
Уведомлять меня о новых комментариях на этой странице
Ваша оценка этой статьи:
Ваш комментарий: *Максимально 600 символов.